Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Владимир Гиляровский
Друзья
В старые времена не поступали в театр, а попадали, как попадают не в свой вагон, в тюрьму или под колеса поезда. А кто уж попал туда – там и оставался. Жизнь увлекательная, работа вольная, простота и перспектива яркого будущего, заманчивая и достижимая.
Здесь «великие» закулисного мира смотрят на мелкоту, как на младших товарищей по сцене, потому что и те и другие – люди театра. Ни безденежье, ни нужда, ни хождение пешком из города в город не затуманивали убежденного сознания людей театра, что они люди особенные. И смотрели они с высоты своего призрачного величия на сытых обывателей, как на людей ниже себя.
– Горд я, Аркашка, – говорил Несчастливцев, шагая пешком из Керчи в Вологду, встретив Счастливцева, шагавшего из Вологды в Керчь…
И пошли вместе старые друзья, с которыми я служил на одной сцене. Именно с них, с трагика Николая Хрисанфовича Рыбакова и комика Александра Дмитриевича Казакова, писал Островский героев своего «Леса».
– Для актера трактир есть вещь первая, – говорил Аркашка.
Я имел незабвенное удовольствие не раз сидеть с ними за одним столом в актерском трактире «Щербаки».
* * *
…Владимирка – большая дорога. По избитым колеям, окруженная конвоем, серединой дороги гремит кандалами партия арестантов. Солнце жарит… Ветер поднимает пыль. Путь дальний – из Московской пересыльной тюрьмы в Нерчинскую каторгу.
По обочине, под тенью берез, идут с палками и тощими котомками за плечами два человека. Один – огpомный, в каком-то рваном плаще, ловко перекинутом через плечо, в порыжелой шляпе, с завернутым углом широких полей. Другой – маленький, тощий, в женской кофте, из-под которой бахромятся брюки над рыжими ботинками с любопытствующим пальцем.
Большой широко шагает с деловым видом, стараясь не обращать на себя внимания встречных. Другому не до встречных: он торопится догнать спутника. Рыжая бороденка мочалкой, мокрая и серая от пыли и пота, текущего струйками по лицу.
Но все-таки их заметили. Молодой парень первой шеренги, улыбаясь беззубым губастым ртом, гремит наручниками, тыча в бок скованного с ним соседа, тоже, как и он, с обритой наполовину головой:
– Глянь-ка, актеры! Гы… гы!
– Не смейся, щенок! Может, сам хуже будешь!
Да ведь это было. Было. Николай Хрисанфович в семидесятых годах в «Щербаках» в дружеской компании рассказывал этот анекдот.
– Мы шли вот с Сашкой Казаковым из Владимира в Москву, меня вызвали в Малый, дебютировать в «Гамлете». Помнишь, Сашка? Ты тогда от своего барина бежал и слонялся со мной. Сколько я тебя выручал!
– Да-с, Николай Хрисанфыч. Ежели бы не вы, запорол бы меня барин.
– А как я тогда играл Гамлета! Это было в 1851 году. Как играл!
– А потом, когда вас приняли в Малый, вы плюнули и сказали: «Не хочу быть чиновником!» – И мы ушли… В Воронеж ушли… А там вы меня выкупили у барина.
Это подтверждение Казакова было нужно, потому что Рыбаков любил приврать. Казакова тогда уже знали как известного провинциального комика, скромного и правдивого человека, и уважали его. Все знали и его прошлое, хотя он усиленно старался скрыть его.
Помещик Мосолов держал у себя в тамбовском имении театр, и Сашка Казаков, один из лучших актеров его крепостной труппы, крепко провинился перед барином тем, что сошелся с барской любовницей, крепостной актрисой. Барин выпорол его и пообещал запороть до смерти, если он еще позволит себе ухаживать. Грех случился. Барину донесли. Актрису он сослал в скотницы, а Казакова приказал отвести на конюшню пороть. Он вырвался, убежал, попал в труппу Григорьева, а потом уж Рыбаков оттуда увез его в Москву, выкупил на волю и много лет возил с собой.
* * *
О знаменитом Н. X. Рыбакове, друге А. Н. Островского, остались только одни анекдоты и ничего больше. Когда-то я записывал рассказы старых актеров и собирал их.
В первые годы моей литературной работы журналы и газеты очень дорожили этим материалом, который охотно разрешался цензурой. Газета, печатавшая их, даже завела отдел для этого материала под рубрикой «Записки театральной крысы».
Вот что сохранилось в моей памяти о знаменитом Н. Х. Рыбакове.
Двадцать лет Рыбаков сердился на Москву. Двадцать лет он приезжал постом то в знаменитый «Белый зал», то в неизменные актерские «Щербаки» и двадцать лет упорно не хотел выступать на московских сценах, даже несмотря на просьбу своего друга А. Н. Островского.
И было на что рассердиться – в 1851 году Н. X. Рыбаков удачно дебютировал в «Гамлете» и «Уголино» на сцене Малого театра. Канцелярская переписка о приеме в штат затянулась на годы. Когда, наконец, последовало разрешение о принятии его на сцену, то Н. X. Рыбаков махнул рукой: «Провались они, чиновники!»
И снова загремел по провинции.
В начале семидесятых годов в Москве, на Варварской площади, вырос Народный театр. Драматург Чаев, помнивший дебют Н. X. Рыбакова в Малом театре, порекомендовал режиссеру А. Ф. Федотову пригласить Н. X. Рыбакова в его труппу.
– Орало! Оралы нынче не в моде!
Эта фраза Федотова потом была увековечена А. Н. Островским.
– Да вы посмотрите, Александр Филиппович, сколько правды в нем, как он талантлив!
Н. X. Рыбаков был приглашен на поспектакльную плату в двадцать пять рублей.
Народный театр открылся «Ревизором», и Н. X. Рыбаков сыграл Землянику. Да так сыграл, что на каждую его реплику публика отвечала:
– Рыбаков, браво!
А на другой день в «Московских ведомостях» у Каткова появилась статья об открытии театра и отдельная о Н. X. Рыбакове, заканчивающаяся словами: «Честь и слава Рыбакову!»
И сразу вырос в Москве Н. X. Рыбаков во весь свой огромный рост.
Следующей пьесой шла «Бедность не порок». Любима Торцова играл лучший из Любимов Торцовых – артист Берг, а Гордея – Рыбаков.
В третьем акте, когда Гордей говорит: «Да что ж, я зверь, что ли?», публика забыла всех исполнителей и закатила несмолкаемую овацию Рыбакову.
