Совладелица клуба и театра «Мастерская» Варвара Турова рассказала, как все началось и что будет дальше.
Как появилась идея создать заведение с такой необычной концепцией – «Мастерскую»?
История такая: мой друг и коллега, театральный режиссер и драматург Алексей Паперный давно хотел сделать клуб, в котором в каком-то виде присутствовал бы театр – например, были идеи сделать просто кафе, а в углу стояла бы маленькая-маленькая сцена, на которой бы раз в час что-нибудь происходило: клоуны, оперная певица, жонглер, рассказчик… Для этого никак не получалось найти помещение. Хотя, не то чтобы мы активно искали: я была журналистом, у Алеши был «Китайский летчик Джао Да», музыкальная группа, театр. Не то, чтобы мы такие, знаете, рестораторы, бизнес-акулы как Митя Борисов.
А потом к Алеше пришел его приятель, у которого был клуб, который ему, по целому ряду причин, не нравился, и попросил Алешу это помещение переделать. Здесь было удивительное место – заколочены окна, на полу стояли какие-то унитазы, все было выкрашено во флюоресцентные цвета. У меня было ощущение, что я попала в 90-е. Еще здесь была театральная сцена, на которой шли прекрасные представления: например, мужчина выпивает какую-то страшную химическую гадость и его в конце спектакля тошнит краской.
Нужно было перестраивать все – от пола до потолка. А изначально здесь были бани. Кафель, который сейчас на стенах, остался с тех времен. А где театральный зал – как мне рассказывали люди – была VIP-парная, якобы принадлежавшая Фурцевой. Вместе с художником Петей Пастернаком мы стали придумывать, что такого в этом месте сделать. Петя посмотрел на эти красивейшие длинные окна, высокий потолок и предложил нам, как бы для внутреннего пользования, такую игру – что мы как будто бы где-то в горах или посреди леса нашли заброшенный замок, бывший когда-то роскошным. Когда-то очень давно. Мы нашли этот замок в руинах, с какими-то старыми, забытыми хозяевами бархатными занавесками, посудой, старыми столами, и остались в нем, в этом лесу, жить. Смешно, что наш лес стоит в самом энергетически непростом районе Москвы – на Лубянке, но нам удается все это не замечать. Из нашей чащи Лубянку не очень видно. И даже наоборот, мы здесь прячемся. В этом выдуманном мире. У нас даже в интерьере намешано все на свете. Вот, например, прялка. Нам ее кто-то принес, сказав, что она нам очень подходит. А это чудовищная подделка, фальшак. Я на следующий день попросила ее отнести на мусорку. Еще через два дня нам ее вернули со словами: «Какая чудесная! Мы нашли ее неподалеку! Она такая ваша!». Снова выбросили. Когда нам принесли ее в третий раз, я поняла – быть ей здесь. Как-то даже полюбила ее, за всю ее чудовищность.
Кто занимается подбором репертуара для «Мастерской»?
Сначала мы это делали сами – я и Алеша. Нам казалось, что если у нас два события в неделю, то это дико много. Сейчас у нас их несколько в день: театральный зал, детские лекции, дискуссии, кино, концерты, опера, дискотеки, экспериментальный джаз, поэтические вечера… Наверняка что-то забыла. А сейчас у нас есть арт-директор Анна Хайн и театральный продюсер Стас Шаповалов. У меня, конечно, ужасный характер, и я вмешиваюсь во все. Мешаю им жить. Что касается иностранной музыки – это в большей степени мое. Я езжу по Европе, договариваюсь с музыкантами и привожу их выступать.
Возникают ли проблемы с привозом артистов?
Полно. Очень дорогие билеты, очень далеко, многие боятся сюда ехать. Но самая большая проблема – это московская публика. Никому ничего не интересно кроме раскрученных звезд, которые уже давно сдулись. Люди привозят по 500 раз одних и тех же музыкантов – расслабленных, даже не старающихся сделать вид, что им интересно – платят им в три раза большие гонорары, чем в Европе, страшно их балуют. Приходит толпа народу, покупают билеты по 2 000 рублей – и все рады.
Привозишь реально интересную музыку, сбиваешься с ног, рекламируя везде, где только можно – приходит 30 человек, каждый из которых потом пишет в «Фэйсбуке», что «было прекрасно, жаль, что вы не пришли». Конечно, после каждого такого концерта хочется опустить руки. Дело даже не в деньгах. Неудобно перед музыкантами. В зале 30 человек, а они работают, как для стадиона – с такой энергией, профессионализмом, талантом! А в ответ – ничего. Это самое обидное. Но мы пытаемся решать эту проблему.
