Интервью с художницей. Интервью с художником яном раухвергером. Вы с самого детства были увлечены рисованием

На площадке Краснодарского Института Современного Искусства открылась выставка Галины Хайлу и Сергея Полупанова «Гравитация», которая представляет собой крупномасштабные ностальгические объекты.Сами авторы так говорят об экспозиции: «Гуляя по городу, мы заметили странную особенность, непривычную для нашего глаза: при наличии детских площадок во дворах на них отсутствуют песочницы. А ведь совсем недавно этот атрибут был неотъемлемой частью любого двора в стране. Он являлся основополагающим элементом в творческом и умственном развитии каждого человека. Песочница могла быть и строительной площадкой для ребенка, и чертежной доской или записной книжкой для взрослого, или убежищем для любого живого существа в непогоду, местом свидания …»

Одним изпервых вопросов, которые хочется задать, будет вопрос о создании вашего дуэта. Как и когда сложились так обстоятельства, что вы начали работать вместе?

Сергей: Образовался дуэт крайне странно: мы познакомились в 1995 году, когда Галина приехала в Армавир для занятия языками, а я в это время занимался росписью в местном храме. У Галины был переломный момент в жизни, да и у меня поиск чего-то нового.

Галина: Я, как и каждый художник, много раз бросала искусство, говорила, что перестаю заниматься живописью и, скорее, само провидение привело меня в г. Армавир, где мы с Сергеем и встретились.

Галина Хайлу на открытии выставки «Гравитация»

Появились ликакие-то темы новые, техники, когда стали работать вместе?

Сергей: Мы начали исследовать абстрактную монотипию. Это былочень резкий переход от иконы к абстракции. Мне хотелось уйти от фигуративности, но даже сама абстракция всегда тяготеет к поиску фигуратива, пока не произойдет полного отрыва от него в голове.

Галина : Эта встреча вывела наши жизни в совершенно новое русло, как у него, так и у меня. Мы стали экспериментировать с материалом, красками, пространством. Но, в первую очередь, это был эксперимент над собой, начиная с самого первого дня знакомства. Мы открыли для себя 112 техник, что стало основой для дальнейшего развития.

Расскажите о времени, в котором вы жили в те годы, что за атмосфера была в городе, и как чувствовал себя художник, чем жил?

Галина : Я попала в группу художников, которые были намного старше меня, это была художественная мастерская «общество книголюбов», эти художники создавали творческую атмосферу даже на работе. Особо талантливый в общении Леонард каждый вечер, после трудового дня выходил на «охоту» и буквально в течение 10 минут приводил какую-либо натуру. Вокруг нее все художники рассаживались и делали зарисовки, не забывая развлекать ее какими-нибудь интересными историями.

Периодически, если у кого-то накапливались работы, делали маленькие выставки у себя в мастерской или на квартирах для узкого круга знакомых, в основном художников. Когда в городе появился Арбат по ул. Чапаева на перекрестке с ул. Красной, многие работы ушли в неизвестном направлении в обмен на деньги, а иногда на бутылку алкоголя. Кто-то из тех художников так и продолжает работать, отстранившись от всех. Вся наша жизнь посвящена творчеству, но часто это бывает без наличия зрителей.

Сергей: В городе были инициативы по созданию разных арт-объединений, но, т.к. это держалось только на энтузиазме,все быстро угасало. На старом Арбате (на ул. Чапаева) была активная выставочная деятельность, как раз там мы познакомились со многими художниками, например, соСтасом Серовым, с Вадиком Абрамовым, Игорем Михайленко, Владимиром Колесниковым, Дмитрием Качановичем и мн. др., имена которых на слуху хотя бы в городе, да и не только. Однаждымы стихийно попробовали поучаствовать в региональной биеннале, но ни одна работа не прошла. На этом свою выставочную деятельность ограничили вплотьдо 2000 г., когда уже заработала галерея » Лестница», которая существует по сей день и где на днях открывается выставка Стаса Серова.

Галина: В стране все слишком стремительно менялось. Среди этого хаоса хотелось сохранить непреходящие ценности, не продать на Арбате свою душу и в то же время остаться в социуме.

Удается ли поддерживать связь с художниками того поколения? Много ли пришло друзей на выставку?

Галина: Конечно, некоторые остались только в памяти. К сожалению, кто-то, услышав, что живописи не будет, разочаровался и отказался прийти на выставку, сославшись на занятость, а кого-то это наоборот заинтересовало, но это были для нас новые люди, с которыми раньше почти не общались.

Сейчас в городе мы наблюдаем странную ситуацию: музей хочет делать выставки современного искусства, проводить какие-то конкурсы, но не ведет никаких диалогов с молодым искусством, хотя в любом случае, придёт время, когда в музее должно будет появиться то искусство, которое сейчас развивается. А художник, в свою очередь,должен быть готов к переменам, движению, идти впереди всех.Поэтому, когда нас пригласили ребята сделать проект на этой площадке, мы пришли сюда с большой радостью.

Удается ли вам следить, что происходит в современном искусстве, и посредством чего вы это делаете?

Галина: Пять лет назад я даже стала номинантом премии Кандинского, в номинации проект года попала в лонг-лист и участвовала в последующих выставках премии в ЦДХ и Лондоне. А сейчас, к сожалению, мы принимаем участие, в основном, в судебных заседаниях в борьбе за Землю и жилье. Визуально это похоже на проект Латвии на Венецианской биеннале (о котором мы узнали на лекции в КИСИ от Тани Стадниченко и Юли Капустян). Выглядел он так: впомещении раскачивается огромных размеров ветка, почти задевая и пугая входящих зрителей, а на стенах павильона представлены портреты людей, выселенных с их родных земель. Красивая аналогия и ситуация знакома многим не только в Сочи, но и в Краснодаре.