В тот же вечер Берг отказался играть Любима, если Гордея будет играть Рыбаков.
С этого дня Берг и Рыбаков стали чередоваться в спектаклях «Бедность не порок».
Перешел Народный театр к князю Урусову и Танееву. Рыбаков занял в театре первое место. А. Н. Островский создал «с него» и для него «Лес». Николай Хрисанфович поставил в свой бенефис «Лес», где изображал самого себя в Несчастливцеве. Аркашку играл знаменитый Н. П. Киреев, чудный актер и талантливый писатель, переводчик Сарду.
Театр полон… Встреча – сплошная овация. Наконец слова Несчастливцева:
«Последний раз в Лебедяни играл я Велизария. Сам Николай Хрисанфович Рыбаков смотрел…»
Взрыв аплодисментов. Это был триумф невиданный. Но об этом забылось, а ходили только анекдоты о нем.
Рыбаков – богатырь, огромного роста, силы необычайной, но добрый и тихий, как ягненок.
И при славе первого светилы всегда был отзывчивый к «мелкоте». Шли к нему полуголодные «Аркашки», и отказа не было никому.
В Тамбове Николай Хрисанфович играл боярина Басенка в драме Н. Кукольника «Боярин Ф. В. Басенок». В одной из сцен Басенок схватывает шестопер и, размахивая им, читает свой бешеный монолог, от которого у публики мозги стынут: «Бык с бойни сорвался, тигр вырвался из клетки».
Мечется по сцене, угрожая палицей. Реквизитор, не позаботясь сделать палицу, принес из мастерских двухпудовый молот. С этим молотом провел всю сцену Рыбаков, а потом только выругал изящного и худенького режиссера Песоцкого:
– Тебе бы, дураку, такой молот дать!.. Посмотрел бы я!
Бывали с этим колоссом и такие случаи: в семидесятых годах, во время самарского голода, был в Москве, в Немчиновке, поставлен спектакль в пользу голодающих. Шло «Не в свои сани не садись». Русакова играл Николай Христофорович, а остальных изображал цвет московских любителей: В. А. Mорозова (Дуню), Н. Л. Очкина, С. А. Кунича, Дм. И. Попов и другие.
После утренней репетиции, в день спектакля, на товарищеском завтраке Николай Хрисанфович выпил «лишние полведра» и загулял.
Его отвезли домой. Жил он на Тверской, в доме графа Олсуфьева, в актерских меблирашках – «Чернышах».
Но оставаться дома Николай Хрисанфович не пожелал и собрался в трактир к Тестову. Несмотря ни на какие просьбы окружающих, надел шубу, шапку, калоши и вышел в коридор. Его стали останавливать друзья.
– Прочь! – загремело по коридору, и все отхлынули от «боярина Басенка».
На крик выбежала маленькая, кругленькая содержательница номеров Калинина и с визгом набросилась на Рыбакова:
– Ты что же это, безобразник? Чего орешь?… Пошел назад! Ну, поворачивайся! – И впихнула растерявшегося гиганта в номер. – Шубу долой! Снял? Сапоги снимай!
Послушно разулся Николай Хрисанфович, а хозяйка взяла сапоги и вышла из номера. Все молчали и ждали грозы.
– Нет, какова? – добродушно рассмеялся Рыбаков и уснул до спектакля.
* * *
В числе московских друзей Николая Хрисанфовича был тогда юный Миша Садовский, сын его старого друга Прова Садовского. Все трое были друзья А. Н. Островского.
Миша родился уже в Москве. Сын Прова вырос в кругу талантов и знаменитостей; у его отца собиралось все лучшее из артистического и литературного мира, что только было в Москве: А. Н. Островский, М. Е. Салтыков-Щедрин, А. Ф. Писемский, А. А. Потехин, Н. С. Тихонравов, Аполлон Григорьев, Л. Мей, Н. А. Чаев и другие. Многие из них впоследствии стали друзьями Михаила Провыча.
И в этой среде из юноши-актера выработался талантливый писатель и переводчик.
В начале девяностых годов в Москве издавался Ф. А. Куманиным журнал «Артист», который очень любил Михаил Провыч.
Как-то зимой Михаил Провыч принес в редакцию «Артиста» свою рукопись, и собравшийся кружок сотрудников просил его прочесть что-нибудь из нее. Михаил Провыч прочел несколько отдельных сцен, которые то захватывали душу, то вызывали гомерический хохот.
– Вот так-то и Александр Николаевич Островский хохотал, когда я ему рассказывал эту быль, конечно, разукрашенную… Благодаря ему и рассказ этот «Дикий человек» я написал – это он потребовал.
Тогда Ф. А. Куманин и упросил Михаила Провыча упомянуть об этом в примечании к рассказу.
Примечание к рассказу было такое: «В конце семидесятых годов, в один из моих приездов к А. И. Островскому в Щелыково, мы по обыкновению сидели с ним около мельницы с удочками; рыба не клевала; Александр Николаевич был скучен. Желая его развлечь, я принялся болтать всякий вздор и как-то незаметно перешел к рассказу о том, как некий бедный человек от нужды поступил в дикие. Пока я фантазировал на все лады, Александр Николаевич не спускал с меня глаз, и, когда я кончил фантастическое повествование, он взял с меня слово непременно написать этот рассказ. Несколько раз я пытался исполнить его желание, но все не удавалось. Теперь, написав его, я счел обязанностью посвятить мой первый беллетристический опыт памяти знаменитого драматурга и моего дорогого учителя».
После напечатания этого рассказа Общество любителей российской словесности почтило Михаила Провыча избранием его в свои действительные члены.
Всегда веселый, Михаил Провыч отмечал все интересное эпиграммами и экспромтами. Так, когда появился нелепый морозовский «замок» на Воздвиженке, он сказал:
Сей замок на меня наводит много дум,
И прошлого мне стало страшно жалко.
Где прежде царствовал свободный русский ум,
Там ныне царствует фабричная смекалка.
Когда управляющим театрами назначили вместо пехотного офицера Пчельникова кавалериста Теляковского, Михаил Провыч пустил следующее четверостишие:
Управляла когда-то пехота
Образцовым искусства рассадником,
А теперь управленья забота
Перешла почему-то ко всадникам…
Войдя как-то на репетицию в Малый театр, Михаил Провыч услыхал жестокий запах нафталина и тут же сказал:
Остроумны были многочисленные басни Михаила Провыча, писавшиеся им нередко на злобу дня и ходившие по рукам с его любимой подписью: «Хемни-цер П.».