А с театральной площадкой как в этом отношении?
Театральный зал проще наполнить – он совсем маленький. И там не каждый день представления.
У вас все-таки современный театр?
У нас очень разный театр. Это один из очень немногих в стране по-настоящему независимый театр. Это яркий театр. Живой, уж точно. Иногда оперный. Иногда детский. Иногда мы находим спектакли, которые нам нравятся и приглашаем их играть у нас. А иногда люди сами приходят, и говорят: «Мы хотим сделать спектакль». Если они нам нравятся – мы им рады, не берем никакой арендной платы, но предупреждаем сразу, что не можем ничего вложить. Они сами справляются. Таким образом у нас появился замечательный, очень популярный спектакль «Лафкадио» Светланы Ивановой.
Расскажите, пожалуйста, о том, что будет, какие планы…
Планов море. У меня есть идея, которая потихоньку начала реализовываться – это очень долго и трудно – сделать фестиваль стран, чтобы в течение года, раз в месяц выходные были посвящены какой-то стране: музыка этой страны, кино, поэты – все что интересно. Сейчас мы практически каждый день встречаемся с разными посольствами, потому что без их участия невозможно обойтись.
Есть идея сделать фестиваль маленьких опер. Это очень модное направление в Европе сейчас – ставить оперы за две копейки в маленьких помещениях. В наше время уже невозможно докопаться до того, откуда взялось правило, что опера обязательно должна быть за миллион долларов, в Большом Театре, с колоннами, в вечерних платьях. Но это нужно исправлять, потому что огромное количество прекрасной музыки, остроумных либретто, изумительных историй, очень хороших певцов! Есть идея с кукольными театрами… В общем, много всего.
Как вы думаете, образуется, разрастется все же ваша публика?
Уже развивается, конечно. Это просто у меня характер такой – что мне все время мало, мне все кажется вокруг слишком медленным, хочется еще быстрее, еще круче. Опять же, клянусь вам, не в смысле денег – с этим все хорошо. А именно в отношении интересных программ, концертов, гастролей. Хочется знакомить людей вокруг с тем, что нам нравится, и друг с другом. Поэтому у нас есть, например, еженедельная вечеринка «Друг друга», в которой в качестве диджеев выступают люди, раньше этого не делавшие, и мы знакомим наших друзей с друзьями других наших друзей, устраиваем такое социально-культурное варево, планомерно и последовательно создаем контекст, в котором потом как бы вдруг, а на самом деле вовсе не вдруг – рождаются спектакли, группы и интересные проекты.
Вы можете назвать «Мастерскую» модным местом?
Я люблю хорошую музыку и театр, мне интересно этим заниматься. И мне абсолютно наплевать на то, модная ли это музыка, окупит ли она себя. И я абсолютно уверена, что любая модель, в том числе и в бизнесе, успешна лишь тогда, когда человеку, который ею занимается, интересно это делать.
В Москве есть по-настоящему модные места, «Солянка», «Джипси», например, отличные места! Или «Олдич» – один из лучших проектов последних нескольких лет, я безмерно уважаю людей, которые делают эти места, и обожаю ходить туда веселиться, но это не значит, что «Мастерская» обязана быть такой же.
katyadunaevaВарвара Турова до последнего времени более известна в качестве журналиста, музыкального критика (работала музыкальным обозревателем в газете «Коммерсантъ»), продюсера, организатора клубной деятельности. В. Турова отличается прямотой и нежеланием (или неумением) скрывать нелицеприятные оценки.
Собственно театральная деятельность В. Туровой началась с создания совместно с режиссером, драматургом, музыкантом А. Паперными и художником П. Пастернаком театрального клуба «Мастерская». «Заболев» театром, Турова рано или поздно должна была оказаться на сцене. В густонаселенном действующими лицами спектакле «клубного» формата «Река» (автор пьесы и режиссер А. Паперный) ее героиня Маша совсем не потерялась. В спектакле «Четыре пьесы» (режиссер А. Паперный) актерами «Мастерской» разыграны 4 почти не связанных друг с другом истории, которые все посвящены любви, точнее, поиску своей дороги к неизбывной любви. В одной из новелл Варвара Турова остается на сцене одна и обнаруживает способность «держать» зрителя монологом в длинной сцене практически лишенной действия.