Какие художники вас вдохновляют?

Галина: Раньше самыми любимым был Пикассо, Киффер, Бэкон, но сейчас все меняется, и это всего лишь любимые авторы и вовсе не значит,что мы подражаем им.

Сложно ли было работать на этой новой площадке?

Сергей: На самом деле, нас поразило дружелюбие и открытость молодых художников. У меня первое время было состояние поражения. Я только читал о том, как создавались художественные коммуны, а в процессе работы над выставкой понял, что эти люди реально здесь и сейчас этим живут. Это послужило одной из причин для названия проекта «Гравитация». Изначально у нас была другая идея и сама концепция была совсем иная. У «Типографии» и КИСИ очень мощная энергия, которая притягивает, когда ты попадаешь сюда. Нам очень хотелось изучить эту среду изнутри. Когда мы жили в Москве, Галина встречалась с художниками, которые пытались создать коммуну, но там это намного сложнее и в итоге, все распалось.

Расскажите о своем московском опыте, как вы оказались в столице и почему вернулись?

Сергей: Похоже, у нас был эксперимент по выживанию в незнакомом городе-мегаполисе без всякой поддержки со стороны. Это совсем отдельная история, но когда началась краснодарская программа по выселению из домов, нам пришлось вернуться. От столицы немного устали, хотя москвичи очень открытые, отзывчивые.

И заключительный вопрос: есть ли какие-то уже сформировавшиеся идеи, планы напроекты?

Да идей много, просто нужно работать! И, как показывает опыт, планы образуются соразмерно с предложениями.

Фото: Алена Живцова, Юга.ру

вопросы задавала Татьяна Стадниченко

Не новости

Дарья Фурсей — всемирно известная художница, за плечами которой выставки в Нью-Йорке и Париже, участие в Венецианской биеннале современного искусства, работа с такими известными людьми, как супермодель Наталья Водянова и звезда французской литературы Фредерик Бегбедер.

Даша, расскажи о себе и своем творчестве
Меня с детства притягивала живопись. Повзрослев, я поступила в Академию художеств им. И. Е. Репина в Санкт-Петербурге. С одной стороны, сказывалось влияние классической школы, с другой — влияние« Пушкинской, 10» — места в самом центре Санкт-Петербурга, напротив Московского вокзала, где на исходе 1980-х нелегально проживали андеграундные художники и музыканты. Так сложилось, что мужем моей сестры оказался музыкант-авангардист, композитор, создатель и руководитель группы« Поп-механика» — Сергей Курехин, оказавший огромное влияние на мое восприятие современного искусства. Он всегда находился в окружении совершенно удивительных людей — философов и художников, мнения и суждений которых оказали на меня огромное влияние.

Спустя некоторое время я оказалась в Париже, где попала в галерею OrelArt. С тех самых пор и началась моя активная творческая жизнь: выставки в Париже и Нью-Йорке; участие в Венецианской биеннале современного искусства с проектом« Портрет Дориана Грея» при участии Натальи Водяновой. В 2010 году одна из моих работ — инсталляция с парашютом под названием« Миссия выполнена. «Агент Валькирия» — попала в коллекцию Государственного музея Эрмитаж в Санкт-Петербурге. Работы моего первого проекта, «Пионерка», приобрел музей современного искусства« Март» в Италии.

С чего ты начинала? Твой первый проект?

Первый мой проект — «Пионерка», состоящий из 15 картин. Это некий диалог с художниками советской эпохи, демонстрирующий восприятие советской действительности юной девушкой-пионеркой, образ которой передает мои размышления о наивности России, попробовавшей красивую, но ядовитую, как показала история, идею о «свободе, равенстве и братстве». Эта очень красивая идея оказалась в итоге губительной, сформировав у мировой общественности представление о советских людях как об агрессивных монстрах. Своими работами я желала развеять это предубеждение, показав истинную сущность этих наивных и романтичных людей.

Как я уже успела упомянуть, в 2009 году я принимала участие в Венецианской биеннале современного искусства с проектом« Портрет Дориана Грея».

Эта история повествует о том, как учеными в системе ДНК человека был найден вызывающий распад организма ген старения, при извлечении которого становится возможным вечно оставаться молодым. Воплощением этой мечты стал образ юноши из произведения Оскара Уайлда« Портрет Дориана Грея», в роли которого выступила супермодель Наталья Водянова — потрясающий человек, способный перевоплотиться в любой образ.

Популярное

Мы познакомились и подружились, когда я писала ее портрет. Наташа оказалась замечательным человеком, вдохновившим меня на несколько интересных проектов с ее участием.

Поделись с читателями задумками, воплощенными в этих проектах…
Я обратила внимание, что люди довольно поверхностно воспринимают супермоделей, обращая внимание только на их образ, видя их обнаженные изображения, рук, губ. Тогда у меня и родилась идея показать то, что скрыто внутри, вследствие чего я предложила Наташе Водяновой сфотографировать ее сердце. Из этих кадров получился интересный видеоролик, ведь с древних времен сердце считается сакральным и мистическим моментом.

С Наташей связан еще один, не менее интересный проект, в рамках которого я писала портрет Наташи на изображении карты, по которой Христофор Колумб открывал Америку. Наташа позировала мне в непринужденной обстановке в своем поместье в Сассексе в Англии. Наташа совершенно фантастичная девушка, готовая на самые смелые эксперименты. Позднее я узнала, что в произведении французского писателя Мишеля Уэльбэка« Карта и территория» главный герой — художник — тоже писал портреты великих людей, используя в качестве холстов географические карты.