Он владел пятью языками, в том числе испанским, и переводил пьесы без словаря.
Коренной москвич, он всей душой любил Москву, любил Россию и никогда не бывал за границей. Когда его приглашали за границу, он всегда отказывался и говорил:
– Я лучше поеду на Оку, на Волгу стерлядей да икру есть.
Чистый, самобытный москвич, он для шутки иногда любил сказать по-старомосковски:
– Я намедни его встретил у Трухмальных ворот, – и говорил это так, как будто иначе и нельзя сказать.
Сыну Михаила Провыча, тоже артисту Малого театра, Прову Михайловичу, я как-то, вспоминая отца и деда, сказал:
Пров велик и славен был,
Был велик и Михаил.
Слава их сверкает снова
Нам в таланте ярком Прова.
В старые времена не поступали в театр, а попадали, как попадают не в свой вагон, в тюрьму или под колеса поезда. А кто уж попал туда - там и оставался. Жизнь увлекательная, работа вольная, простота и перспектива яркого будущего, заманчивая и достижимая.
Здесь «великие» закулисного мира смотрят на мелкоту, как на младших товарищей по сцене, потому что и те и другие - люди театра. Ни безденежье, ни нужда, ни хождение пешком из города в город не затуманивали убежденного сознания людей театра, что они люди особенные. И смотрели они с высоты своего призрачного величия на сытых обывателей, как на людей ниже себя.
Горд я, Аркашка, - говорил Несчастливцев, шагая пешком из Керчи в Вологду, встретив Счастливцева, шагавшего из Вологды в Керчь…
И пошли вместе старые друзья, с которыми я служил на одной сцене. Именно с них, с трагика Николая Хрисанфовича Рыбакова и комика Александра Дмитриевича Казакова, писал Островский героев своего «Леса».
Для актера трактир есть вещь первая, - говорил Аркашка.
Я имел незабвенное удовольствие не раз сидеть с ними за одним столом в актерском трактире «Щербаки».
…Владимирка - большая дорога. По избитым колеям, окруженная конвоем, серединой дороги гремит кандалами партия арестантов. Солнце жарит… Ветер поднимает пыль. Путь дальний - из Московской пересыльной тюрьмы в Нерчинскую каторгу.
По обочине, под тенью берез, идут с палками и тощими котомками за плечами два человека. Один - огромный, в каком-то рваном плаще, ловко перекинутом через плечо, в порыжелой шляпе, с завернутым углом широких полей. Другой - маленький, тощий, в женской кофте, из-под которой бахромятся брюки над рыжими ботинками с любопытствующим пальцем.
Большой широко шагает с деловым видом, стараясь не обращать на себя внимания встречных. Другому не до встречных: он торопится догнать спутника. Рыжая бороденка мочалкой, мокрая и серая от пыли и пота, текущего струйками по лицу.
Но все-таки их заметили. Молодой парень первой шеренги, улыбаясь безусым губастым ртом, гремит наручниками, тыча в бок скованного с ним соседа, тоже, как и он, с обритой наполовину головой:
Глянь-ка, актеры! Гы… гы!
Не смейся, щенок! Может, сам хуже будешь! __?
Да ведь это было. Было. Николай Хрисанфович в семидесятых годах в «Щербаках» в дружеской компании рассказывал этот анекдот.
Мы шли вот с Сашкой Казаковым из Владимира в Москву, меня вызвали в Малый, дебютировать в «Гамлете». Помнишь, Сашка? Ты тогда от своего барина бежал и слонялся со мной. Сколько я тебя выручал!
Да-с, Николай Хрисанфыч. Ежели бы не вы, запорол бы меня барин.
А как я тогда играл Гамлета! Это было в 1851 году. Как играл!
А потом, когда вас приняли в Малый, вы плюнули и сказали: «Не хочу быть чиновником!» - И мы ушли… В Воронеж ушли… А там вы меня выкупили у барина.
Это подтверждение Казакова было нужно, потому что Рыбаков любил приврать. Казакова тогда уже знали как известного провинциального комика, скромного и правдивого человека, и уважали его. Все знали и его прошлое, хотя он усиленно старался скрыть его.
Помещик Мосолов держал у себя в тамбовском имении театр, и Сашка Казаков, один из лучших актеров его крепостной труппы, крепко провинился перед барином тем, что сошелся с барской любовницей, крепостной актрисой. Барин выпорол его и пообещал запороть до смерти, если он еще позволит себе ухаживать. Грех случился. Барину донесли. Актрису он сослал в скотницы, а Казакова приказал отвести на конюшню пороть. Он вырвался, убежал, попал в труппу Григорьева, а потом уж Рыбаков оттуда увез его в Москву, выкупил на волю и много лет возил с собой.
О знаменитом Н. X. Рыбакове, друге А. Н. Островского, остались только одни анекдоты, и ничего больше. Когда-то я записывал рассказы старых актеров и собирал их.
В первые годы моей литературной работы журналы и газеты очень дорожили этим материалом, который охотно разрешался цензурой. Газета, печатавшая их, даже завела отдел для этого материала под рубрикой «Записки театральной крысы».
Вот что сохранилось в моей памяти о знаменитом Н. X. Рыбакове.
Двадцать лет Рыбаков сердился на Москву. Двадцать лет он приезжал постом то в знаменитый «Белый зал», то в неизменные актерские «Щербаки», и двадцать лет упорно не хотел выступать на московских сценах, даже несмотря на просьбу своего друга А. Н. Островского.
И было на что рассердиться: в 1851 году Н. X. Рыбаков удачно дебютировал в «Гамлете» и «Уголино» на сцене Малого театра. Канцелярская переписка о приеме в штат затянулась на годы. Когда наконец последовало разрешение о принятии его на сцену, то Н. X. Рыбаков махнул рукой: «Провались они, чиновники!»
И снова загремел по провинции.
В начале семидесятых годов в Москве, на Варварской площади, вырос Народный театр. Драматург Чаев, помнивший дебют Н. X. Рыбакова в Малом театре, порекомендовал режиссеру А. Ф. Федотову пригласить Н. X. Рыбакова в его труппу.
Орало! Оралы нынче не в моде!
Эта фраза Федотова потом была увековечена А. Н. Островским.
Да вы посмотрите, Александр Филиппович, сколько правды в нем, как он талантлив!