Следующий спектакль «Август» в рамках проекта «Платформа» позиционируется его создателями (автор пьесы и режиссер А. М. Паперный) как постановка о странных человеческих отношениях. По форме это соединение традиционного театра и поэтики абсурда. Варвара Турова играет здесь главную женскую роль. Работу в спектакле «Август» по признанию актрисы, она переживает как ощущение абсолютного удовлетворения и удовольствия от работы.
Работа в проекте К. Серебренникова «Платформа» дает основание говорить о Варваре Туровой как о талантливой актрисе, хотя она сама никогда не помышляла об актерской карьере.
МНЕ КАЖЕТСЯ, Я НЕ БОЮСЬ СМЕРТИ
Я летела на самолете, и самолет стал падать. Вокруг меня люди стали плакать, молиться, кричать, биться в истерике. А я подумала: «Боже мой, я умираю, какое счастье». Меня охватила настоящая эйфория. Следом мелькнула мысль «Как же мама, папа, они не переживут», и сразу же следующая - «Теперь это уже не мое дело. Это уже не моя проблема. К сожалению, я уже не могу им помочь. Я должна, обязана заняться своим делом, прямо сейчас, делом умирания, я должна заняться собой, и наконец-то у меня есть эта возможность».
Я сидела в кресле, смотрела в окно, видела, с какой невероятной скоростью приближаемся мы к земле, и испытывала настоящее счастье, нетерпение, как в детстве,когда не терпится получить подарок. Потом самолет смог вырулить, благополучно приземлился, я по этому поводу не испытала ничего, ну так, пожала плечами, и пошла по своим делам, а потом проснулась.
Этот сон - всего лишь сон - я помню каждый день. Я помню это счастье, полное отсутствие страха, и нетерпение - от того, что скоро я узнаю, как обстоит дело там, на самом деле, наконец-то я узнаю что там. Я узнаю, есть ли Бог, я узнаю, что он такое, я узнаю, что происходит после жизни. Я стану свободной.
Мне пока что очень повезло, я пока что почти никогда не теряла близких. Мой дедушка умер от старости, он умер у нас на руках, окруженный близкими, мы всей семьей не выходили из дома два последних дня его жизни, мы с сестрой пели ему на два голоса, он был с нами, нам было грустно с ним расставаться, но в этом не было трагедии. Это был естественный, красивый и счастливый уход.
Последнее время я хожу на похороны почти каждую неделю. Умирают друзья, дети и родители многих моих друзей. Их смерти не касаются меня впрямую, я хожу туда, чтобы поддержать своих друзей. Я даже представить не могу, каково им. Как они это переживают. Я не могу представить ничего тяжелее, чем разлука с любимыми родными людьми, с детьми. Я не могу представить, как можно пережить смерть собственного ребенка. Это случилось с очень многими моими близкими. Слишком многими.
Я очень боюсь терять. У меня такая фобия. Некоторые люди боятся темноты или высоты. Я боюсь потерять. Я не знаю, как быть с этой фобией, мне ведь точно придется терять, хоронить, снова и снова просыпаться и знать, что мне не приснилось это горе, знать, что я больше не увижу кого-то, кого очень люблю. Моя фобия настолько сильна, что я не могу допечатать этот текст. Меня сковывает этот страх.
Недавно я поделилась этим страхом со своей семьей. Я сказала им - «пожалуйста, будьте осторожны, осторожно водите машину, проверяйтесь у врачей, вообще, берегите себя, потому что я очень боюсь вас потерять, я боюсь этого постоянно, в ежедневном режиме, без выходных». Мне ответили в том смысле, что так нельзя, надо верить, надо верить и надеяться на лучшее. Надо верить, что все будет хорошо. И надо верить, что смерть не разлучит нас. Надо верить.
Меня крестили, когда мне было несколько недель. Я выросла в доме, в котором слова вера, православие, церковь имели и имеют значение. Я выросла в традиции, в которой принято не сомневаться в существовании ада и рая, в существовании Господа, который поощряет и наказывает, испытывает и любит, который больше, лучше и прекраснее всего на свете. Я выросла в православии, в православной Церкви, в которой не принято задавать слишком много вопросов. Принято верить. Я выросла в этом и я не задавала вопросов. Мне не приходило в голову их задать. Я не знаю, к чему я пришла спустя много лет того, что сама считала верой.