Недавно ты представила в Париже свой новый проект — портрет обнаженного Фредерика Бегбедера. Что вдохновило тебя?

Прежде всего в России очень любят Фредерика Бегбедера. Однажды в метро я наблюдала интересную сцену: напротив меня сидели три девушки, в руках каждой из которых было по книге Фредерика.

С творчеством писателя я познакомилась давно и увидела его совершенно случайно во время его визита в Санкт-Петербург, на презентации его книги« Французский роман». На протяжении всего мероприятия я внимательно слушала речь писателя и почему-то представляла его обнаженным. Несколько позже, читая роман, я обнаружила интересное совпадение — в своем романе Фредерик пишет про друга отца — Боба Бенаму, который по счастливой случайности оказался моим галеристом. Эта история показалась Бобу забавной, и он дал мне номер телефона Фредерика, которому я рассказала о том, как он меня вдохновил создать шедевр.

История знает очень много портретов обнаженных женщин. Меня всегда удивляло, почему создано так мало обнаженных мужских портретов?

Наконец, я поняла, в чем заключается моя миссия — раскрыть миру, насколько прекрасны наши мужчины, в частности, звезда французской литературы Фредерик Бегбедер, любезно согласившийся мне позировать. Позировал он в старинном особняке в элегантном костюме.

Я создала два варианта портрета, предоставив зрителям возможность выбора: полностью обнаженный и вариант портрета, где самое« сокровенное» прикрыто книгой« 99 франков», сделавшей писателя популярным. Выставка прошла в огромным успехом в Париже, в Grand Palais. Сейчас я ищу площадку для проведения этой выставки в Москве.

Портрет, представленный на выставке в «Гран Пале» в Париже, произвел неизгладимое впечатление на гостей: дамы оценили работу по достоинству и отметили удивительное сходство с оригиналом, мужчины негодовали, видя в обнажении мужских достоинств перед публикой своего рода предательство.

Расскажи о других своих проектах…
Был интересный проект в Париже в галерее OrelArt, связанный с образом Марии Антуанетты, спровоцировавшей революцию своей знаменитой фразой: «Пусть они едят пирожные, если у них нет хлеба». Прическа королевы представляет собой огромную баррикаду из предметов мебели 18 столетия, обгоревших старинных кружев, страниц из старинных книг главных провокаторов французской революции — Вольтера и Дидро. Работа над этим проектом была довольно кропотливая, так как все эти удивительные вещи мне приходилось искать на небольших рыночках Франции.

Над чем ты работаешь сейчас?
Во время моего пребывания в 2008 году в Нью-Йорке произошла трагедия с «русской Рапунцель» — топ-моделью Русланой Коршуновой(топ-модель, спрыгнувшая с балкона своей квартиры на Манхэттене). Мне захотелось передать это головокружительное ощущение мечты, успеха, трагедии, головокружительное ощущение, которое дает Нью-Йорк, — ощущение близости успеха и близости падения. Все мои размышления вылились в серию работ под условным названием« Пленница». На одной из картин можно видеть девушку с длинными волосами(2,5 м, волосы настоящие), на следующей картине она их отрезает. Проект пока находится в стадии разработки, поэтому сейчас довольно трудно описать, как он будет выглядеть в итоге. Могу добавить, что частью проекта станут коллаж с ножницами и инсталляция с балконом.

Твои планы на будущее?
В настоящий момент я работаю над двумя проектами — портреты известных мужчин, повлиявших на нашу современность и «Пленница».

Резюме Яна Раухвергера, современного израильского художника, может впечатлить любого: персональные выставки в Тель-Авиве, Иерусалиме, Париже, Берлине и Москве; работы в коллекции Музея Израиля, в Тель-Авивском музее изобразительных искусств, в Третьяковской галерее, в частных собраниях в Израиле, России и США.

Я сижу в мастерской Яна Раухвергера на улице Har Tsiyon на границе Тель-Авива с Яффо и очень волнуюсь. За окном на кондиционерах сидят солидные вороны, с которыми я знакома по его фотографиям в Facebook . Ян для меня колоссальная фигура — художник удивляющий, заставляющий смотреть, думать. Его работы вселяют в меня оптимизм — искусство вечно!

— Ян, я видела вашу детскую фотографию: серьезный мальчик около мольберта с кистью. Рядом стоит отец, вокруг любопытные подростки. Типичный «Портрет художника в юности». Расскажите, как вы начали рисовать?

— Отец мой, сам художник, не хотел, чтобы я рисовал. После первого класса меня даже решили перевести в специальную музыкальную школу и послали сдавать вступительные экзамены. После экзаменов я соврал маме, сказал, что меня не приняли, потому что не хотел расставаться со своей первой учительницей. Но расстаться все равно пришлось, так как в тот год началось совместное обучение девочек и мальчиков, и все классы были переформированы. От тоски и горя я начал рисовать.

— А что вы любили рисовать в детстве?

— Рисовал я простые вещи: яблоко, морковь… Я завидовал мальчикам, которые мастерски изображали войну, которую еще все помнили, танки, самолеты, как-то у меня это не получалось. Потом учился в Киевской средней художественной школе.

— Я слышала не раз, как художники выходцы из России с нежностью вспоминают советскую художественную школу, в которой они учились. Нужна ли такая академическая школа рисунка, живописи и скульптуры в Израиле?

— Однозначно такая школа не нужна. Любого человека можно научить рисовать, а академизм легко может задушить художника в ученике. Нет у меня теплых воспоминаний о художественной школе. Те, которые говорят об умении рисовать в академическом смысле, на мой взгляд, на самом деле не понимают, что такое уметь рисовать. Вот учеба у мастера, общение с ним — это настоящая школа для молодого художника. Еще можно ездить по музеям и копировать работы мастеров.