Н. X. Рыбаков был приглашен на поспектакльную плату в двадцать пять рублей.
Народный театр открылся «Ревизором», и Н. X. Рыбаков сыграл Землянику. Да так сыграл, что на каждую его реплику публика отвечала:
Рыбаков, браво!
А на другой день в «Московских ведомостях» у Каткова появилась статья об открытии театра и отдельная о Н. X. Рыбакове, заканчивающаяся словами: «Честь и слава Рыбакову!»
И сразу вырос в Москве Н. X. Рыбаков во весь свой огромный рост.
Следующей пьесой шла «Бедность не порок». Любима Торцова играл лучший из Любимов Торцовых - артист Берг, а Гордея - Рыбаков.
В третьем акте, когда Гордей говорит: «Да что ж, я зверь, что ли?» - публика забыла всех исполнителей и закатила несмолкаемую овацию Рыбакову.
В тот же вечер Берг отказался играть Любима, если Гордея будет играть Рыбаков.
С этого дня Берг и Рыбаков стали чередоваться в спектаклях «Бедность не порок».
Перешел Народный театр к князю Урусову и Танееву. Рыбаков занял в театре первое место. А. Н. Островский создал «с него» и для него «Лес». Николай Хрисанфович поставил в свой бенефис «Лес», где изображал самого себя в Несчастливцеве. Аркашку играл знаменитый Н. П. Киреев, чудный актер и талантливый писатель, переводчик Сарду.
Театр полон… Встреча - сплошная овация. Наконец слова Несчастливцева:
«Последний раз в Лебедяни играл я Велизария. Сам Николай Хрисанфович Рыбаков смотрел…»
Взрыв аплодисментов. Это был триумф невиданный. Но об этом забылось, а ходили только анекдоты о нем.
Богатырь, огромного роста, силы необычайной, но добрый и тихий, как ягненок.
И при славе первого светилы всегда был отзывчивый к «мелкоте». Шли к нему полуголодные «Аркашки», и отказа не было никому.
В Тамбове Николай Хрисанфович играл боярина Басенка в драме Н. Кукольника «Боярин Ф. В. Басенок». В одной из сцен Басенок схватывает шестопер и, размахивая им, читает свой бешеный монолог, от которого у публики мозги стынут: «Бык с бойни сорвался, тигр вырвался из клетки».
Мечется по сцене, угрожая палицей. Реквизитор, не позаботясь сделать палицу, принес из мастерской двухпудовый молот. С этим молотом провел всю сцену Рыбаков, а потом только выругал изящного и худенького режиссера Песоцкого:
Тебе бы, дураку, такой молот дать!.. Посмотрел бы я!
Бывали с этим колоссом и такие случаи: в семидесятых годах, во время самарского голода, был в Москве, в Немчиновке, поставлен спектакль в пользу голодающих. Шло «Не в свои сани не садись». Русакова играл Николай Хрисанфович, а остальных изображал цвет московских любителей: В. А. Морозова (Дуню), П. А. Очкина, С. А. Кунин, Дм. Н. Попов и другие.
После утренней репетиции, в день спектакля, на товарищеском завтраке Николай Хрисанфович выпил «лишние полведра» и загулял.
Миновал 70-ти летний юбилей со дня Победы в Великой Отечественной войне, которому был посвящен наш цикл поездок «Военная колея», однако выезды на военную тематику пользовались и продолжают пользоваться популярностью. В связи с этим решено было продолжить мини-путешествия данной направленности, и первым выездом 2016-го года стал Нарский рубеж.
Именно с Нарского рубежа наша армия начала наступления как в войне с Наполеоном, так и в Великую Отечественную войну. Оба раза, он стал переломным моментом - от поражения к Победе!
30.01.16 мы проехали забытыми военными дорогами, посетили мемориалы воинской памяти, а благодаря нашему экскурсоводу - Дмитрию, участники путешествия услышали рассказ о действительных событиях, без лишних приукрас, которыми обычно изобилует СМИ.
Сбор колонны был назначен как всегда на 10 утра, на этот раз отправной точкой стал поселок Дубна Чеховского района. Компанию нам составили экипажи Ивана на Патриоте, Юрия на Патриоте, Максима на Патфаиндере, Владимира на Патриоте, Александра на Кайроне, Андрея на Патриоте, Андрея на Кайроне и Михаила на Патриоте.
Сбор участников, на этот раз без единого опоздания!
Брифинг перед началом движения.
В 20-х числах сентября 1941 года на западных границах Чеховского района Московской области стала формироваться линия обороны, которую чуть позже станут называть «Стремиловский рубеж» Можно сказать, что Стремиловский рубеж является одной из составных частей Нарского рубежа.
Мемориал «Стремиловский рубеж».
Дмитрий рассказывает о том, что осенью фашистская армия развернула бешеную активность на Волоколамском направлении. Немцы рвались к Москве. Несмотря на ожесточенное сопротивление советских войск, враги приближались по Волоколамскому шоссе к столице. Тогда советское командование решило провести отвлекающий маневр на Стремиловском рубеже обороны – перейти в наступление.
В то время на Стремиловском рубеже держала оборону 17-я Московская стрелковая дивизия народного ополчения (Москворецкого района г. Москвы), в нее вошли в основном рабочие и служащих завода имени Владимира Ильича, кожевенного завода, фабрики Гознак, камвольно-прядильной фабрики имени М. И. Калинина и некоторых других предприятий Москворецкого района. Одним словом рабочие с отсутствием боевого опыта и минимальной подготовкой к боевым действиям. В своём составе, перед началом боёв в Спас-Деменске, дивизия имела около 11000 человек.
Дивизия с боями отступала по Варшавскому шоссе. Солдаты отбивали атаки немецких танков, подвергались жестокой бомбёжке. К 25-му октября 1941 года осталось в живых 1420 человек.
Так же для укрепления обороны Стремиловского рубежа командованием фронта была направлена 26 танковая бригада, которой командовал полковник - Михаил Ильич Левский.
Травимся.
Теперь колонна готова к внедорожным приключениям, и по лесной дороге мы двинулись вдоль Нарского рубежа.
Погода каждый раз преподносит нам сюрпризы, и эта поездка не стала исключением. С прокатки прошла всего неделя, но снега стало меньше раза в 2. К сожалению, потерял свое обаяние белоснежный зимний лес, зато дорога приобрела проталины, а колеи наполнились кашей. Там, где раньше мы проскакивали поверх льда совершенно не заботясь о глубине колеи, теперь машины проваливались и отчаянно гребли.