Привет, меня зовут Варя, я учусь петь, я православная, и я не знаю, есть ли Бог. Или, например, я не верю, что существует ад. Я не могу поверить, что великий, прекрасный Бог, которого я, как я всегда думала, любила всю свою жизнь, может взять и не простить кого-то. Отправить кого-то на раскаленную сковородку, в кипящее масло. Я не знаю, что такое рай. Увидимся ли мы с нашими любимыми, потом, на небесах? Или рай это индивидуальное понятие, частная собственность, отдельные номера с красивым видом?
Я выросла и стала задавать себе все эти вопросы. Я не знаю, как быть с основными догмами, законами и тезисами Православия, почти к каждому из них у меня теперь есть вопрос. Я не нахожу на них ответов. Может быть, моя вера не проходит испытание моими же собственными вопросами. Может быть, она непростительно мала. Я не знаю.
Но я не сомневаюсь ни одной секунды - жизнь не кончается смертью. Я чувствую, знаю, слышу это. В каждом дне, в каждом порыве ветра, я чувствую и ощущаю физически существование чего-то несравнимо большего, чем наша жизнь. Может быть я слишком самонадеянна, раз мне приснился такой прекрасный сон про собственную смерть. Может быть, это совершенная иллюзия, милая мелодрама. Может быть, мне только кажется, что я не боюсь своей собственной смерти. Страх смерти - один из основных инстинктов любого живого существа, страх смерти - наш центр, страх руководит нами, провоцирует нас, сковывает нас, развивает нас, страх движет нами. Может быть, я боюсь своей собственной смерти так сильно, что даже не замечаю этого страха. Но мне ничего неизвестно об этом. Мне кажется, я не боюсь.
Я боюсь терять.
Я каждый день думаю, какой большой это эгоизм. Какая большая это гордыня, делать такую большую разницу, между своей смертью и смертью близких.
Мне придется многих терять, я не смогу этого избежать, я не смогу к этому заранее подготовиться, я не смогу подстелить соломку, мое сердце будет разрываться каждый раз, когда мне придется терять кого-то, кого я люблю. Но каждый день, каждый день, ежедневно, без выходных, я стараюсь помнить - когда-нибудь я тоже умру. Это помогает.
Я умру, и я узнаю, как обстоят дела на самом деле. И я надеюсь, что каждым днем, каждым порывом ветра, каждым ливнем, каждой птицей над рекой, каждым розовым небом, зимним вечером, каждым знойным августовским днем, каждым толстенным старым деревом, каждой пушинкой, каждой сменой света, когда солнце в полдень вдруг уходит за тучу, и в комнате становится темней - всем этим я каким-то образом смогу помочь тем, кто будет тосковать обо мне. Может быть, каким-то образом я смогу помочь им точно чувствовать, что моя жизнь не кончилась смертью. Что жизнь не кончается смертью. Что жизнь не конечна.
И что смерти нет.
После недавней премьеры на «Платформе» Кирилла Серебренникова о ней заговорили как о талантливой актрисе. Прежде Варвара Турова была известна как один из главных трендсеттеров Москвы. В ближайшие выходные, 14 июля, например, она с коллегами устраивает масштабный фестиваль в парке «Музеон». Это стало поводом для нашей встречи, которая проходила на веранде сада «Эрмитаж».
Я сейчас попробую перечислить твои профессии (образы, в которых я тебя наблюдал): журналист, музыкальный критик, продюсер, клубный деятель и вот теперь актриса… Есть в твоей карьере какая-то логика?
Во-первых, это, конечно же, никакая не карьера. Данное слово ко мне вообще не имеет отношения. А во всем этом только одна логика. Перечисленные тобой занятия — то, чем я никогда не мечтала заниматься. (Смеется.) Не думаю, что кто-то с детства страстно хотел быть музыкальным критиком. В том числе и я. Просто мой папа работал в одном интернет-проекте, и им срочно нужен был музыкальный обозреватель. Он меня заставил, я не виновата. Слава богу, через несколько лет я покончила с музыкальной критикой.
Теперь ты совладелец и арт-директор клуба «Мастерская». Есть мнение, что клубная тусовка — не самая приятная компания…
Полностью с тобой согласна.
Серьезно?
Шучу, конечно. Нет такого явления, как клубная тусовка. У каждого клуба она своя. Если говорить о нашем клубе, то плюс «Мастерской»(а возможно, и ее проблема) в том, что здесь происходят очень разные вещи. Когда в одном и том же помещении есть театр, кинопоказы, классическая музыка, угар, сумасшедший дом, пляски, лекции, детские занятия, круглые столы, дискотеки, ты не можешь рассчитывать на одну и ту же публику. Иногда бывают смешные ситуации — когда серьезные люди, какие-то бабушки в кружевных шалях, выходят из театрального зала, а уже пришли на дискотеку хипстеры с безумными глазами. Вдруг эти потоки сталкиваются. Очень забавное иногда получается зрелище.