— Я знаю, что вашим учителем был художник Владимир Вейсберг. Как вы стали его учеником?

— В юности, когда мне было 22 года, я пошел в сторону социального искусства. Довольно быстро мне показалось это неинтересным, я повернул к противоположному полюсу и стал искать себе учителя. Вейсберг учился живописи в мастерских художников, и, хотя его приняли в Союз художников в момент оттепели в начале 60-х, первая персональная выставка Вейсберга в Москве состоялась только после смерти в 1986 году. Я приехал в Москву из Киева специально к нему, и он даже не понял сначала, почему я обратился именно к нему, такому непризнанному нонконформисту. Два года он меня держал на расстоянии, не доверял, проверял, пока, наконец, не принял. Диалог с Вейсбергом у меня идет до сих пор… Это у молодых художников сейчас принято не помнить своих учителей: пишут, окончил Бецалель и все. Возник из пепла!

— Я помню ваших солдат, вариация на тему Троицы. Она мне очень нравится, задумчивые ребята. Она написана до Вейсберга?

— Что бы вы сказали молодым художникам, кроме как работать и работать?

— Я бы многое сказал, но кто меня послушает? Все хотят пробиться в дамки, чем раньше, тем лучше, еще до того, как во всех смыслах встанут на ноги. Я думаю, что это опасно, как опасно идти на красный свет. Все сейчас помешаны на этом. Берегитесь ранней славы. Это очень опасная вещь. Слышу ответный хор: ему в его положении хорошо советовать. Я всегда говорил, что лучше работать ночным сторожем, чем надеяться и ждать продаж картин. Кураторы вьются около студентов Бецалеля, выхватывают самых талантливых и запускают их в водоворот тщеславия и коммерции. Это приятно, это льстит, но как это подействует на дальнейшую судьбу? Я говорю о живописи. Если хотите добиться в жизни нескольких строчек в энциклопедии — это одно, если хотите состояться как художник-живописец — совсем другое. Шум, скандал — это другая специальность.

— Творить в тишине — это хорошо, но художникам нужно общение, тусовка.

— Тусовка — невообразимое слово. Художникам необходимо профессиональное, доброжелательное, но критичное общение. Общение на высоком уровне. Когда-то были гильдии, которые держали художников в рамках. Сегодня правила диктует только рынок.

— Вы ходите на выставки художников, которые не являются вашими друзьями?

— Очень редко, и к тому же я не вожу машину. Но многое доступно в Интернете, и я могу составить свое мнение. Выставки друзей и бывших учеников — это уже полная нагрузка. Интересно, что иногда картины вживую могут разочаровать, если до этого ты их рассматривал и полюбил в интимном формате репродукции или картинки на компьютерном экране.

— Мы живем в ужасное, непростое время — засилье коммерции в искусстве, суета, гонка за успехом. Но художники продолжают творить и не важно, в каких жанрах: живопись, фотография, инсталляция, видео-арт — все это здорово, если талантливо и интересно.

— Как проходит ваш рабочий день?

— Прихожу утром в мастерскую, приходит натурщица. Делать нечего, я усаживаю ее, готовлю фон, освещение, тут у меня окна со всех сторон и занавеси, плотные и полупрозрачные. Беру в руки кисть и палитру. Начинаю писать. Бывают и вечерние сессии. В выходные дни я тоже прихожу в мастерскую. Когда отдыхаю — слушаю музыку, читаю. С внучками хотел бы проводить больше времени, но не всегда выходит.

— Что читаете, на каком языке?

— Читаю русскую поэзию и прозу. Читаю книги на иврите, которые мне дарят авторы. Галит, моя жена, помогает немного. У меня был период, когда нечем было платить натурщикам, и подруга-коллекционер посоветовала приглашать поэтов, дескать, они обычно не ходят на работу и, позируя, могут продолжать обдумывать свои стихи. Так у нас появилось много друзей среди израильских поэтов и писателей.

— Так появилась серия портретов израильской богемы?

— Что вы, какая богема! Серьезные люди.

— Когда вы работаете, думаете ли вы о том, как понравиться зрителю, получить приз, сделать удачную выставку, продать?

— По поводу продаж: привыкнуть и спокойно брать деньги за то, что я сделал, уже получив в процессе работы максимальное удовольствие, взяло у меня время. По поводу зрителей: я никогда не стремлюсь удовлетворить чей-то вкус, сделать красиво или модно. К тому же, я думаю, что уже вырастил для себя некоторое количество зрителей. До переезда в Израиль в 1973 году я учил художников в России, и до сих пор делаю там выставки (включая персональную выставку в Третьяковской Галерее — прим.) . Тут я тоже учил двадцать лет. Кроме учеников и коллег, есть у меня много друзей, которые по роду своей деятельности далеки от искусства, но любят и понимают его. Математики, например. Как это ни странно звучит, я думаю, что они наиболее близки к искусству. Как, например, мой давнишний друг, знаменитый математик Владимир Арнольд.

— Думаете ли вы о теме будущей выставки, когда работаете?

— Я работаю, заполняю мастерскую, приходит куратор, говорит, что пришла пора для выставки. Смотрим, обсуждаем. Выставка — срез работ, сделанных за какой-то промежуток времени. Обычно я не включаю в выставки свои старые работы. Если смотрю на них, то вижу недостатки, поэтому оставляю старые работы в покое, вот так, лицом с стене.

— Недавно в галерее Gordon в Тель-Авиве прошла ваша выставка «Парфенон в моей жизни». На ней было много скульптурных работ, которые зрители очень полюбили. Когда вы начали заниматься скульптурой?