Присевший Патриот.
Юрий первый раз опробовал лебедку, которая стоит у него уже пол года.
Извлечение прошло успешно.
Место, где дорога пересекает ручей, оттай он окончательно, пришлось бы строить переправу, но нам повезло.
Полевой участок. Тут тяжко приходилось только ведущей машине, набивающей колею.
Закономерное приседание ведущего на краю поля, где трактор перепахал дорогу.
Народ идет посмотреть как достают Хантер и какой нужно предпринять маневр, что бы не повторить его судьбу.
У остальных проблем не возникло.
Наконец, мы возле Рязанского оврага - места, с которого началось отступление французов в 1812-м году.
Несмотря на взятие Москвы, наполеоновская армия страдала от недоедания и беспрерывных нападений русских армейских и самодеятельных партизанских отрядов. Солдаты пускали под нож лошадей, варили зёрна ржи, а соль добывали из пороха. Сам командующий французским авангардом Иоахим Мюрат (кстати, муж сестры Наполеона - Каролины Бонапарт, получивший благодаря такому родству все мыслимые и немыслимые титулы и звания) вынужден был выпрашивать мясо к своему столу у запасливых немцев, пригнавших ещё с границы стадо крупного рогатого скота.
Поняв, что попал в ловушку, Бонапарт прислал к Кутузову своего парламентёра – маркиза и маршала Лористона, чтобы заключить почётный мир. Кутузов принял его радушно, попили чайку, но от каких-либо обещаний Михаил Илларионович уклонился. А своим штабным офицерам порекомендовал ни о чём, кроме скверной русской погоды, со свитой наполеоновского посланца в беседы не вступать.
Среди русских генералов между тем зрел план разгрома оторванного от основных сил французского авангарда. Кутузов неохотно и только под давлением алчущих славы военачальников согласился дать бой Мюрату. Мало кто знает, что у Кутузова было немало завистников, славших доносы в Петербург. В одном из них генерал Беннигсен извещал императора, что Кутузов в Тарутине ничего не делает, только спит, а «греет ему постель» молдаванка, переодетая казачком. В военном ведомстве делу не дали хода, генерал Кнорринг наложил резолюцию: «Это не наше дело. А что спит, то пусть спит. Каждый час сна этого старца неумолимо приближает нас к победе».
План готовился в строжайшей тайне, даже командиры корпусов не были оповещены о задумке. Но, как полагают некоторые исследователи, в русском штабе обретался наполеоновский шпион, занимавший высокую должность и облеченный доверием главнокомандующего: Мюрат узнал о приготовлении русских.
4 октября под вечер Кутузов приехал в Тарутино (туда мы заехали чуть позже) из недалекой деревушки Леташёвки, чтобы убедиться в готовности войск. Когда коляска главнокомандующего подъехала к стану русского воинства, его взору предстала идиллическая картина всеобщего покоя и благоденствия. Коней вели на водопой, гремела музыка, пели песни. Оказалось, приказ о выступлении в войска не поступил: посланный с ним из главной квартиры нарочный не сумел найти начальника штаба генерала Ермолова, коротавшего время на званом обеде. А начальник его канцелярии не решился вскрыть пакет. Никогда окружающие не видели Кутузова таким взбешенным. Атаку он перенёс на утро шестого октября.
Мюрат с конвоем в ночь на 6 октября покинул штаб в деревне Винково (теперь Чернишня) и перебрался в помещичье имение близ деревни Тетеринка. Из Тетеринки Мюрат отправил своего адъютанта к начальнику артиллерии с приказом об отступлении и отводе обоза в тыл. Но начальник артиллерии спал, предыдущую ночь пробыв в тщетном ожидании русской атаки, а адъютант, не зная важности депеши, не решился его разбудить. Его разбудили русские пушки.
Тщательно разработанный план баталии предусматривал одновременную атаку французских позиций тремя колоннами русских войск, главные силы которых для этого должны были ночью преодолеть лес, разделявший две армии.
Лес, разделявший армии виден на горизонте.
Но, как нередко случается на войне, «гладко было на бумаге, да забыли про овраги». Наступающие колонны в лесу заблудились. К рассвету только казачьи полки генерал-адъютанта Орлова-Денисова вышли в назначенное место – опушку леса напротив сельца Дмитриевского, между которым и деревней Тетеринка начинался левый фланг французских позиций. К русским из-под Тетеринки пробрался поляк-перебежчик и предложил свои услуги в захвате Мюрата, ночевавшего в помещичьем доме с немногочисленным караулом. Граф Орлов-Денисов отправил с ним два казачьих полка, пообещав перебежчику сто червонцев в случае удачи и виселицу в случае обмана. Но во французском лагере началось пробуждение, опасаясь быть обнаруженным противником, Орлов-Денисов экспедицию возвратил. Не дождавшись в оговорённое время выстрела пушки, долженствующего стать сигналом общей атаки русских войск, Орлов-Денисов на свой страх и риск отдал приказ казакам начать наступление, заходя через Дмитровку в тыл неприятелю. Атака была стремительной и неожиданной для французов. Они в панике бежали за Рязановский овраг, бросив пушки и свой лагерь. По ним открыла огонь казачья конно-артиллерийская рота.
В условиях всеобщего смятения поразительное мужество и хладнокровие проявил Мюрат. Будучи легко раненным в руку, он сумел предотвратить катастрофу и осуществить более или менее организованное отступление. Появившаяся наконец на опушке Селивановского леса к югу от Тетеринки русская пехота была встречена огнём французской батареи, вынесенной за деревню. Одно из первых же выпущенных французами ядер, по словам участника сражения, «перерезало пополам» командовавшего гренадёрами генерала Багговута, внеся смятение в ряды наступающих. Кроме того, богатые обозы были лакомой приманкой для наших казаков, они занялись грабежом, перепились и препятствовать неприятелю в отступлении и не собирались. Правда надо сказать, что и команда французов, которой Мюрат приказал сжечь мешавший отступлению обоз, дорвалась до оказавшихся в нём винных припасов и потеряла боеспособность. Обоз почти весь достался русским.
Отступающих по Старой Калужской дороге французов преследовали незначительными силами. Во избежание больших потерь Кутузов не стал вводить в бой главные соединения русской армии, приказал прекратить атаки и возвратить войска в лагерь. Наши потери в Тарутинском сражении составили около трёхсот человек убитыми и 904 человека ранеными. Французы потеряли более двух тысяч, в числе убитых оказались генералы Дери и Фишер.
