Арсен Савадов «Да я пишу как Серов. Только не делаю портретов. Арсен Савадов. От испытания реальности к рождению фантазма

Господа, давайте обсудим ситуацию на Донбассе! А точнее, пиздец это или искусство. Помните, в фильме "О чём говорят мужчины" была сцена, где в галерее современного искусства один из героев не мог понять, действительно ли не работает туалет, или это такой экспонат. Я знаю, меня читают многие искусствоведы – расскажите, "Донбасс-Шоколад" – это искусство, или "Туалет не работает"?

Автор проекта "Донбасс-Шоколад" – украинский художник Арсен Савадов, который придумал и реализовал его ещё в 1997 году. По словам Савадова, он был намерен "соединить воедино две вещи, олицетворявшие советскую систему, – шахтеров и балет". У него были выставки не только в Европе (в Париже, например), но даже в Москве: в 2003 году "Донбасс-Шоколад" показали в Музее современной истории России на Тверской. Сейчас это кажется невероятным.

Наслаждайтесь!

Ой... Почему так темно? Потому что мы спустились в шахту.

Но ещё миг – и засверкают вспышки фотоаппарата!

"Я считаю, что благодаря таким работам многие расслабились по-настоящему. Те, кто считал, что искусство это что-то красивенькое, поняли, что искусство не в красивеньком. Годами это вызывало шок, через 8–10 лет за это стали давать премии".

"Это было страшно. <...> Все эти диверсии были хороши и они были правильные, с точки зрения стратегии – борьбы с мещанством. Мещанство и ханжество – тяжелейшие грехи. Однако сегодня приходится учитывать, что жизнь коротка и не все клоуны удачны".

"Но методы искусства, при том что они меняются, все равно должны иметь какие-то стрессовые, даже брутальные мотивы, что-то надо подвергать сомнению и удерживать себя от мещанства, это одна из ловушек украинской культуры".

"Вообще эта шахтерская история - настоящая драма. Ведь рассматривать "Донбасс-шоколад" просто как фотографии, сделанные какими-то забежавшими на пять минут мастерами, было бы неправильно - это целая эпопея. Уговорить шахтеров показать свой настрой сначала не было никакой возможности. Деньгами взять я их не мог: мы платили им совсем немного - по 20 долларов, поэтому нужно было произвести какое-то волшебное действие, чтобы они поняли, что с нами можно работать, что мы не развлекаться пришли".

"Наверное, их поразило то, как масштабно мы работаем: когда они увидели нашу команду, всю аппаратуру, они поняли, что все не просто так. Что наконец-то после того, как на шахтерскую профессию уже давно никто не обращал внимания, мы начали ее возвеличивать – вот таким вот образом, в балетных пачках.

Конечно, шахтерам было очень сложно работать, их нужно было убеждать. Поэтому в моей группе было двое перформеров – это ребята, которые их раззадоривали на съемках".

"Когда мы уже договорились о съемках с начальством шахты и приехали ознакомиться с локациями перед началом работы, директор спросил нас: "Вас отправить туда, где кислород?". Ну а мы максималистами были, нам же нужен был реализм, поэтому ответили: "Нет, ведите нас в сам ад". Директор улыбнулся и сказал начальнику участка: "Опустите их по лаве". И такое зловещее было в этом "опустить"... Ведь мы ребята тепличные были, только приехали, да не в купе, а в СВ, и даже не представляли, что нас ожидает".

"Нас одели в хлопчатобумажную одежду, потом в спецовку, портянки - все как полагается. И вот с начальником участка мы идем по шахте, а я думаю, где же все шахтеры, где вся драматургия? Тут нас подвели к маленькому, прикрытому досками отверстию в полу, размером метр на метр, из которого клубами поднималась пыль. Начальник участка говорит, мол, нам сюда. Ногой отодвигает доски и... прыгает туда, как в канализационный люк! А там - кромешная тьма, темно-темно, ничего не видно вообще, бездна, конец! Там, оказывается, вертикальная жила, и шахтеры наискось, с приборами в десять "зубов", долбят уголь. И соль в том, что когда уголь там заканчивается, воздух не выдерживает давления, и шахтеры должны выпрыгнуть, кто куда успеет: кто наверх, а кто вниз - в эти люки. И вот, значит, нахожусь я в этом гробу, температура 40, ничегошеньки не видно, спасатель трет одно место, лампа упирается в другое, а на тебе еще распиратор, и я думаю, все - труба. Не ожидал я такого после СВ".

"Я не просто как Винни-Пух застрял - он хотя бы понимал, где находится, а я был в небытии! У меня полная паника. И тут сыграл мой характер. Вижу сверху трубы, по которым качают кислород, отламываю кусок: как только на меня подул воздух, я немного успокоился. И тут мне кричат: "Ноги вместе и прыгай!". И показывают опять-таки на маленькую такую дыру внизу, хотя я не понимаю, куда там прыгать. Прыгнул, а меня еще за ноги внизу дернули, и я оказался на вагонетке с углем.

Когда мы поднялись потом на улицу, шахтеры собрались и выставили нам три литра пива. Потому что поняли, что у нас нервы железные. Ведь все депутаты и другие важные гости спускались куда-то неглубоко, в этот же ад не спускался никто".

"В шахте есть такой порядок: когда ты отбил своего "коня", то есть выполнил свою норму за смену, то не можешь просто так выйти на улицу, проветриться и вернуться. У них ведь рабочая зона на расстоянии более километра под землей. Поэтому в определенное время, несколько раз в сутки, четко по расписанию включается лифт, который может поднять 90 человек. И все его очень ждут - кому покурить охота, кому домой побыстрее. Так вот, нам не хватало времени, чтобы закончить съемки, и мы остановили этот лифт. Главный инженер нам звонил, требовал прекратить, все стали возмущаться. И тут началась буза: где-то 80 человек стоят у лифта, хотят наверх, а я их не пропускаю, ведь ведется съемка. Кто начал орать: "Давайте мочить этих пи...сов!". А у меня же с собой ко всему реквизит - черепа, кресты, иконы... Когда началась эта заваруха, вышел лифтер и сказал: "Это крутые ребята из Киева, так что если будете возбухать, то вообще лифт не поднимут". И мы закончили съемку".

"Потом шахтеры меня не отпускали: собрали две огромные авоськи колбасы и водки и заставили прямо в их предбаннике грязными руками отломить кусок и бахнуть стакан водяры. Чуть ли на руках не выносили: я такой славы и таких аплодисментов никогда не имел, ни на одной своей выставке. И потом все оставляли свои контакты, телефоны, приглашали в гости".