— Мне всегда нравилась скульптура. Но моя жена Ира (Ира Раухвергер — скульптор, умерла в 2001 году — прим.) когда-то строго разделила сферы: «Ты живописец, я — скульптор.» Серьезно занялся скульптурой совсем недавно.

— Мне очень понравился бюст девушки. Это чей-то портрет?

— Нет, это не портрет, просто девушка, модель с европейскими корнями, из Венгрии, может быть. Работа с моделью — это только начало, исходный материал. Затем работа продолжается, куда-то ведет, и скульптура удаляется от источника все дальше и дальше, и превращается во что-то другое. Даже покрытие бронзы различной патиной меняет образ.

— Бывает ли у вас мистическое чувство, что что-то направляет ваше воображение и кисть.

— Этого мгновения ждет каждый художник. Моя работа не оставляет меня ни на минуту, даже когда сплю, вернее засыпаю. Хорошие вещи, шедевры, могут возникнуть только на фоне беспрерывной работы. В Пушкинском музее, помню, я показывал Вейсбергу на неинтересные, на мой тогдашний взгляд, работы Рембрандта, портреты старичков. Он отвечал, что это очень хорошие работы, будничные каждодневные вещи — так создается искусство.

— Я работал много с акварельной живописью, а она связана с китайским искусством и философией. Простота без эстетизма. Без красивости. Художнику не нужна эстетика, не нужна красота.

— Ян, это звучит неожиданно, эстетика не для художника! Должно же быть красиво. Вот эта скульптура, например, очень красива.

— Я не стремлюсь к красоте, я стремлюсь найти гармонию и правду. То, что видит художник — это преходящее, и в это преходящее он вносит порядок. В борьбе за гармонию может возникнуть красота. Важен поиск истины, а не стремление сделать красиво.

— Ну да, представляю, что бы было, если бы Рембрандт старался в автопортретах изобразить себя красивым.

— Рембрандт делал очень красивые вещи, писал парадные портреты горожан в кружевных воротниках, и дело шло отлично. К счастью он оставил эту стезю. Рубенс был знаком с работами Рембрандта только того красивого периода и не внес его имя в список великих мастеров. Теперь мы удивляемся, почему.

— И, напоследок, что бы вы посоветовали людям, которые хотят купить произведения искусства?

— Все почему-то любят живопись маслом. Это дороже всего.

— Справедливо, масляные краски светятся, картина драгоценна.

— На мой взгляд, лучше покупать рисунки — они ближе к художнику, он делает их для себя. Офорты дешевле живописи, но не хуже. Действительная проверка: хочется ли тебе возвращаться к картине, скульптуре или рисунку, смотреть подолгу, остается ли это навсегда с тобой.

художник: Михайлов Борис Александрович
образование: Институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И.Репина, г.Санкт-Петербург, мастерская монументальной живописи, проф. А.А.Мыльников, А.Л.Королев
город проживания: Киев
где находятся работы:
в музеях Украины, Казахстана, Болгарии, Франции, Португалии
в частных коллекциях в Австрии, Болгарии, Великобритании, Германии, Израиле, Италии, Испании, Канаде, Польше, Португалии, России, США, Франции, Чехии, Швейцарии, Швеции, Украине

Елизавета Мельниченко : Хотелось бы начать с влияния национального характера и национальной духовности на творчество художника и на восприятие зрителя. Вы можете сказать, что картины русских и украинских живописцев Вам ближе и понятнее, чем работы западных мастеров? И существуют ли национальные струны в работах европейских художников, которые никогда не прочувствовать русскому зрителю?

Борис Михайлов : Есть такое мнение, что язык живописи, музыки, архитектуры всем понятен и не требует перевода. Спорить с этим бессмысленно, но и отрицать национальную специфику никак нельзя. Ведь генетическая память есть у каждого народа, и национальная специфика зависит от того, насколько народ сохранил свою идентичность и насколько он растворился в общеевропейской культуре. Что касается наших стран, то мы же более 70 лет были за “железным” занавесом и, скорее всего, это плохо, но “нет худа без добра”: плюс заключается в том, что искусство развивалось неодинаково, в советский период была оторванность от Запада, но, при этом, были созданы прекрасные произведения и шедевры.

Приведу конкретный пример: есть прекрасный художник Жорж Брак, у которого замечательные натюрморты. Но мне, например, гораздо ближе натюрморты Владимира Стожарова. Пусть Стожаров архаик, пусть кому-то он покажется простоват, но мне, как русскому человеку, его работы ближе. Европеец, возможно, работы Стожарова станет воспринимать как фольклорное искусство. Потому, что он не слушал русских сказок, не слушал русских песен. Но слушал свои. Если же говорить в контексте мирового искусства, то Стожаров получается региональный мастер, а Брак - это фигура мирового масштаба. Но, ещё не время и всё ещё может поменяться.

на фото: “Желтая салфетка”, Жорж Брак

на фото: “Натюрморт с рябиной”, Владимир Стожаров

Если говорить о художественной школе, то первыми учителями в Академии художеств, которую открыла Екатерина II, были итальянцы. Первые иконописцы были византийцы. Получается, корень у всех - один, просто из-за различных исторических процессов искусство формировалось по-разному.

Русских художников европейцам, по большому счету, открыл Сергей Дягилев со своими “Русскими сезонами”. Сначала он поехал по всем селам, по всем маленьким имениям и собрал 2500 портретов русских художников, после чего устроил выставку русского усадебного портрета в Таврическом дворце. На открытии выставки он сказал пророческие слова о том, что эпохи меняются, что мы на грани тектонического сдвига и что до того, как всё поменяется, мы должны вспомнить всё, что было. Буквально через полгода после того, как он собрал эти портреты, в России было сожжено 16 тысяч усадеб вместе с портретами и мебелью. Он вовремя спас эти работы и повез их в Париж, ошеломив парижскую публику русским портретом. Первым открытием для Европы в своё время стал портретист Орест Кипренский, потом - Карл Брюллов, потом были “Русские сезоны”.