Рядом есть еще одно поле, на нем происходили не менее важные и героические события уже другой - Великой Отечественной войны. Здесь, на высоте 180,7 был осуществлен один из первых контрнаступательных ударов по фашистам т.е. многие месяцы мы только отступали и оборонялись, а тут предприняли попытку вернуть захваченную территорию. Почему именно здесь и кому в голову пришло такое решение? Интересно, что как такового ответа на этот вопрос нет: в своих воспоминания маршал Советского Союза Г.К. Жуков пишет о том, что нанести массированные контрудары по войскам противника в ноябре 1941 -го года, требует Сталин. Тогда как сам Жуков считал контрудары нецелесообразными - не хотел расходовать последние резервы. Однако, из других источников следует, что решение о контрударах Сталин принял после совещания на котором, кроме него присутствовали члены Государственного Комитета Обороны Молотов, Маленков, Берия, руководители Генерального Штаба Шапошников, Василевский, член Военного Совета Западного фронта Булганин и Жуков, при чем последний вел себя так: «Удивило меня поведение Жукова. Он говорил резко, в повелительном тоне. Впечатление было такое, будто старший начальник здесь Жуков. И Сталин воспринимал это как должное. Иногда на лице его появлялась даже какая-то растерянность». Т.е. контрудары - инициатива Георгия Константиновича. Почему он не хотел в этом признаваться? Потому что из-за контрударов советские войска несли очень большие потери.
Примером контрнаступательных действий может служить бой за высоту 180,7.
28 октября 1941 года на неё был брошен 2-й Особый Люберецкий стрелковый полк. Его сформировали несколькими днями ранее и на 95-ти бортовых автомашинах (в каждой машине размещалось 10-20 человек) отправили на фронт. Практически все бойцы полегли на подступах к высоте 180,7, и полк перестал существовать как отдельная боевая единица.
По тому же маршруту с юго-востока с прицелом на деревню Петрово следующими двинулись бойцы 12-го полка, с северо-востока их поддерживали танки. Едва танки с десантом выскочили на поле между Солохой и Селивановским лесом, по ним с позиций, оборудованными немцами в деревне Ильинка, ударили противотанковые орудия. Одно из них стояло в овраге, другое - было установлено под полом в одной из изб, артиллерийские позиции прикрывало пулемётное гнездо. Первыми же выстрелами танки, подставившие бока, были подбиты, один сгорел вместе с экипажем. С танка Т-34 снарядом или взрывом боезапаса сорвало башню, и он, безбашенный, простоял в излучине реки Чернишни до пятидесятых годов. Кстати, официально танки застряли в глубоком снегу в оврагах и по этому не вернулись из боя. При этом точно известно, что 14.11.41 глубокого снега еще не было. Спрыгнувших с танков десантников скосил немецкий пулемёт.
Контрудары не давали результатов: не удалась попытка выбить противника из деревень Петрово и Ильино- « 2/475 стрелковый полк не мог продвинуться вперёд под сильным пулемётным и миномётным огнём из ДЗОТов, находящихся в роще 1 км вост. Ильина».
Еще большие потери понесли советские войска при попытке овладеть районом деревни Кузовлево и высотой Длинной на старой Калужской дороге, куда мы направились дальше.
Возле мемориала недавно поставили военную технику.
25 октября 1941 в первый же день боевых действий три полка 93-й стрелковой сибирской дивизии понесли колоссальные потери: была поставлена задача: взять д. Горки, Ольхово и Кузовлево. Ольхово находилось в низине перед речкой, а сверху – большое открытое поле. «Во время разведки боем, - говорится в отчете о действии 93-й стрелковой сибирской дивизии, - у деревни Кузовлево и села Кащеево сразу всё пошло не так. Во-первых, приказ на наступление поступил 13.11.41 г. ночью в 3.00. Пока откопали закопанные танки, пока поставили задачу, выдали боеприпасы, наступило утро. Личный состав полков, участвовавший в бою, не был обеспечен маскировочными белыми халатами, уже выпал снег, и бойцы были видны на белом снегу. При выдвижении из леса части беспечно передвигались, постоянно задевали за ветви елей, по которым сразу же наносился артиллерийский и пулемётный огонь. В Кащеевой роще не были разведаны замаскированные дзоты, при выходе на поляну части попали под шквальный огонь миномётов и пулемётов и понесли большие потери. Не удалось разминировать проходы в минных полях, 31 ОТБ (отдельный танковый батальон) понёс большие потери».
В контратаку была брошена 24-я танковая бригада, насчитывавшая 69 танков, в том числе 6 тяжёлых КВ и 30 «лучших танков Второй мировой войны» Т-34. После атак, не достигших поставленных целей, но заставивших немцев перейти к обороне, в строю осталось 30 танков, из них 1 КВ и 12 Т-34. Столь расточительное распоряжение бронетехникой возмутило даже невозмутимого Жукова. В приказе от 22 октября, пославшем на гибель 17-ю и 53-ю дивизии, он выговаривает генералу Голубеву: «Подчиняю Вам ещё одну танковую бригаду, но учтите, если Вы так же не будете жалеть танки, как не жалели их сегодня, бросая в лоб на ПТО (противотанковую оборону), и от этой бригады ничего не останется, как не осталось от хорошей 9-й бригады».
К 20 октября 1941 года была переброшена на реку Нара 201-я воздушно-десантная бригада. В ночь на 26 октября 1941 года 201-я вдв при поддержке танков совместно с 9-й танковой бригадой перешли в контратаку и вышли на восточный берег реки Нара в район д. Горки. 27 октября 1941 года вместе с 2-м и 3-м батальонами 10 вдв вышла на рубеж восточная окраина района Горки и вела бои за овладение районом Ольховка и в направлении района Чернишня: парашютно-десантный полк совместно с танками Т-34 не обращая внимания на оборонительный огонь, прорвал линию немецкого фронта и вклинился в ряды фашистской пехоты. Неся большие потери, бросая раненых, немцы бежали к Наре и скрылись под крутым склоном у реки. Позже им удастся соединиться со 2-м батальоном своего полка севернее Ольхова. Наши войска вновь оказались отброшены, но остались на высотах у края леса, откуда танки простреливали открывающуюся внизу местность.