Рубрика ТЕМА НОМЕРА

— На обложке нашего первого номера на русском языке — ваша работа «Бегство в Египет». Она была впервые показана публике в разгар революционных событий в Египте…

— Да, но изначально эта работа была задумана как изображение классической библейской сцены. Это одно из моих больших программных произведений. В нем я заканчиваю работу с определенным кругом своих персонажей, именно их я оправляю в Египет. В сцене, которая отсылает к эстетике бразильского карнавала, эти персонажи, целая культурная школа, уходят от быдляка, который нас окружает. А выставка в галерее «Коллекция», на которой я показывал эти работы, просто хронологически совпала с теми событиями, которые происходили в Северной Африке. Я писал текст к проекту совместно с моим многолетним соавтором Юрой Сенченко, и это была его идея связать каждую из работ с агрессивным социальным контекстом. Мне же импонирует сама идея бегства от царя Ирода к какой-то светлой субстанции, к какой-то будущности. Ведь для художника очень важна сама динамика движения. Как нормальный декадент, я осознанно использую эту динамику в построении своих психоделических маршрутов и отправляю всех своих героев, условно говоря, в Египет. Во время библейского побега Мария спасала некую культурную субстанцию, а здесь мы спасаем ту же духовную силу, которая никак не может ужиться с современным миром. Все эти грибочки, зайчики, карандашики — они чужие в рациональном обществе.

— Ваши работы всегда немного ироничные, постмодернистские, хотя сегодня это слово уже считается чуть ли не матерным. По сути, за постмодерном приходит новая искренность. То есть ваши персонажи — это вчерашние постмодернисты, которые бегут в Египет от тотальной серьезности нового века?

— Не столько от серьезности, сколько от тотальной безвкусицы. Вещи, достойные более сложного анализа, в том числе и артефакты, уходят. Мы остаемся в обществе райцентра, и Киев тоже превращается в большой райцентр. Тут же уже нет былых традиций, нет тех писателей, художников, той интеллигенции, она вымирает, спивается. То же самое происходит и в Лондоне, и в Нью-Йорке — свежие люди не могут оплачивать ренты, все живут на окраинах, и метрополия теряет то, ради чего она существует. Герой покидает некий маршрут. Персонажи не столько исчерпали себя, сколько не нашли для себя контекста. Это как хиппи, которые уехали на 10 лет из Англии, а, вернувшись, попали в общество Маргарет Тэтчер и яппи. И уехали оттуда навсегда.

Арсен Савадов и Геогий Сенченко. Печаль Клеопатры. 1987

— То есть в случае чего своих героев вы всегда можете отправить в символический Египет…

— Им наплевать, куда их посылать, они-то идут сами.

— А куда же идти живым от этого засилья пошлости?

— Сверху на работе есть божественная кисточка, она ведет красную линию, и все герои идут за ней. Обычно когда я пишу работу, то вхожу в своеобразный драйв, вижу какие-то вещи. А за красной линией была остановка, больше мне ничего не показали.

Арсен Савадов и Геогий Сенченко. Черные обезьяны. 1991

— Ваши герои, кто они?

— Естественно, это символические Адам и Ева, они проходят серьезнейшие искушения — тут не случаен спасательный круг… Они держат лампочку и не могут ее выронить, в результате появляется неразрывная духовная троица. В этом же ряду стоит прищепка, величайший символ поп-арта. Мои герои — это персонажи со смытой сексуальностью, со смытым понятием реальности, которые занимаются внутренней географией. Это сброд, махновщина, которая в поисках идеального мира уходит от советской власти к более свободным берегам. Их уход — это праздник, а может быть, и похороны.

— Вы говорите о свободе, психоделике, о сексе. Но для тех, кто рос уже после развала СССР, наоборот, существует проблема вседозволенности, им с детства все было можно — смотреть порно, заниматься сексом и т.д., и по факту выросло поколение «новых вялых». Как быть с этими людьми? Являются ли они вашими зрителями, понятны ли им те символы, которые вы закладываете в свои работы?

— Конечно, понятны, они же вялые, а противоположность тянется к противоположности. У меня большой фан-клуб, и все вяленькие-превяленькие, смотрят «Шахтеров» и возбуждаются так сильно, что становятся художниками. Вообще, все, кто касается меня, хотя бы ненадолго становятся художниками. Да, сейчас действительно пришло какое-то бессильное время. Некому Рим защищать, половина мира — геи. Нет того сильного мужского генома, который можно было бы противопоставить сегодняшним Саладинам, всем этим новым мусульманам и пр. Сегодня не собрать армию дикарей.

Арсен Савадов. Спутник. 2002

— Западная культура так обнажила Эрос, что он стал неинтересен, и так скрыла Танатос, что он стал незаметен...

— Я один из художников, которые работают с такими твердыми условностями современного искусства, как новая мифология. Я делаю произведения из разных обломков сознания. А о восприятии моей живописи молодым поколением я сужу по своему племяннику. Он в этой чувственности не видит постмодернизма, для него это — реальные переживания. Ему интересна именно живопись, так как это не синтетический, а органический продукт. В живописи есть кислород, а не только герои. Он эту фишку поймал, ведь он хорошо понимает, чем картинка компьютера, где нет кислорода, отличается от моего мира. Мой мир полон, и это очаровывает его.

— Не с этим ли переживанием полноты и востребованности живописного мира связано то, что в последнее время вы больше занимаетесь живописью, чем фотографией?

— Да. Это закономерный этап эволюции. Когда-то в 90-е я понял, что начинаю скучать в живописи. Я стал работать в новых медиа, и не только в фотографии, я также делал большие баннеры, видео, стебал много фильмов. Это было присуще времени, мы переживали эту ступень развития. Мы не шли из какой-то живописной школы, заповедника, мы сразу окунулись в московский концептуализм, нам все это понравилось, но со временем стало понятно, что надо искать свой путь.

Арсен Савадов и Геогий Сенченко. Из проекта "Голоса любви"

— Концептуализм по своей сути холодный, логоцентричный, вы же холодным никогда не были...

— Мы говорим о механике концептуализма, а не о конечном продукте. Концептуализм по своей сути — это системная вещь, диссидентская культура, в рамках которой обязательно надо иметь оппонента, против которого ты создаешь произведение.

— Кто из концептуалистов был вам близок?

— Все. От Кабакова до Монастырского. Я очень уважаю Пашу Пепперштейна, всегда любил Сережу Ануфриева, Юру Лейдермана. По культурной интуиции они стоят на голову выше всех художников, которых я знаю.