Елизавета Мельниченко: Вы определяете свой стиль как “магический реализм”. Если бы я не знала этого определения, я бы назвала Ваш стиль реализмом с элементами доброй сказки. Возможно, и в этом есть такая русская черта, как вера в чудо и в волшебство. Оказал ли какой-то определенный стиль или определенный художник особенное влияние на Ваше творчество?

(прообразом волхва послужил художник Глеб Хроменко)

Борис Михайлов: Мне хотелось бы стремиться к магическому реализму, но, не знаю, насколько это удается. Что касается влияния других художников, - тут просто сонм мастеров. Могу сказать кратко: хочется написать свой медный бак. Как у Шардена. Он написал крохотный медный бак, но там такая глубина, такая сермяжность. Хочется стремиться к такому. Не в том плане, чтобы как-то походить на Шардена. А в том, чтобы суметь выразить глубину в такой степени. Есть связанная с этим быль: у Шардена было несколько любимых сосудов, которые он писал. Однажды пропал один сосуд и он выяснил у слуги, что тому понадобились деньги на выпивку и он продал сосуд. Шарден пошел со слугой и вернул сосуд. Сам по себе сосуд ценности не представлял, но Шарден с ним настолько сроднился и ему настолько была важна гармония этого предмета, что он не представлял, что без него делать дальше.

Елизавета Мельниченко: То есть, можно сказать, что художник одухотворяет предметы, которые пишет?

Борис Михайлов: Да. Если их не одухотворять, то зачем всё это нужно? Если в картине нет души, нет диалога, как у Ганса Христиана Андерсена, когда метёлка со шваброй ведут беседу? Если не одухотворять предметы, то можно делать фотографию, сейчас это искусство прекрасно развито.

Елизавета Мельниченко: Отдельные предметы на Ваших работах часто как будто светятся изнутри: за счет чего достигается такой эффект? Вы используете специальную технику или предмет оживает под кистью из-за длительного общения с изображаемым предметом?

Борис Михайлов: У меня особенных секретов нет, я просто пытаюсь добиться того, чтобы предмет ожил. Был такой случай, когда Куинджи выставил “Лунную ночь на Днепре” и все думали: как он добился эффекта свечения? У меня был аналогичный случай: во Дворце Наций в Женеве проходила моя выставка, и на ней была представлена работа “Отречение апостола Петра”, на которой изображен римский солдат с факелом. Как рассказывал мне галерист, люди пытались выяснить, почему работа светится. Они подходили и заглядывали за холст: нет ли там фонарика сзади? Такая иллюзия не была самоцелью, но порадовало то, что так получилось.

Свечение получается за счет долгой и кропотливой работы, никаких спецэффектов я не использую. Один из последних натюрмортов, - “Майский”, - здесь я бился над тем, чтобы яйца как-то светились. И вот они светятся тихим ярким светом.

Елизавета Мельниченко: Кроме фольклорных элементов, какие русские черты присутствуют в русской живописи? Это необъяснимая тоска, избыточность русской натуры как незнание меры ни в чем или другие черты? Есть ли какие-то характеристики, присущие именно русским художникам?

Борис Михайлов: В этом контексте словом “русский” можно обозначать принадлежность художника к культуре, а не национальность, потому как национальность ни при чем. Левитан по национальности еврей, но при этом он самый настоящий русский художник, в работах которого есть та самая глубинная тоска. Куинджи - родом из Мариуполя, по национальности - грек, и, при этом, он тоже русский художник. Шагал, хоть и родился в России, всё время открещивался от неё: когда ему было удобно, его представляли русским художником, когда неудобно - европейским.

Если говорить о русской тоске, то это уже стало лубочным и даже заезженным понятием. Особую степень проникновенности я бы не стал отдавать русским художникам. Есть проникновенные мастера в любой школе.

Для того, чтобы почувствовать разницу, важно понимать, что происходило в Европе и в России в одну историческую эпоху. Вот, например, 1863 год. В Лондоне открылся первый метрополитен. А у нас русский русского перестал продавать, как свинью, двумя годами раньше. Вот он, отрыв.

Или вот, например, начало XVII века: в Москве - смутное время, в Украине - руины. А вот что происходило в 1606 году в голландском городе Харлем: “В 1606 году в Харлеме проводился литературный конкурс “Национальная сокровищница”, участие в котором приняли поэты и драматурги со всей Голландии: пользуясь большим стечением публики, городские власти провели благотворительную лотерею и на собранные деньги построили дом для престарелых” (из собрания “Художественная галерея”, том 42). Вы чувствуете разницу? Литературный конкурс, лотерея, дом для престарелых. Это же другая планета. Вот он, корень различия во всем. У нас общая тема - нелюбовь. А там общая тема - любовь. Или хотя бы сострадание. Может быть, от этой общей нелюбви и тоска в русских глазах и в русских картинах. А иначе, откуда ей взяться? Ведь русский человек весёлый, но нет особой возможности веселиться. Причин нет.

Елизавета Мельниченко: Вы работаете сейчас над серией картин о Пушкине: это бытовые сценки из жизни поэта. Почему возникла идея писать пушкиниану?

Борис Михайлов: Идея возникла просто: лет 30 назад у нас была студенческая практика в Пушкинских горах, в Михайловском. Осталась масса рисунков, набросков. Как-то их перебирал и понял, что пропадает же добро. Тогда, по-юношески, этот материал не ценился, и только с годами понимаешь, какой подарок сделали студентам Академии художеств, предоставив возможность там работать. Познакомившись с пушкинианой, - с тем, что сделано до меня, - я тоже понял, что это - не всё, что можно сделать. Или, возможно, всё, но я могу сделать это по-своему.