Варвара Турова: «. Источник: Варвара Турова: «.
Легко привозить в Россию интересных артистов?
Самая большая проблема в привозе музыкантов — помимо виз, цен на самолетные билеты и завышенных требований по гонорарам — это московская публика. Потому что заставить московскую публику чем-то заинтересоваться (кроме групп, слышанныхт ысячу раз и давно сдувшихся в творческом плане) невероятно сложно.
Ты очень привередлива в выборе групп и музыкантов? Какова ваша музыкальная политика?
Я была бы еще более строгой в отборе, если бы в Москве было достаточно хороших групп. Но, к сожалению, их очень мало. За четыре-пять лет я так и не смогла четко сформулировать, каков же наш музыкальный формат. Есть какие-то интуитивные определения. Например, у группы есть большой шанс у нас сыграть, если она театральна. Такое попадание недавно произошло с группой «Кассиопея». Еще мы любим ретро, стилизацию, игру.
Мне всегда казалось, что у нас точно никогда не будет откровенной поп-музыки. Но, тем не менее, на одной из частных вечеринок у нас играла группа «А-Студио». И меня потрясло качество их материала, их профессионализм. Недавно у нас был день рождения клуба, и мы думали, что устроить. Я предложила: «Давайте позовем группу «Виа Гра»! Вот тут-то все обалдеют». Как-то не успели организовать. Ну, может в следующем году. Нам как раз будет 5 лет. Наш формат именно в этой свободе - может произойти что угодно.
Куда ты еще ходишь, кроме как в свой клуб?
Я еще хожу в наше же кафе «Дети райка» на Никитском бульваре, это не то, чтобы какой-то адский пиар, просто мне там очень вкусно. И в сад «Эрмитаж», в клуб «32.05». Помимо того, что у них отличная веранда, по вечерам еще устраиваются дико крутые пляски. Я не пью, никогда не пила, поэтому в каком-то смысле мной можно мерить уровень веселья — если уж и мне весело, и я пляшу до утра, значит, в самом деле отличная вечеринка. Еще мне кажутся очень успешными проекты п оследней пары лет — Oldich в первую очередь или Gipsy, например, — где чувствуется совершенная свобода от условностей жанра. Любого.
Поскольку ты упомянула Gipsy, хочу спросить про «Красный Октябрь». Какое-то странное место, которое живет словно параллельно с Москвой и вообще с российской ситуацией.
У меня к нему неоднозначное отношение. Мы в прошлом году открыли там клуб «Река», но потом оттуда ушли. Идея была дико амбициозная: каждую неделю привозить новых иностранных музыкантов. Привозили, например, Рэя Джелато, игравшего на свадьбе Пола Маккартни и для английской королевы. Вместе с тем я ужасно рада, что мы ушли с «Октября». Потому что я, вообще-то, терпеть не могу это место. Мне очень нравятся отдельные заведения там, но сам остров — это ровно те «голимые понты», которые я совершенно не переношу. Такая очень внутренняя московская история. Если какие-то музыканты играют на «Октябре», это - «модно», а если в другом месте - уже «не модно».
Давай перейдем к театру. К вашей последней премьере «Август». Один уважаемый критик написал о спектакле, что это самодеятельность в хорошем смысле слова. Ты согласна с таким определением?
Нет. Понимаю, что бы я сейчас ни сказала, это будет выглядеть, будто я обиделась. Да и пусть выглядит (смеется). На самом деле мне кажется, в современном мире разделение на «домашний», «самодеятельный» или «профессиональный» театр безнадежно устарело. Это позавчерашний подход. Если поездить по европейским фестивалям, сразу станет понятно, что в чистом виде профессионального театра давно не существует. Что это вообще значит? Театр, в котором каждые две минуты выезжают и уезжают какие-нибудь высокотехнологичные штуковины, — это профессиональный театр? А театр, в котором актер сидит на табуретке весь спектакль и произносит какой-нибудь текст, — непрофессионален? Спектакли Кристофа Марталера — бесспорно профессиональны, но никому в голову не придет осуждать его за то, что там играют непрофессиональные актеры, например. К нашему спектаклю может быть масса претензий, но только не эта.