— Насколько я понимаю реакцию Москвы на вашу с Сенченко выставку 1991 года в ЦДХ, вас восприняли как оппозицию концептуализму, испугались мощи и напора дикой «южнорусской волны»…

— Несколько лет до развала СССР, где-то с 1987-го по 1991-й год, — это был самый вкусный период. Появлялась новая литература, все становилось легальным… Конечно, москвичи были удивлены моим появлением. Это столичные люди, им казалось, что они полностью знают периметр, а тут другая культура, другая пластика, и, главное, мы очень быстро менялись, очень соответствовали времени и все же прежде всего оставались самими собой. Они до сих пор мне говорят, как любили греться возле наших картин, это все их дико вставляло. «Клеопатра» там имела отдельный успех на многие годы.

— Кстати о знаменитой картине 1987 года «Печаль Клеопатры». Это своего рода «фантомная боль» всего отечественного искусства. Все о ней слышали, ее признают точкой отсчета актуального украинского искусства, но воочию ее видели единицы…

— Это сейчас такая ситуация. В Советском же Союзе это произведение неоднократно выставлялось, оно действительно вызвало колоссальный резонанс. И эхо этого резонанса докатилось до 1991 года. Нас спас развал Союза, а то в газете «Правда» нас уже фашистами называли.

Арсен Савадов. Из серии "Донбасс-Шоколад". 1997

— Это, пожалуй, единственный безапелляционный шедевр отечественного искусства, созданный в постшедевральную эпоху…

— Она была фантастически написана. Даже если говорить о дадаизме работы, это бомбовое произведение, Арман не идиот. FIAC, на котором он приобрел работу, — это все-таки была серьезная ярмарка, да и в Москве, в Манеже, это была единственная картина, которой сделали раму — при том, что ее формат 3,30 на 2,75 метра. Эта каноничность, то, как при всей дикости мы удержали концептуальную сухость, идеологию, — вот что важно. У большинства украинских художников эмоции всегда идут вперед, а потом уже надо додумать, о чем речь. У нас же была холодная работа, сделанная в рамках горячей эстетики, да еще и ПФ-ной краской. «Клеопатра» была цитатной, программно вторичной, но это все-таки была органичная работа, все там было жирно, в ней люди увидели настоящее новое искусство.

— Как вы думаете, есть ли шанс вернуть ее в Украину и есть ли в этом смысл?

— Конечно, нет, и мы всегда были против этого. «Клеопатра» была создана не для современной Украины. И если привезти ее сюда — придут люди и подумают: «А что в ней такого особенного?..» Да, эта работа важна, раз она подвигла такое количество художников к стилю. Когда они увидели, как я написал волосы на животе у тигра — при всей концептуальности и холодности я дал туда пластический эстетизм, — для многих это стало шоком. Но все равно, без Советского Союза нет и «Клеопатры».

Арсен Савадов. Из серии "Ангелы". 2000

— В советской культуре очень большое значение имел круг чтения. А сейчас это имеет для вас какое-то значение, вы что-то читаете?

— Сейчас я перечитываю Алана Капроу, «Дао физики», 1979 год, серьезнейшая книга. У меня большая библиотека, но я вообще не люблю читать художественную литературу. Я предпочитаю серьезную литературу — философские, религиозные книги. Но сегодня кризис философии. Ну что, опять Бодрийяра штудировать? Надо читать Булгакова, потому что там великолепный русский язык.

— После «Клеопатры» следующей вашей мощной пощечиной общественному вкусу были «Шахтеры»...

— Это была вершина провокации. Но до этого еще было очень мощное видео 1994 года «Голоса любви», которое мы создали в коллаборации с Юрой Сенченко. Мы переодели целую военную часть на корабле «Славутич», сделали серьезнейший ремикс на Эйзенштейна, это мощное, почти полуторачасовое видео.

Арсен Савадов. Из серии "Донбасс-Шоколад". 1997

— Поэтика закрытых мужских сообществ, неоднозначные балетные пачки, элемент абсурда — это та же мифология, которая потом появляется в «Шахтерах»?

— Естественно, это часть того же психоделического агента, такой себе дадаизм-дадаизм, искусство из ничего, из детской книжки. Я сам, когда печатаю «Шахтеров» в большом формате, прозреваю, когда вижу эти планы, все, что там творится. Я говорю как потребитель, я уже даже не парюсь, что это сделал именно я. Когда на цифре их печатают, оживают тени, и я думаю: «Боже, неужели это было со мной?»

— Это были скандальные проекты, интересно, что большинство из них печаталось в московских глянцевых журналах. Вы тогда вообще плотно сотрудничали с глянцем…

— Мой приятель Игорь Григорьев был на тот момент главредом московского журнала «ОМ». Но в том, что он брал мои работы для печати в журнале, не было никакого блата. Принес бы я что-то другое, он бы не взял, это был заносчивый мальчик. Но когда он увидел «Шахтеров», а потом «Моду на кладбище» — то уже с меня не слез, как и Свиблова, кстати. Я насильно ничего не пиарил. Я один раз показал «Шахтеров» в Малом Манеже возле Кремля, и их сразу же забрал Гельман и повесил у себя в кабинете. Потом он их, кстати, подарил в Русский музей.

— Украине свойственно отсутствие механизмов памяти, у нас все вроде как есть, а через 10 лет уже никто об этом не помнит…

— Да, нормальная ситуация в этом смысле только на Западе, в Америке, там шаг за шагом все документируют, а у нас, к сожалению, это игра. Игра до смерти, большая игра, в которой выживает только самое сильное произведение.

Арсен Савадов. Из серии "Книга мертвых". 2001

— Ваши произведения определенно выживут…

— Когда я начинал заниматься фото, видео, делать большие нестандартные по тем временам проекты, вокруг вообще никого не было. Был Союз художников, Министерство культуры, Сильваши, и все. Не было никаких компьютеров, не было сервиса. Для того чтобы напечатать баннер, мне приходилось ехать в Беларусь. Это все были какие-то поступки, и мы устали их делать. За свой счет сделано немало выставок, которые определенному кругу людей принесли какую-то событийную память. Это, конечно же, помогло нам в карьере, но в бытовом плане, пока не начался бум на живопись, мы все сидели в нищете и все делали за свой счет. Я сдавал квартиры, собирал деньги и делал на них проекты. За 15 тысяч долларов я не покупал квартиру в Крыму, а отдавал все на «Ангелов», «Шахтеров», другие проекты.

— А сколько вы всего сделали фотосессий?

— Много, штук двенадцать. Я всегда работал, как композитор, просто сегодня мое медиа — это живопись, я это умею и люблю.

Арсен Савадов. Из серии "Книга мертвых". 2001

— Возвращаясь к живописи. Как вы думаете, почему Лейпцигская школа состоялась как явление на мировой арт-сцене, а украинская «Новая волна», не менее сильная и самобытная, так и осталась локальным явлением?

— Нами просто никто не занимался…

— Вы воспринимаете Нео Рауха как своего визави?

— Эту дуэль я давно проиграл. Он стоит миллион, я стою максимум сто тысяч.