Елизавета Мельниченко: Вы знаете, что именно сейчас пушкиниана особенно популярна в киноискусстве? Создатели телепередач за последние несколько лет выпустили большое количество комедийных серий о жизни Пушкина. То есть, тема своевременна и актуальна в искусстве.

На Ваших картинах хорошо просматриваются черты лица Пушкина, после них можно было бы запросто узнать Пушкина при случайной встрече на улице. Вы исследовали для этого какие-то материалы, работы других мастеров или это Ваше видение внешности Пушкина?

Борис Михайлов: Во-первых, передо мной в мастерской висит посмертная маска Пушкина, на которую я всегда смотрю. Это одухотвореннейший образ.

на фото: мастерская художника Бориса Михайлова

Сам Пушкин был блестящий рисовальщик и его автопортреты - это лучший документ эпохи. У меня есть хорошая книга Мстислава Цявловского, в которой собраны именно автопортреты Пушкина. Существует масса описаний внешности Пушкина, это была ярчайшая личность. Плюс, конечно, прижизненные портреты Пушкина, написанные Кипренским и Тропининым, - ими восхищался сам Пушкин.

Елизавета Мельниченко: Сюжеты многих Ваших картин - из религии и мифологии, много работ на тему христианства. А Вы сам - верующий человек?

Борис Михайлов: Да, я бы сказал, я стараюсь быть верующим человеком.

Елизавета Мельниченко: А как Вы понимаете Бога?

Борис Михайлов: По моему простому разумению, присутствие совести - это присутствие Бога.

Елизавета Мельниченко: Как Вы относитесь к такому мнению, что христианин, соблюдающий религиозные традиции и посещающий церковь - это человек с рабской психологией, который не способен самостоятельно мыслить?

Борис Михайлов: Есть понятие “воцерковленный верующий”, а есть "свободный художник". Я, скорее всего, второе.

Люди, которые воцерковленны - они в этом нуждаются. Дело не в рабской психологии, а в том, что человеку одному - тяжело, человек слаб на самом деле. Поэтому осуждать ни в коем случае не следует. Что тогда говорить о людях, которые пошли в монахи? Они тогда полные рабы, добровольно сдавшиеся. В действительности же, они просто сделали свой выбор, им нравится это. А рассуждения о рабской психологии оттого, что мы терпеть не можем другого мнения, нам нужно переубедить, дожать. А зачем? Ведь каждый человек - это отдельный мир, и чудо, что эти разные миры понимают друг друга.

Елизавета Мельниченко: Спасибо за интересное общение, Борис Александрович!

Живопись Бориса Михайлова на

Однако Вы все же решили поступать в художественное училище. Скажите, почему в дальнейшем ваш выбор пал на Академию Глазунова, не жалеете, что закончили именно эту школу живописи?

Об Академии я узнал случайно, в магазине на глаза попался буклет интересных студенческих работ, из него я и узнал о Глазунове. Когда приехал в Академию и посмотрел работы художников, понял, что именно это близко. Несмотря на то, что в Академии довлеет академизм, реализм, никто не заставляет работать как Глазунов. Художник сам волен выбирать близкую ему технику.
В какой манере нужно писать не говорили, вернее говорили, но я не слушал (смеется ).

Что закончил именно эту Академию не жалею. Меня долго отговаривали, уверяли, что не поступлю. Но я принял такое решение и поступил с первого раза. Если бы была возможность вернуться в прошлое, пошел бы туда снова.

Мнение отца, свое собственное мнение. Я всегда ценил советы своего учителя Аликберова Виталлия Мурсаловича, он преподавал у меня еще в ОГХУ. Это удивительный педагог, студенты на его занятиях очень быстро развивались в творческом плане, он умел увидеть и за короткое время развить сильные стороны каждого.
Я всегда ценю объективность, когда хвалят за дело, это оказывает поддержку, но критика тоже нужна, она стимулирует стремление развиваться.

Очень трудно совместить образ жизни, который я веду, с регулярной преподавательской деятельностью. Преподавание всегда привязывает к месту и ограничивает свободу передвижения. Я всегда пишу с натуры и для меня очень важна возможность в любое время выехать на пленэр. Хотя было очень интересно общаться с молодыми художниками, у них очень свежий взгляд и они наполнены энтузиазмом и воодушевлением. С ними интересно и этот заряд положительной энергии, который получаешь от них, здорово дополняет жизнь. Если в дальнейшем я буду преподавать, то скорее в форме мастер-классов, совместных пленэров.

Я планирую продолжать работу, потом будет видно. Мне нравится много путешествовать. Часто хочется поскорее выехать за город, туда, где еще осталась нетронутая природа. Очень хочется съездить на Байкал. Это удивительное место, я там никогда раньше не был. Есть желание съездить в тайгу, на Урал, по Енисею. Я не ставлю перед собой цель посетить максимум мест, чтобы просто отметиться. Мне всегда хочется углубиться, проникнуть в место, куда я приехал. Мне нравится ездить в Суздаль, это спокойный город, компактный. С эти местом у меня связано много приятных воспоминаний и впечатлений.

Удается как-то, я этому очень рад. Самое главное, удается путешествовать, посещать новые места. У меня получилось принять участие в научно-исторической экспедиции «Маршрутами древних мореплавателей в Атлантическом океане». Наш парусник был реконструирован по типу древнего финикийского судна, без использования современных технологий, на нем не было даже мотора, только весла.

Как Вы относитесь к тому, что художник продает свои картины?