Когда мне было четыре, кажется, года, меня отдали в детский сад. Какой-то очень хороший. По блату. Через неделю со мной там, видимо, случилось что-то неприятное, и я окосела. Ну то есть буквально. Глаза стали смотреть в разные стороны. Меня год лечили, таскали по врачам, потом чудом (по блату) отправили к светиле-профессору. Вылечил. И меня больше никогда не отдавали ни в какие коллективные секции. Школа не в счет, ее нельзя было избежать, да и мне там не было плохо. Там было никак.
Или, например, в деревне, летом. Чернозем, Тамбовская область, дети из хороших семей, наши бабушки дружили, наши мамы выпивают на терасске, наши старшие сестры делают абажуры и лоскутные одеяла. Согласное гуденье насекомых, антоновка с ветками до земли. Рай. Мы, десятилетние дети, ночуем у Сарабьяновых на сеновале. Нас человек пятнадцать. И мне не плохо, нет, мне отдельно. Я веселюсь, ругаюсь с младшим братом, влюбляюсь, и пою на два голоса с сестрой. Все хорошо. Я еще не понимаю, что отдельно. Я не понимаю, что слово «друзья» не синоним слова «единомышленники». Не понимаю, что не хватает мне только ощущения близости. А без него и рай не рай.
Мне уже двадцать, и кто-то говорит: «А у тебя есть ЖЖ»? Я втягиваюсь моментально, конечно. В эту самую близость, в иллюзию близости, тем более прекрасную, что решительно выдуманную. Случайную. Теряю голову от ощущения почти что масонской ложи: ЖЖ — это для немногих, для избранных, и все они прекрасны. Ой, у тебя что, тоже есть ЖЖ?! Да мы созданы друг для друга, это ж какое совпадение. Проходит два-три года, и вдруг в ЖЖ кто-то пишет гадость. Или, например, кто-то пишет гадость про тебя. «Варваратурова как обычно, в своем репертуаре, читал, блевал».
А ты, например, написала про то, что не представляло ценности в процессе, и было когда-то несравнимо с полуночным разговором в ЖЖ (казалось, нет в жизни ничего важнее, чем эти, до 5 утра с незнакомым человеком разговоры про «Возвращение в Брайдсхед» или «Весну в Фиальте»?) — про всего лишь деревню, антоновку, про то, как Коля Сарабьянов катал тебя на раме по улице Подлесной, или лучше по Бутыркам, потому что на Подлесной сплошные кочки. Написала, поделилась с далеким, незнакомым (и не факт, что существующим) другом. А он читал и блевал. Как это? Ведь это же масонская ложа. Ведь это только крутые прекрасные люди пишут в ЖЖ. Там же нет неприятных людей! Невозможно понять, зачем там кому-то понадобилось писать пост про «читал-блевал».
У меня много друзей-иностранцев. У каждого из них есть фейсбук. Каждый раз, когда я рассказываю им об очередном своем (и не своем) конфликте в фейсбуке, они страшно изумляются. Переспрашивают. Где-где вы поругались? Они не могут представить себе, что фейсбук может быть площадкой для серьезного/тяжелого/важного/пронзительного разговора. Они вешают в фейсбуке фотографии с Нью-Йоркского марафона, с отпуска на греческом острове или концерта. Я не могу себе представить, что можно ежедневно спускаться в «Азбуку вкуса», которая у меня внизу, под домом, только за тем, чтобы в очереди к кассе выяснять, на полном серьезе, основополагающие вопросы бытия.
Мои иностранные друзья не понимают, как можно поругаться в фейсбуке, точно так же как я не понимаю, зачем ругаться в очереди в «Азбуке вкуса». У моих иностранных друзей есть настоящая свобода, я полагаю. И нет необходимости отстаивать каждое мнение по каждому вопросу, как в первый раз. Как в последний раз.
Недавно я устраивала в нашем клубе «Мастерская» встречу по итогам выборов мэра. Я звала туда людей с очень разными мнениями. Мне очень хотелось нормального обмена этими мнениями. Среди всех своих знакомых с большим трудом я отыскала одного человека, который голосовал за Собянина. Потому что ему нравится Собянин в качестве мэра. (Мне — нет, если что.) Этот человек пришел в абсолютно чужеродную для него среду, и некоторые женщины стали в первую же минуту кричать «как вам не стыдно». И знаете что? Он был единственным, кто уступил место женщине, которая опоздала и осталась без стула. Так совпало, я понимаю. Но тем не менее. Он встал и предложил ей стул. Мои демократические друзья не пошевелились, конечно же. Я это не к тому, что мои друзья хуже него. У меня, кстати, лучшие друзья на свете. Или что Собянин лучше Навального. (В этом я не смыслю.) Не к тому я это говорю. Я всего лишь намекаю на этот удивительный факт, еще раз. Если человек не разделяет ваших взглядов, это не значит, что он — козел. Это не значит, что он — ничтожество. Или что он «не в своем уме». Это ничего не значит. Просто он не разделяет ваших взглядов.