— Чувствуете ли в ы из-за этого неудовлетворенность?

— В каком-то смысле да.

— Вы же художник мирового уровня…

— Да, сижу в жопе.

Арсен Савадов. Из серии "Коллективное красное". Часть 1. 1998

— А может ли украинская волна еще состояться на международном уровне?

— Ну, мы же пока не пахнем трупами… И мы будем стареть, как хорошее вино, я не сомневаюсь.

— Вы себя позиционируете как украинского художника?

— Я человек, который состоялся в СССР и представлял эту страну. Конечно, для меня разделение 1991 года было, в принципе, совершенно невыгодно.

Арсен Савадов. Из серии "Коллективное красное". Часть 1. 1998

— Ну да, все мы родились в большой и грозной стране, а умираем в маленькой державе третьего мира...

— У нас с Юрой Сенченко в 1991-м или 1993-м, не помню точно, была часовая передача после программы «Время». А нью-йоркскую выставку нам открывал Вознесенский. Сегодня,естественно, мы разыгрываем украинскую карту, потому что я остался здесь жить, не эмигрировал. Я родился в районе бульвара Шевченко, я дальше этого района вообще многие годы не выхожу.

— Многих до сих пор шокирует ваша «Книга мертвых». Очень непростое произведение.

— Мне Африка, когда я был у него пару месяцев назад, говорил, что он тоже до сих пор шокирован. Он мне, кстати, подарил книгу с тибетскими текстами о перемещении души после смерти, очень интересная, апокрифическая вещь. И опять поднял тему «Книги мертвых».

Арсен Савадов. Мироточивые. 2010

— Интересно, что это произведение, созданное в начале нулевых, сегодня смотрится все более актуальным…

— Я считаю, что некоторые темы нужно закрывать, чтобы не дать их опошлить бездарным художникам. Вот шахтеров как тему тоже необходимо было вовремя закрыть. То же и с темой морга. Я видел, как мои помощники, как-то попав туда и толком ничего не поняв, начали снимать, они просто балдели от такого количества чернухи. Но касаться такого материала без программы категорически нельзя. Иначе это была бы просто чернуха: ну, попал дурак куда-то и что-то там наснимал. Мне как-то попался на глаза журнал «Штерн», листая его, я увидел обзор современной России за 1998 год. Пять фотографий: одна — шпилят телку на Киевском вокзале, какая-то еще чернуха и больница — гора трупов, худых, жутких, а на заднице у того, что лежит на самом верху, шариковой ручкой нарисованы глаза. И я себе отметил, что тема уже созрела, и надо снять ее, дабы избежать возможных профанаций. Для людей, которые работали со мной, морг был страшнейшим испытанием, но они должны были это испытание пройти.

— А вы сами снимаете или работаете с фотографом?

— У меня есть фотограф, я только выставляю композицию. Я могу снимать, но я тогда перестану писать, а этого допустить нельзя. А фотограф и рад со мной работать, это же лучше, чем снимать людей на паспорт.

Арсен Савадов. Посвящение Андро Хиросигэ. 2011

— А как вам удается заразить людей?

— Это харизма.

— Вас всегда окружают друзья и почитатели. В чем секрет такой популярности?

— Меня окружают очень яркие люди, это мой театр Карабаса Барабаса. Когда я заканчиваю живопись, мне очень важно, чтобы кто-то был рядом, я очень рассеян, меня может сбить машина, поэтому я сам тоже не вожу. Основа моего окружения — это своеобразная форма риторики, которая со временем оттачивается благодаря восточным культурам, концептуализму. Люди хотят со мной общаться, потому что у них сразу появляется ясность в тех сферах, где я имею определенную силу, то есть в эстетике. Именно эта риторика и ясность мышления, отсутствие каши в голове, наверное, и привлекает их. В искусстве ты должен открыть себя, и это самое сложное. Ты не можешь замылить всем глаза.

Арсен Савадов. Звезда. 2011

— Вы довольны тем художественным высказыванием, которое вы сегодня продуцируете?

— Я не удовлетворен, однозначно, и это прекрасно. «Шахтеров» перебить сложно, может, разве что «Спутник» их в чем-то перебивает.

— Давайте вернемся к «Книге мертвых»…

— В основу «Книги» была взята упомянутая история с журналом, но надо было еще найти какую-то историю человека, вызвать дискуссию о том, что такое сегодня реальность. Постструктуралистский круг, в котором все мы варились в 90-тые, просто задыхался, умер Гваттари, выбросился из окна Делез. Люди пребывали в сплошных снах американской промышленности и перепроизводства. В 1991-м Джефф Кунс вы…л сам симулякр, Чиччолину, этого никто не ожидал. И тогда Бренер постарался повторить это и возле памятника Пушкину трахнул свою жену. Но это уже было страшно вторично. Я долгое время жил в Нью-Йорке, а по приезду сразу снял три проекта. И это всех потрясло, потому что то, что я делал, было реальностью. Только так я мог запустить дадаизм — через телок, через мертвых, а позже через квазиакадемическую живопись. Жлоб боится документа, он боится реализма.

Именно в этом контексте начались все эти разговоры о морге, об антропологии, о том, что морг — это Место Окончательной Регистрации Граждан. Это означало, что мы создаем уже не просто провокативную фотосессию, а некую новую мифологию.

— А вам интересно быть понятным «жлобу»?

— Это наш мир.

— Как же вам удалось договориться о съемках в морге?

— Я нашел очень серьезного человека, который мог решить этот вопрос, рассказал, что я хочу сделать, объяснил, что это такая ренессансная традиция. И он разрешил мне снимать. И все же я не мог для себя включить «Книгу мертвых», пока не сделал из нее перфоманс. А перфомансом «Книга мертвых» стала тогда, когда я решил ее представить на «Арт-Москве» в контексте тех вещей, которые были задействованы для съемки проекта: ковер, подставки, телевизор, еще что-то. Я хотел заставить зрителя сесть в то кресло, где в морге сидели дедушка с внуком. И когда он садился в это кресло и вдруг видел все фотографии, то вскакивал с этого кресла, словно подброшенный катапультой. Вот это был настоящий интерактив. И тогда меня попросили снять эти работы, закрыли их, оградили, посадили бабку и повесили табличку «Лицам до 16 лет вход воспрещен». Это, естественно, еще больше заинтриговало людей. Никто такого от меня не ожидал, никто не думал, что я пойду дальше фотографии. Это было прозрение от страха. Это был чистый перфоманс.

— Есть какая-то близость перемены в вашем творчестве?

— Я вернулся к тому, что выживет.

— То есть, вернувшись к живописи, вы вернулись домой?