Работы продают себя сами. Я всегда пишу то, что мне нравится, а не то, что можно продать. Для меня очень важно писать, что мне хочется, а не работать на заказ. Покупатели обычно сами меня находят, звонят с предложениями купить работы. Когда пишу картину, ко мне часто подходят люди и спрашивают, я пишу для себя или на продажу. Я всегда честно говорю, что пишу для себя.

Пока планирую двигаться в этом направлении, потом не знаю, время покажет. Иногда бывает так, что хороший художник – реалист вдруг становится абстракционистом и думает, что вырос в творческом, интеллектуальном плане, а остальным кажется, что он наоборот творчески деградировал. Лично я в таком творческом искании не вижу смысла для себя. Свой путь в живописи я уже выбрал.

А что привлекает, что именно нравится в живописи?

Привлекает живопись, в которой художнику удается передать ощущения – запах весны, журчание воды. Часто работа настоящего мастера сильно отличается от репродукции, например «Березовая роща» Левитана меня долгое время вообще не привлекала, пока не увидел в Третьяковке, где долго возле нее стоял, она несет энергетику, информацию.

Умение точно передать ощущение состояния души через состояние природы – это то, что я ценю больше всего. На мой взгляд, природу всегда нужно писать с натуры на пленере, иначе это будет мертвая живопись. Я, как художник, сразу могу отличить работу написанную на пленере от сделанной в мастерской.

Работа написанная на пленере несет в себе энергетику природы, саму природную силу. Работая в мастерской художнику нужно вспоминать образы, а на пленере собираешь из живой массы природы самые яркие моменты. Для меня важно, чтобы работа приносила удовольствие, это дает мне ощущение свободы.

Сначала я пишу небольшой этюд – это поиск, он показывает, что я хочу изобразить, основу, стержень. Этюды – это найденные состояния, если я чувствую, что из этого может получиться что-то большее, то прихожу с большим холстом и переношу все на него, что-то уточняю, делаю детали или не делаю. Этюд необходим чтобы запечатлеть на нем тот момент, то состояние природы, которое хочется изобразить, он помогает не потерять первое впечатление, которое хочется написать, очень важно, чтобы найденное ощущение не потерялось.

Ярослав, как к Вам приходит замысел картины?

Я всегда пишу то, что мне близко, исходя из своего ощущения красоты, я всегда прислушиваюсь к самому себе и пишу как чувствую, и все равно как это будут называть. Иногда приходится долго искать выражение образа, а бывает, что сразу находишь – это как строчки стиха. Все зависит от состояния, настроения, которое хочешь передать.

Так в родных местах ходишь годами мимо и не замечаешь, а потом открывается нечто ценное и дорогое, как сказал один великий человек, открыть в обыкновенном необыкновенное. Картина – это всегда этап жизни, а не день, каждая несет в себе запас информации. Есть работы, которые нравятся почти всем, случается, что это хмурые, пасмурные пейзажи. Я всегда стараюсь, чтобы палитра не повторялась, все работы написаны по-разному.

Просто я считаю, что наедине с природой не нужен никто. Необходимо уединение для проникновения в природу, а фигура человека отвлекает и привлекает к себе слишком много внимания. В работы хочется погрузиться, а когда там уже кто- то есть возникает желание их рассмотреть, когда человек появляется в природе, он становится центром внимания. Мои картины и есть человек в природе, но этот человек - зритель. Мой пейзаж самостоятелен, это не «задники» для жанровых сцен.

Глядя на Ваши работы невольно приходит на ум сравнение с Левитаном, как вы относитесь к подобного рода сравнениям?

Да, случается. Левитан один из моих любимых художников. Мне нравится его лирическое отношение к природе, умение передать чувства, тонкое понимание природы. Это нормально, людям свойственно сравнивать. Я к этому спокойно отношусь. Ведь мои работы - не перепев чужих мотивов, все найдено мной.

Поражает написанное Вами количество работ, как удается столько написать?

На самом деле я пишу не быстро, на работу уходит обычно месяц, в год около 10 работ.

Потом работа долгое время зреет в мастерской, я что-то убираю, добавляю, обобщаю. Бывает и так, что маленькую картину пишу две недели, а большую два дня – размер не показатель времени работы над созданием картины, а время не показатель художественной ценности.

Да, у меня проходили выставки в США и во Франции. Есть работы, написанные за границей, но там их и покупают, я не привожу эти картины в Россию. Я не стараюсь писать узнаваемые места. Мне всегда хочется в чем-то простом создать какой-то образ, а когда окружают новые красивые виды,ты просто их запечатлеваешь. Работы за границу я продаю неохотно, хочется, чтобы был к ним доступ, и у меня была возможность в любой момент их выставить, безвозвратно работы почти не уходят.

Что бы Вы хотели сказать или пожелать своему зрителю?

Смотрите работы, все в них.

Расскажите про Ваше творческое кредо, что вы хотите сказать своими работами?

Живописью говорю то, что невозможно выразить словами. Это всегда родное, привычные вещи, которые любишь с детства. Культура, которую люди берегут. Как сказала моя маленькая дочь: «хорошо нам художникам, нарисуешь что-то красивое и радуешься».

Вот к этому я и стремлюсь – сделать и возрадоваться. Найти себя и продвигаться к этому, для меня очень важна свобода делать то, что хочу. Поэтому всегда говорю себе: делай так, как нравится самому.

Ярослав, спасибо Вам большое за интересную беседу. В свою очередь, мне хочется присоединиться к Ярославу Зяблову, и пригласить всех на выставки художника. В его работах действительно каждый сможет найти нечто близкое и родное, то, что дороже всего на свете.

Беседовала с художником историк искусства Юлия Чмеленко