Мне кажется, наступил конец света, все в курсе, а я что-то пропустила. Я пропустила момент, когда все договорились друг с другом: «Ребят, давайте теперь так, несогласие по ряду вопросов, автоматически означает отмену элементарных правил приличия». У людей вокруг не осталось никаких тормозящих механизмов. Чего тормозить-то, когда все равно катимся прямиком в преисподнюю? Конец света же. Иногда мне кажется, как жаль, что жизнь не пионерский лагерь (в котором я никогда в жизни не была). Как жаль, думаю я, что не существует общих правил поведения. Но на самом деле проблема не в отсутствии правил. Правил — море. Они преследуют нас на каждом углу, выскакивают из-за каждого поворота, не прислоняйтесь, не стой под стрелой, тяги нет — пользоваться прибором нельзя, не влезай — убьет, 10 заповедей, в конце концов (точнее, начале начал), а «Википедия» вообще говорит прямо: «Будьте объективны; в частности, не пишите о себе». Проблема не в том, что нет правил.
Проблема в том, что, когда летишь на санках с ледяной горки или катишься в преисподнюю, в гробу ты видал эти правила. Проблема в том, что, дорвавшись в 90-е до ощущения свободы (как когда-то до ощущения близости), так называемые «мы» вцепились в нее, в эту свободу, в этот, простите шершавый язык штампа, пьянящий шанс свободы, мертвой хваткой, и так и остались — в состоянии аффекта, пьяные, связанные по рукам и ногам, но зато со свободой в зубах.
Людей вокруг не останавливает, что человек, про которого они пишут гадости (или ставят лайк гадостям), — муж их подруги. Или брат. Или дочь. Что этот человек, например, только что чуть не умер. Или, наоборот, спас кому-то жизнь. Не останавливает ничего, гуляй, рванина, я думаю, что он говно, почему я должен сдерживаться, «не кривить же мне душой»!
Объяснений этому можно найти миллион. Почти все будут верными. Ну, в том смысле, что «как нас душат», а мы, пружинами, упираемся в стены руками, и пусть лучше хамство, чем несвобода. Про то, как все устали. Про то, как все не могут друг с другом договориться. Про то, что с 90-х прошло слишком мало времени, и мы еще не научились существовать так, чтобы действовать сообща, чтобы протестовать сообща. Чтобы иллюзорное ощущение близости заменить уже наконец близостью настоящей. Чтобы протрезветь.
Но вот какая штука. Моя старая и давно умершая учительница фортепиано, добиваясь от меня свободы мышечной, говорила: «Свобода и расхлябанность — это разные вещи, Варя». Свобода — это еще и обязательства. Свобода — это не только возможность говорить, что думаешь. Свобода — это еще и умение от свободы отказаться. Свобода слова — это в том числе умение промолчать.
Знаете, мир не рухнет, если вы просто один раз не напишете запредельное хамство, даже если пишете вы про самого неприятного человека во вселенной.
Windsor Castle will stay without you, мир не рухнет без вашего мнения, без вашего хамства, без вашей злобы и без вашей агрессии.
И без моей, да.
Варавара Турова
культура искусство общество Человек сноб, варвара турова
Я так радуюсь, что у нас есть такая молодежь, ее много очень, на самом деле. И сердце сжимается, когда читаю, что они все планируют уехать. Рано или поздно, но уехать, не могут они жить в этой стране. (((
http://www.facebook.com/notes/varvara-turova/%D0%BF%D0%BE%D1%88%D0%BB%D0%B8-%D0%BF%D0%BE-%D1%81%D0%B0%D0%B4%D0%BE%D0%B2%D0%BE%D0%BC%D1%83/10151204128290226
Пошли по Садовому
Это не колонка и никакой, не приведи господь, не журналистский текст.
Это просто попытка как-то упорядочить какие-то ощущения, соображения и эмоции про митинг.