— У меня другое чувство. Я думаю, очень скоро весь этот ажурный мирок опять встанет перед вопросом, что же такое реальность. Той славы, которую получили у нас бандиты в 90-х, не знал до этого ни один художник. Никакому Пикассо или Дали она даже не снилась. Бандиты вытеснили все, затем на их место пришел ислам, террористы. И для того, чтобы вернуть славу искусству, нужна «Книга мертвых», документ. Только так можно работать с современным зрителем.

«После десяти лет молчания», «После двадцати лет» — под этими лозунгами у Савадова сейчас сразу несколько выставок, в апреле и в мае, в Киеве и в Москве. Молчание? Ха! Если кто может представить себе молчащего Савадова, пусть позвонит в редакцию; незатыкаемый фонтан в лице Савадова преодолевает любую паузу.

— Я — фабрика креатива. Понимаешь, что такое фабрика? Уорхола знаешь? Жаль, я не доехал до Голливуда.

Про Савадова хорошо сказала одна киевская знакомая: «Он похож на старый дом в центре»; невозможно представить, что такого вдруг раз — и нет. Киевская константа, он, кажется, потому никуда и не рвется, невзирая на непоказную экспансивность, — чтобы не потерять ничего из здешнего статуса. Просто это киевские пиарщики подчеркивают так — «отсутствие в течение двадцати лет полноценной выставки Арсена Савадова». Как они себе представляют полноценную выставку Арсена Савадова, возможна ли она вообще в природе? А московские пиарщики могут вспомнить только десятилетней давности «Книгу мертвых». И их можно понять. «Книга» здесь произвела впечатление. Савадов приезжал на «Моду и стиль в фотографии» и даже приз получал за фотосерию, «Донбасс-шоколад» — с измазанными шахтерами в балетных пачках; номинация «Фотограф, работающий индивидуально». А еще два года спустя у него была персональная выставка в Stella Art, — но кто ее вспомнит; все затмил макабрический фотоперформанс «Книга мертвых» . Это были т рупы, рассаженные в интерьере, с креслами и торшерами, в пятнах тления и с аутопсическими швами в два пальца толщиной — от горла до паха, — и полузакрытыми веками, откуда в камеру пялится белесый взгляд мертвеца.

У Савадова до сих пор пытаются выяснить обстоятельства той съемки — где, когда, как было сделано, интересно же. Савадов по-прежнему отнекивается — потому что даже сейчас люди могут пострадать. Воняли, конечно, трупы сильно. А еще говорит, когда в шахты спускались, метан пошел.

Эти анекдоты, подцвеченные эмоцией рассказчика, переходят из одного интервью Савадова в другое. Чудовищные ситуации и запредельный опыт, ради которого фоторежиссер снаряжал себя и свою команду, рисуются как что-то само собой разумеющееся. И возмутительные савадовские фотоперформансы второй половины 1990-х — начала 2000-х, «Донбасс-шоколад», «Книга мертвых», «Мода на кладбище» до сих пор смотрятся, хм, свежо. Однако в Москву все же Савадов везет единственную фотосерию из прежних, «Андеграунд».

Кроме того, Савадов теперь снова живописец. Когда мы встречаемся, у него несколько вымученный приступ мастерства: он ночь напролет, как это называется в профессиональной среде, красит. Ему нужно сделать картину для Pinchuk Art Center, премьера состоится через два дня после выставки в Москве, — и Савадов матерится, поминая только что урезавшего ему бюджет заказчика.

— Так я им говорю: а может, вообще не надо тогда никакой живописи, а? Такое унижение, я и так в какой-то кладовке выставку делаю; несолидно. Ну согласись, давать какому-то приезжему Элиассону два этажа (у Олафура Элиассона в Pinchuk Art Center с Савадовым выставка открывается в один день. — Прим. ред. ), а меня выставлять — как на подтанцовках. Как клоуна.

— Прости, не так давно ты высказывался о музее Пинчука в принципе негативно. Что это, мол, такой колониальный музей, совершенно не интересующийся местным искусством. Зачем с ними сотрудничать?

— А у них новая доктрина. Они решили все-таки представлять хотя бы минимальными дозами местных художников. Сути это не меняет. Практически это не экспорт, а импорт. То, что местного художника унижает — выделение квоты сообразно тому, насколько известен ты на Западе, — для них это верх демократизма и приближение к мировому контексту. И это безвыходное положение.

— Ну и не делал бы вообще тогда.

— А как? Иначе я вообще засну.

— Но зачем живопись?

— За шкафом.

— Я серьезно. Ведь хорошо и с фотографией получалось.

— Потому что фотография, как ты ни крути, это документ. А в документе мало поэтики, но много факта. Живопись — лучшая медиа, которой я владею. И всегда под рукой.

«Да я пишу как Серов. Мне портрет написать — три часа, и ты будешь счастлив. Только я не пишу портретов. Ты видел когда-нибудь, как я рисую? Ты сейчас е...нешься»

Насчет «лучшей медиа» — ну это понятно. Первым художником Советского Союза Савадов был признан еще в 1987 году — будучи 24 лет. Так сказать, в номинации «Лучший молодой художник». На ежегодной сборной молодежной выставке в московском Манеже «Молодость страны» Савадов на пару с однокашником по киевскому институту Юрием Сенченко выставил картину на клеенке — жуткую нарезку из Веласкеса, Дали и еще чего-то. Ощетинившийся прыгающий тигр из «Полета пчелы вокруг цветка граната за секунду до пробуждения» беспробудно служил лошадью — как будто веласкесовскому Балтазару Карлосу, только вместо него на тигре восседала какая-то зачесанная е...на мать не то из Пикассо, не то из Леже. И все это было сделано с той эффектной неряшливостью, про которую непрофессионалы и говорят — «живописно». Вещь была крупная и заметная во всех отношениях. В главной советской газете «Правда» выразились в том духе, что авторов за такие дела неплохо бы отправить на лесоповал, — но неофициальная критика была в восторге. Либо молчала в тряпочку: в московском современном искусстве к тому времени «картина» была термином чуть не бранным, а высокопарная «живопись» — пустым пафосом; после концептуализма картинами и живописью заниматься никто не хотел. Но возразить киевским пассионариям по сути было нечего. Несомненная образованность авторов подкупала. Бешеная экспрессивность, с которой была сделана «Печаль Клеопатры», — пленяла. Нахальный микс классических мотивов и энергичного исполнения был все-таки оценен высоко. И нахально же наречен «украинским трансавангардом».

«Клеопатра» в момент стала вещью хрестоматийной, а Савадов — живым классиком. В МГУ начала 19 90-х искусствоведам уже преподавали «культурный терроризм Савадова-Сенченко» будто нечто далекое и пережитое. Нашествие киевских и ростовских художников на Москву, названное южнорусской волной, к тому времени потихоньку сходило на нет. К тому же южнорусскую волну вовсю скупал начинающий культуртрегер Марат Гельман (сочная живопись против выхолощенного московского концептуализма — это была вообще первая акция Гельмана, с помощью киевлян объявившего о себе местному арт-истеблишменту). Савадовым стали интересоваться статусные коллекционеры по обе стороны Атлантики.