Какой ценой давались эти контрудары? Командующий группой армий «Центр» записал в дневнике 21 ноября 1941 года: «Поехал из Гжатска в расположение XII корпуса. Командир корпуса явно находится под впечатлением от имевших место ожесточённых сражений и самыми мрачными красками описывает состояние своих дивизий, чьи возможности, по его словам, полностью исчерпаны. Потери, в особенности в офицерском составе, дают о себе знать. Многие лейтенанты командуют батальонами, один обер-лейтенант возглавляет полк. Численность некоторых полков сократилась до 250 человек. Личный состав страдает от холода и неадекватных условий размещения».
Но те кто выжил получили боевой опыт и учились воевать. Образцовый пример организации мобильной противотанковой обороны показала 24-я танковая бригада в районе Каменка-Чубарово севернее р. Нара. Все танки бригады были поставлены в засады группами по 2-3 машины, между ними установлена телефонная связь. Впереди танковых засад танкисты оборудовали полосу противотанковых препятствий, находящихся под огнём танков. Таким образом, все вероятные направления появления немецких танков контролировались огнём танков и противотанковой артиллерии бригады. На 28 октября 1941 года в 24-й танковой бригаде Западного фронта находилось 58 танков, в том числе: 4 КВ-1, 22 Т-34, 1 БТ, 9 Т-26, 22 Т-40. Отразив атаки танков противника огнём из засад, ударная группа контратаковала и вынуждала противника переходить к обороне. Следы танковых капониров и сейчас видны возле Калужского шоссе.
Возле дороги воссозданы землянки, окопы, траншеи. Сходство с реальными и место их расположения весьма условны.
Бронеколпак, на котором стоит фанерный пулемет.
Уходим от шоссе по заметенному полю по старой Калужской дороге.
Небольшое затруднение вызывает переправа через ручеек, после которой необходимо влезть на заснеженный подъем.
На границе поля и леса колонна останавливается на обед.
Пироги и горячий чай — то что нужно в этот сырой, хоть и зимний день.
Снова в путь, снова не всегда очевидные колеи, скрытые просевшим снегом.
Первым машинам приходится тяжелее всего.
Растаявший ручей. Выглядел он очень страшно, но прошелся неожиданно легко.
Без потерь мы выбрались на асфальт на Калужское шоссе.
Переехали реку Нару.
И двинулись вдоль нее, фактически повторяя путь отхода немцев после сдачи деревни Горки.
Вскоре мы оказались возле мемориального комплекса сразу двух войн в селе Тарутино.
Перенесемся в 1812 год: Наполеон в Кремле принимает парад своих войск и готовился награждать отличившихся, когда гонец доложил ему о поражении Мюрата, описанном выше. Император отдал приказ о незамедлительном выступлении армии из Москвы, начался гибельный исход французов из России. Её границу с запада на восток в июне перешли 700 тысяч человек, говорящих почти на всех европейских языках. В декабре с востока на запад проследовала всего 81 тысяча деморализованных людей.
Значение «сидения» русской армии в Тарутинском лагере и нежелание Кутузова закидывать врага трупами русских солдат, его современники не оценили. Только светлейший князь Голенищев-Кутузов в письме жене отметил: «Первый раз французы потеряли столько пушек и первый раз бежали, как зайцы».
По личной просьбе Кутузова укрепления, сделанные близ села Тарутина остались нетронутыми и сейчас здесь можно увидеть ров, ограждавший в 1812 году артиллерийские позиции русской армии.
В 1829 году, получив «Высочайшее соизволение», граф Сергей Петрович Румянцев освобождает от крепостной зависимости 745 душ крестьян и дворовых с. Тарутина и близлежащих деревень (Гранищева, Агафьина, Дубровки, Жукова и Чёрикова) и отпускает их в «свободные хлебопашцы», давая им при этом в общинное пользование землю и другие угодья в этих местах.
По соглашению, заключённому с Румянцевым, крестьяне приняли на себя обязательство возвести (а так же содержать, ухаживать и ремонтировать в дальнейшем) на свои собственные деньги памятник в честь русской воинской славы 1812 года. Было собрано 44 тысячи рублей.
Торжественное открытие этого памятника состоялось 25 июня (7 июля) 1834 года, был произведен 101 пушечный выстрел, прошёл парад войск.
В ноябре того же года в Тарутине, добираясь на перекладных по Старой Калужской дороге в имение родителей жены оказался Пушкин. Он записал в дневнике: «В Тарутине пьяные ямщики чуть меня не убили. Но я поставил на своём. «Какие мы разбойники? – говорили они мне. – Нам дана вольность, и поставлен столп нам в честь». Графа Румянцева вообще не хвалят за его памятник и уверяют, что церковь была бы приличнее. Я довольно с этим согласен. Церковь, а при ней школа, полезнее колонны с орлом и с длинной надписью, которую безграмотный мужик наш долго ещё не разберёт». Т.е. столб не в честь победы над Наполеоном, а в честь мужиков, которые теперь без барина шалят. Да и вообще столб не нужен в отличие от очередной церкви.
Однако, даже сейчас памятник производит очень сильное впечатление! Тем более, к празднованию столетнего, а затем и двухсотлетнего юбилеев Отечественной войны 1812 г. монумент был отреставрирован, кстати, за счёт государства.
Вторая Мировая война не обошла стороной эти места, здесь шли ожесточенные бои.
После поспешного и незапланированного отхода с подготовленного к обороне рубежа реки Протва в районе Угодского завода, части 17 стрелковой дивизии полковника Козлова П.С. (приговорен к расстрелу командованием Западного фронта) к 20.10.41 достигли Тарутино. Получается, они отступили за сутки от р. Протва до р. Нара, оставив без боя удобный рубеж обороны и более 25 км территории, и тут не заняли оборону тоже. Через день подошли и начали артобстрел немцы. «…Тарутино обстреляно, идут танки, пехота 17 и 53 стрелковых дивизий бегут от первых выстрелов. Тарутино горит..»
Фашисты быстро заняли Тарутино и двинулись по Калужскому шоссе в сторону Москвы. Пытаясь спасти положение, Жуков направил командующему 43-й армией генералу Голубеву такой заведомо невыполнимый приказ: «17-ю дивизию, 53-ю дивизию заставить вернуть утром 22.10.41 Тарутино во что бы то ни стало, включительно до самопожертвования».