Еще недавно моя позиция была очень проста.
Я не политик, не революционер, я не хочу рисковать своими здоровьем и свободой, или здоровьем своих близких, но сидеть в этой ситуации дома тоже не считаю возможным. Поэтому я буду ходить только на разрешенные митинги. Это - мой выбор. Я очень уважаю тех, кто рискует, таких как Саша Маноцков, например, но мне самой - слабо.
Но сейчас, как-то так получилось, каждый день - как год. С митинга на чистых прудах прошло лет 20. 91-й был не 20, а 150 лет назад, а может быть его вообще не было, я не знаю. Мне было 11 лет и я много, очень много, особенно сейчас, слышу "я там был", "это было круто", "это было круто, но посмотри где мы в результате оказались" и еще много всякого.
Сейчас, в ситуации, когда каждый день возникает 565830 разных вариантов действий, ни одно из которых ни к чему не приведет, вдруг оказалось, что с Чистых прудов я ушла другим человеком. Я очень изменилась. Может быть, изменилась страна. А может быть, это одно и то же, и страна и меняется ровно тогда, когда меняемся мы.
Я не вижу никакого смысла в автомобильном пробеге. Я не вижу никакого смысла в концерте. Я не вижу никакого смысла в митинге, согласованном властями там, где удобно им. А не нам. Я не вижу оснований, как посоветовал мне оч уважаемый мною Антон Мазуров где-то в комментах, "довериться организаторам". Потому что порой они делают больше, чем любой Путин, для того, чтобы у нас ничего не получилось.
Мы это уже делали.
Мы были искренними.
У нас горели глаза и впервые за хрен знает сколько лет появился вообще интерес это делать, надежда, что действия хоть к чему-то приведут и вера в свою правоту.
Мы придумали кучу всего. Мы заклеили весь город плакатами и листовками. Мы не поддались на провокации. Мы убеждали ментов. Мы дарили им цветочки. Мы устроили флешмобы, мы сняли ролики, мы собрали на ве эти митинги кучу народа.
А они, после этого, ну например, посадили Осипову на 10 лет.
Мне все время кто-то говорит с горящими глазами: "да ты что, они зассали, они чувствуют себя некомфортно".
Но вот если честно, мне абсолютно по барабану как они себя чувствуют. Это какая-то лирика и пошлятина. Мне важно, что они делают.
Неожиданно для меня оказалось, что у меня нет больше выбора, который был еще неделю назад - выбора между тем, что подсказывает мне сердце и совесть, и тем, что называется словом "безопасность".
Этот выбор теперь кажется мне абсурдным и дико унизительным.
Я не разделяю оптимизма тех, кто, видимо, считает концерт у большого каменного моста реальным механизмом воздействия на мерзавцев, мутантов и роботов.
Я вообще, если совсем уж честно, не верю, что мы что-то сможем изменить тут.
Я думаю, что я уеду в ближайшие год-два отсюдова.
Но у меня все равно нет выбора. Это же не зависит от меня. Просто есть вот такое чувство - нет выбора.
Я не могу не попытаться.
Мы выходили на чистые, на болотную и на сахарова. Не подействовало.
Когда у меня болит голова и я выпиваю анальгин, если он не помогает, логично попробовать что-то другое. Я не вижу смысла принимать одно и то же лекарство, если оно - не помогает.
Я не вижу никакого другого способа заставить их с нами считаться, кроме как ослушаться их.
Я не подросток, они не мои родители, мне не нужно их мнение относительно того, где я могу ходить 4 февраля, а где - нет.
Не потому, что это, как раз-таки, подростковы бунт, и я, как меня многие сейчас обвиняют, назло кондуктору пойду пешком. А потому, что это продуманное и осознанное решение, в ситуации, в которой мне не оставили выбора.
Как говорит мой папа, мы выходили с требованием туда, сюда, на сахарова, и ни одно требование не выполнено. А значит это не требования никакие, а просьбы.
Ну что, попоем песенки, попросим еще? И они тогда нас погладят по головке и скажут: "Ну хорошо, малыш. Пожалуй, мы все сделаем как ты скажешь?".
У меня нет выбора. Теперь уже - нет.
Поэтому я пойду по садовому кольцу 4 февраля, я сделаю все, чтобы меня не побили и не арестовали, но если меня побьют или арестуют я не буду устраивать по этому поводу очередную сентиментальную истерику, писать колонки в опенспейс и давать интервью дождю. Потому что я знаю на что я иду.
И это - важно.