Авторитету Савадова, которого в Киеве за глаза называли прямо Генеральным («Генеральный идет», «А что Генеральный сказал?»), — явно стали малы рамки все-таки провинциальной киевской ситуации. Он намеревался перейти на новую орбиту и отправился покорять Нью-Йорк... Нетехнологичная, как бы не очень-то современная рукодельная живопись всегда была киевским, одесским, ростовским ноу-хау — и в этой практике Савадов, разумеется, в период украинского штурм-унд-дранга был на первых ролях. И в тот момент, когда он от нее отказался, — да, можно сказать, что пропал. Пропал как живописец.

— Слушай, у меня такое количество эпигонов появилось — да и есть до сих пор, — что нужно было куда-то скидывать. Они ж такой вторяк гнали, ты шо.

— Лучший способ подчинить массы — возглавить их. А ты даже учениками не обзавелся.

— У меня все-таки есть какая-то ответственность. Я не дам в руки мощнейшее оружие какому-нибудь оболтусу. С таким образованием, как у меня, не выбрасывают ресурсы на ветер. А другой и так обойдется. Сейчас каждый суслик думает, что он понимает в эстетике. А я для начала прошел собственного папу. Которому в СССР только одному заказали сразу «Малую землю», «Целину» и «Возрождение» — что же, в СССР других художников не было?

— Может, просто ты как конкурентная личность никаких сравнений не терпишь?

— Да я пишу как Серов. Мне портрет написать — три часа, и ты будешь счастлив. Только я не делаю портретов. Ты видел когда-нибудь, как я рисую? Ты сейчас е...нешься.

— Что ты снова взялся за живопись, оставив фотоперформанс, объясняют так, что в прежнем жанре ты зашел в тупик. Бойня, морг, кладбище, подземелье — мол, дальше некуда. Но в новой живописи ты часто используешь те же мотивы — да прямо ту же натуру, что снимал прежде.

— Параноик не может быть в тупике. Я не знаю, куда деться от этих образов.

Савадов и правда идет искать папку с ученическими рисунками. У стены стоит громадный, в потолок, холст с репликой «Авиньонских девиц» — как это называет Савадов, «высшая степень идиотизма, выраженная с академической манерой». Навязчивые образы — из классики, из собственных перформансов, — возможно, и впрямь преследуют его. Издевательский лоск, что приобрела его живопись в последнее время, как будто коррелирует с внешним савадовским успехом, которым он, понятное дело, недоволен, — но не суть. Он вообще похож на собственные картины — корпулентный и по-южному экспансивный; весь из общих мест, когда берется пофилософствовать, и с аристократическими замашками в манерах, дико уживающимися с программным раздолбайством общего сюжета («я из семьи серьезной, б...дь, культуры»). И пока все это так, это тот же Савадов, что и прежде. Хоть десять лет пусть пройдет, хоть двадцать. Когда же что-то действительно изменится, вы увидите это немедленно.

Да-да, настоящие мертвецы, отснятые в морге. И если нравственно чистый обыватель лучше выколет себе глаза, нежели будет рассматривать трупы людей, находятся ценители, которые тайком покупают работы «злого гения». Да еще и за какие деньги?! В 2015 году его картину «No time to waste» продали за $19 тысяч на аукционе Sotheby’s.

Арсен Савадов родился в 1962 году в Киеве в семье известного художника-графика, чьи работы висели в кабинете Брежнева. Мама с детства заставляла его рисовать, разглядев в сыне талант, унаследованный от отца.

Всемирная известность к художнику пришла рано. Окончив в 1986 году Киевский государственный художественный институт, уже через год он прославился написанной совместно с Георгием Сенченко картиной «Печаль Клеопатры». Работу на парижской ярмарке FIAC приобрёл художник-неореалист Пьер Арман. Фактически с этой картины, вызвавшей колоссальный интерес далеко за пределами СССР, начался период украинского трансавангарда.

«Печаль Клеопатры»

В начале девяностых Савадов перешёл от мольберта к фотоаппарату. Наибольшую известность ему принесли провокационные проекты – «Донбасс-Шоколад» и «Книга мёртвых». В первом случае он нарядил донбасских шахтёров в балетные пачки, а во втором поместил в полудомашние декорации тела людей после вскрытия.

В последние годы Савадов вернулся к живописи. Пятидесятитрёхлетний художник-концептуалист работает в стиле постмодернизма и чередует занятия живописью с фотопроектами, хотя грань между ними проводит тонкую. Он сохраняет верность теме человеческого тела, которое включает в гротескные, изящные или жуткие композиции. Одни и те же образы и мотивы перекликаются в его картинах и фотоперформансах. Провокационные работы Савадова вызывают шок, отвращение и восхищение одновременно.

Арсен Савадов дает своему зрителю вкусить запретный плод. Обнаженка, кровь, разгул сексуальности и местами жестокости - под горячей приправой низменных удовольствий скрывается глубокий философский смысл и высмеивание первичных желаний человека. Безусловно, с глубиной автора никто спорить не будет. Но давайте будем честны! Зрителю неподготовленному, без должного образования будет сложно увидеть в моделях на похоронах призыв борьбы с мещанством и ханжеством.

Вместо этого, человек увидит в работах Савадова темы запретные и тайные, все то, о чем не принято говорить и даже думать. Зритель будет морщить лоб, ахать и кривиться, но при этом взгляд от шоковых сюжетов не отведет. И в этом «весь Савадов» - он один из первых на постсоветских просторах встряхнул умы обывателей, показал в большом формате то, о чем так мечтает наша темная сторона и что всячески запрещала «коммунистическая религия».

Художник живёт и работает в Киеве, представлял Украину на 49-й Венецианской биеннале. Его картины приобретают музеи Парижа, Нью-Йорка, Москвы и частные коллекционеры. В подборке ниже работы мастера из проектов «Коллективное красное», «Ангелы», «Донбасс-Шоколад», «Книга мёртвых», «Мода на кладбище» и др.

«Донбасс-Шоколад» (1997)

Один из наиболее нашумевших фотопроектов Арсена Савадова. Снимки настоящих грязных шахтеров в балетных пачках облетели весь мир, их публиковали и пытались толковать даже бизнес-издания, которые к теме искусства отношения вообще не имеют.

Как говорит сам автор, идея проекта состояла в том, чтобы «соединить воедино две вещи, олицетворявшие советскую систему, - шахтеров и балет». Получилось странно, нелепо, но живо. Кроме того, после таких красноречивых фотографий общество, как ни странно, действительно хотя бы задумалось об условиях работы шахтеров, да и вообще вспомнило о том, что такая профессия есть, и она сложная.

Интересные факты. За съемки шахтерам платили 20 долларов. Однако, как рассказывает Савадов, уговорить шахтера поменять трусы на балетную пачку невозможно. Его нужно заинтересовать и доказать, что ты не за извращениями приехал. Для этого съёмочной группе пришлось не только выпить и закусить с героями проекта, но и спуститься в самый ад - душную и темную шахту. Ну а после того как шахтеры увидели, насколько скрупулезно группа работает над каждым кадром, сколько техники привезла и как настойчиво идет к своей цели, «модели» все же вошли в раж. После съемок команду Савадова провожали как героев, даже аплодировали: шахтерам было приятно, что хоть кто-то «из цивильных» опустился с ними в самое пекло и обратил на них внимание, пусть даже таким необычным способом.

«Мода на кладбище» (1997)

Очередной фотопроект Савадова, за который автора и всю съемочную группу хотели пустить по миру, прежде изгнав из них нечистого. Модели в вещах от кутюр позируют на фоне настоящих похорон. На каждой фотографии, словно на глянцевом развороте, подписи: «Блузка, Anne Klein, 150$», «Туфли, Karl Lagerfeld, 300$» и т. д.

Вновь Арсен Савадов совместил несовместимое: «Это же сильнейшая социальная драма! Горстке богатых нет дела до всех остальных. Все сделано в формате журнала мод. Но позади вместо нейтрального фона вроде цветущего сада - горе людей. Невыдуманное, настоящее!»

Интересные факты. Смелых манекенщиц фотографировали телескопическими объективами из машин. Если бы люди, у которых случилось настоящее горе, заметили эти съемки, то не обошлось бы без крови. Рывшие могилы рабочие, заметили, что происходит что-то неладное - пришлось платить им 5 долларов за минуту съемки.

«Марксизм де Сад» (1998)

Название проекта уже само по себе объясняет сюжетную линию фотографий. Зачастую работы Арсена Савадова переполнены коммунистическими символами и отсылками к советским установкам. Герои «Марксизма» - наивные зайчики и грибочки, готовые подчиняться и делать с собой что угодно. Зайчики - наиболее популярные персонажи на детских утренниках, каждый уважающий себя советский гражданин прошел через этот «зоопарк».

Гриб-мухомор встречается на многих фотографиях и полотнах Савадова. Отсылка к «ядерным грибам» - грибовидным облакам, возникающим после ядерного взрыва. Также следует вспомнить о холодной войне между СССР и США, когда ядерная угроза повисла над миром, коварно, словно роковая женщина, поглядывая на человечество.

«Книга мертвых» (2001)

Вызывает шок и ужас. Первые несколько секунд зритель даже не может или не хочет понять, что перед ним фотографии НАСТОЯЩИХ мертвецов. Моральные принципы и установки не разрешают поверить в это. Трупы людей собраны в разнообразные композиции: мужчина читает малышу книгу, кто-то о чем-то думает или слушает, по-своему ведет беседу. Серия этих работ не выставлялась на Украине. Предназначена она для западного зрителя.

Арсен Савадов:

«Все дело в том, что нынешнее американское общество уверено - смерти нет. Но ведь без смерти нет правильного представления о мире. А у американцев до последнего вздоха на лице держится «хэппи смайл». Для них смерть - это лишь случайная автокатастрофа. То есть нечто исключительное. Мир мертвых неизмеримо обширнее мира живых. А мы стараемся делать вид, что его нет.»

Интересные факты. О том, где был отснять проект, Савадов не рассказывает. И вообще пытается быть осторожным с комментариями. На таможне ему хотели инкриминировать пропаганду насилия и конфисковать работы. Во время выставки в Москве в зале находилась часть использованных во время съемки предметов, к примеру, кресло, в котором мертвый мужчина «читал» книгу. Посетители выставки, ни о чем не подозревая, садились в это кресло. Затем, увидев его на фотографии, быстро вставали с насиженной точки, как ошпаренные.

«Коллективное красное» (1998-99)

Первая часть съемок проходила на залитой кровью животных бойне, где разодетым тореадорам подыгрывали работники мясного цеха. Во второй части проекта вспышкам фотокамер браво позировали ветераны со своими внуками. Нарядно одетые и в орденах, пожилые люди крепко держат багровые флаги с коммунистическими символами и портреты своих падших вождей. Интересно, догадывались ли все эти люди об истинной цели происходящего? Вряд ли.

Арсен Савадов:

«Я воспринимаю героев моих работ как часть Одиссеи, где все проекты объединены не абстрактным искусством, а идеей человечества. Это антропология. Мои герои переходят из проекта в проект, как в фильме Феллини «Сладкая жизнь», где главный герой, Марчелло Мастрояни, не может найти себя в этой жизни.»

Да-да, настоящие мертвецы, отснятые в морге. И если нравственно чистый обыватель лучше выколет себе глаза, нежели будет рассматривать трупы людей, находятся ценители, которые тайком покупают работы «злого гения». Да еще и за какие деньги?! В 2015 году его картину «No time to waste» продали за $19 тысяч на аукционе Sotheby’s.

Художник Арсен Савадов - фигура важная в истории становления украинского современного искусства. Сын известного советского художника-графика Владимира Савадова, чьи работы висели в кабинете Брежнева, Арсен стоял у истоков украинского трансавангарда и концептуализма, поколения так называемой Южнорусской волны. Провокационные работы Савадова младшего вызывают шок, отвращение и восхищение одновременно.

Было бы скучно сейчас описывать жизненный путь художника, снимать слой за слоем творческую пыль с его живописи и фотографий - для этого есть биографы и профессиональные критики. Попытаемся разобраться, чем «цепляют» работы Савадова да и сам художник своего зрителя, в чем его гениальность.

Sex & Rock&Roll

Арсен Савадов дает своему зрителю вкусить запретный плод. Обнаженка, кровь, разгул сексуальности и местами жестокости - под горячей приправой низменных удовольствий скрывается глубокий философский смысл и высмеивание первичных желаний человека. Безусловно, с глубиной автора никто спорить не будет. Но давайте будем честны! Зрителю неподготовленному, без должного образования будет сложно увидеть в моделях на похоронах призыв борьбы с мещанством и ханжеством.

Вместо этого, человек увидит в работах Савадова темы запретные и тайные, все то, о чем не принято говорить и даже думать. Зритель будет морщить лоб, ахать и кривиться, но при этом взгляд от шоковых сюжетов не отведет. И в этом «весь Савадов» - он один из первых на постсоветских просторах встряхнул умы обывателей, показал в большом формате то, о чем так мечтает наша темная сторона и что всячески запрещала «коммунистическая религия».

«Донбасс. Шоколад» (1997) - один из наиболее нашумевших фотопроектов Арсена Савадова. Снимки настоящих грязных шахтеров в балетных пачках облетели весь мир, их публиковали и пытались толковать даже бизнес-издания, которые к теме искусства отношения вообще не имеют.

Как говорит сам автор, идея проекта состояла в том, чтобы «соединить воедино две вещи, олицетворявшие советскую систему, - шахтеров и балет». Получилось странно, нелепо, но живо. Кроме того, после таких красноречивых фотографий общество, как ни странно, действительно хотя бы задумалось об условиях работы шахтеров, да и вообще вспомнило о том, что такая профессия есть, и она сложная.

Интересные факты. За съемки шахтерам платили 20 долларов. Однако, как рассказывает Савадов, уговорить шахтера поменять трусы на балетную пачку невозможно. Его нужно заинтересовать и доказать, что ты не за извращениями приехал. Для этого съёмочной группе пришлось не только выпить и закусить с героями проекта, но и спуститься в самый ад - душную и темную шахту. Ну а после того как шахтеры увидели, насколько скрупулезно группа работает над каждым кадром, сколько техники привезла и как настойчиво идет к своей цели, «модели» все же вошли в раж. После съемок команду Савадова провожали как героев, даже аплодировали: шахтерам было приятно, что хоть кто-то «из цивильных» опустился с ними в самое пекло и обратил на них внимание, пусть даже таким необычным способом.

«Мода на кладбище» (1997) - очередной фотопроект Савадова, за который автора и всю съемочную группу хотели пустить по миру, прежде изгнав из них нечистого. Модели в вещах от кутюр позируют на фоне настоящих похорон. На каждой фотографии, словно на глянцевом развороте, подписи: «Блузка, Anne Klein, 150$», «Туфли, Karl Lagerfeld, 300$» и т. д.

Вновь Арсен Савадов совместил несовместимое: «Это же сильнейшая социальная драма! Горстке богатых нет дела до всех остальных. Все сделано в формате журнала мод. Но позади вместо нейтрального фона вроде цветущего сада - горе людей. Невыдуманное, настоящее!»

Интересные факты. Смелых манекенщиц фотографировали телескопическими объективами из машин. Если бы люди, у которых случилось настоящее горе, заметили эти съемки, то не обошлось бы без крови. Рывшие могилы рабочие, заметили, что происходит что-то неладное - пришлось платить им 5 долларов за минуту съемки.

«Марксизм де Сад» (1998) - название проекта уже само по себе объясняет сюжетную линию фотографий. Зачастую работы Арсена Савадова переполнены коммунистическими символами и отсылками к советским установкам. Герои «Марксизма» - наивные зайчики и грибочки, готовые подчиняться и делать с собой что угодно. Зайчики - наиболее популярные персонажи на детских утренниках, каждый уважающий себя советский гражданин прошел через этот «зоопарк».

Гриб-мухомор встречается на многих фотографиях и полотнах Савадова. Отсылка к «ядерным грибам» - грибовидным облакам, возникающим после ядерного взрыва. Также следует вспомнить о холодной войне между СССР и США, когда ядерная угроза повисла над миром, коварно, словно роковая женщина, поглядывая на человечество.

В 1998 и 1999 Арсен Савадов продолжает проводить параллели с советским прошлым. Особенно ярким и запоминающимся был проект «Коллективное красное». Первая часть съемок проходила на залитой кровью животных бойне, где разодетым тореадорам подыгрывали работники мясного цеха. Во второй части проекта вспышкам фотокамер браво позировали ветераны со своими внуками. Нарядно одетые и в орденах, пожилые люди крепко держат багровые флаги с коммунистическими символами и портреты своих падших вождей. Интересно, догадывались ли все эти люди об истинной цели происходящего? Вряд ли.

Арсен Савадов:

Я воспринимаю героев моих работ как часть Одиссеи, где все проекты объединены не абстрактным искусством, а идеей человечества. Это антропология. Мои герои переходят из проекта в проект, как в фильме Феллини «Сладкая жизнь», где главный герой, Марчелло Мастрояни, не может найти себя в этой жизни.

«Книга мертвых» (2001) вызывает шок и ужас. Первые несколько секунд зритель даже не может или не хочет понять, что перед ним фотографии НАСТОЯЩИХ мертвецов. Моральные принципы и установки не разрешают поверить в это. Трупы людей собраны в разнообразные композиции: мужчина читает малышу книгу, кто-то о чем-то думает или слушает, по-своему ведет беседу. Серия этих работ не выставлялась на Украине. Предназначена она для западного зрителя.

Арсен Савадов:

Все дело в том, что нынешнее американское общество уверено - смерти нет. Но ведь без смерти нет правильного представления о мире. А у американцев до последнего вздоха на лице держится «хэппи смайл». Для них смерть - это лишь случайная автокатастрофа. То есть нечто исключительное. Мир мертвых неизмеримо обширнее мира живых. А мы стараемся делать вид, что его нет.

Интересные факты. О том, где был отснять проект, Савадов не рассказывает. И вообще пытается быть осторожным с комментариями. На таможне ему хотели инкриминировать пропаганду насилия и конфисковать работы. Во время выставки в Москве в зале находилась часть использованных во время съемки предметов, к примеру, кресло, в котором мертвый мужчина «читал» книгу. Посетители выставки, ни о чем не подозревая, садились в это кресло. Затем, увидев его на фотографии, быстро вставали с насиженной точки, как ошпаренные.

Keep calm and… ЖИВИ

Так чем же цепляет творчество Арсена Савадова. Оно раскрепощает сознание. Как говорил сам художник, после его провокационных фотопроектов постсоветское общество смогло расслабиться по-настоящему: «Те, кто считал, что искусство - это что-то красивенькое, поняли, что искусство не в красивеньком. Годами это вызывало шок, через 8–10 лет за это стали давать премии».

Арсен Савадов: «Вседозволенность для меня не является моментом свободы».

Просматривая работы Савадова, на каком-то непостижимом уровне чувствуешь, как меняется твоя система ценностей. Поначалу это пугает и отталкивает. Но затем ты начинаешь привыкать к новым границам возможного. Грязные шахтеры, мертвецы, геи - все это есть в нашем мире, хочешь ты того или нет, у тебя не спрашивали. Вместо того, чтобы отворачиваться от реальности и точить средневековые вилы, откройся новым мыслям, вдохни креатива, переступи мысленно через надиктованные границы.

Арсен Савадов сумел заглянуть в будущее и создать работы, которые еще долго будут актуальны. Он создал живой, смелый, философский мир, о котором многие могут только мечтать и тихо завидовать.