Началось наступление на Тарутино, противник тоже пошел в наступление при поддержке роты танков, миномётов, артиллерии и авиации вдоль Старой Калужской дороги на Корсаково. Наши подразделения были смяты и неся потери, начали отход. В результате дуболомной контратаки советских войск немцы захватили стратегически важные населённые пункты на левом берегу Нары и продвинулись на северо-восток до Ильинки и Тетеринки.
Закономерным итогом «самопожертвования» двух дивизий стал приказ Жукова о создании сводной дивизии из того, что осталось после тарутинской мясорубки. Назначенный её командиром полковник Александр Наумов вспоминал: «В составе каждого из этих соединений насчитывалось не более нескольких сотен боеспособных бойцов и командиров, вконец измотанных непрерывными боями и тяжёлым отступлением, которое разбросало их на значительной территории». Через неделю сводная дивизия была пополнена людьми и преобразована в 53-ю стрелковую, она же и освободила Тарутино 25 декабря 1941.
Перейти Нару фашистам так и не удалось.
Советские солдаты у монумента Русской Воинской Славы, 1941 год.
Теперь напротив этого монумента есть еще один.
Вновь возвращаемся на берег Нары и, спускаясь-поднимаясь по довольно крутым и скользким горкам, едем к последней на сегодня достопримечательности — руинам Леоновской школы.
Стена Леоновской школы.
В 1941-м году войска 17 стрелковой дивизии перед началом наступления располагались на опушке леса. От деревень Леоново и Тунаево их отделял огромное поле, как бы понижавшееся в сторону деревень. Все поле было покрыто свежевыпавшим снегом. После выхода на поле советские войска оказывались как на ладони.
Недалеко от Леоново, почти в центре поля, стояла маленькая кирпичная школа.
Утром 14 ноября началась артиллерийская подготовка. Белоснежное поле покрылось черными воронками от разрывов снарядов. Советские артиллеристы подавили огонь двух фашистских батарей.
Красноармейцы при поддержке танков 26 бригады быстро продвигались к деревням.
К тому времени фашистские захватчики без боя покинули Леоново и Тунаево. Однако на подходе к школе наши бойцы напоролись на засаду. Несколько фашистов засели в подвале школы, пробили в кирпичной кладке амбразуры и били в упор из крупнокалиберных пулеметов.
Пехотинцы забросали школу противотанковыми гранатами. Но в овражке перед школой осталось лежать очень много наших солдат.
К 12 часам наши войска заняли деревни Леоново и Тунаево, а противник отошел к Марьино и Мелиховое. Однако деревни оставались нашими не долго.
На следующий день - 15 ноября 1941 года 15 танков противника и немецкий пехотный полк при поддержке авиации ударили в слабо защищенный правый фланг. Удар оказался неожиданным, перевес врага в военной технике существенным. Советские солдаты не смогли дать отпор и отступили на исходные позиции.
От одного из местных жителей мы пару лет назад услышали другую версию: 15 ноября под огонь советской артиллерии по ошибке попала 26 танковая бригада, фашистам оставалось лишь воспользоваться моментом и вновь занять деревни.
Из-за перевеса военной техники врага или из-за ошибки советских артиллеристов, советские войска не смогли удержать деревни, захваченные в ходе наступления, и остались на прежнем месте. При этом за два дня боев 17 стрелковая дивизия и 26 танковая бригада потеряли убитыми, ранеными и пропавшими без вести около 600 человек, погиб командир танковой бригады - полковник Левский.
Ценой тысяч человеческих жизней было остановлено наступление фашистов на Нарском рубеже, отсюда, зимой 1941-го года, враг под натиском советских войск начал откатываться на запад. Этот период полон драматических и трагических событий, характерных для первого года войны. В архивных документах множество всевозможных оперативных донесений, приказов, справок об успешных рейдах наших разведчиков, о результативных действиях артиллеристов, зенитчиков, о том, что бойцами проделана большая работа по укреплению линии обороны. Но не меньше и другой информации: о постигших неудачах, о тактических ошибках, о серьезных потерях среди личного состава. Мы всегда должны помнить об этом!
На этом экскурсионная часть подошла к концу. Колонна чуть вернулась назад и, проехав по самой кромке реки, встала передохнуть на уютной поляне.
На ужин была солдатская каша.
Здесь же был проведен конкурс «Волшебный чемоданчик» — сегодня, как и выезд, на военную тему.
Лес, река, высокое звездное небо — что может быть лучше?! Даже дождь со снегом, которые сменяли друг друга целый день дали нам спокойно посидеть у костра.
Но до асфальта нам еще предстояло добраться: на небольшом по расстоянию участке мы успели и преодолеть брод, и взять крутой заснеженный подъем, и забортовать разбортовавшееся колесо. Но все закончилось благополучно и колонна в полном составе вернулась на точку сборки, как и было задумано.
Отличный получился выезд! Всем спасибо за компанию!
В старые времена не поступали в театр, а попадали, как попадают не в свой вагон, в тюрьму или под колеса поезда. А кто уж попал туда – там и оставался. Жизнь увлекательная, работа вольная, простота и перспектива яркого будущего, заманчивая и достижимая.
Здесь «великие» закулисного мира смотрят на мелкоту, как на младших товарищей по сцене, потому что и те и другие – люди театра. Ни безденежье, ни нужда, ни хождение пешком из города в город не затуманивали убежденного сознания людей театра, что они люди особенные. И смотрели они с высоты своего призрачного величия на сытых обывателей, как на людей ниже себя.
– Горд я, Аркашка, – говорил Несчастливцев, шагая пешком из Керчи в Вологду, встретив Счастливцева, шагавшего из Вологды в Керчь…
И пошли вместе старые друзья, с которыми я служил на одной сцене. Именно с них, с трагика Николая Хрисанфовича Рыбакова и комика Александра Дмитриевича Казакова, писал Островский героев своего «Леса».
– Для актера трактир есть вещь первая, – говорил Аркашка.
Я имел незабвенное удовольствие не раз сидеть с ними за одним столом в актерском трактире «Щербаки».
* * *
…Владимирка – большая дорога. По избитым колеям, окруженная конвоем, серединой дороги гремит кандалами партия арестантов. Солнце жарит… Ветер поднимает пыль. Путь дальний – из Московской пересыльной тюрьмы в Нерчинскую каторгу.
По обочине, под тенью берез, идут с палками и тощими котомками за плечами два человека. Один – огpомный, в каком-то рваном плаще, ловко перекинутом через плечо, в порыжелой шляпе, с завернутым углом широких полей. Другой – маленький, тощий, в женской кофте, из-под которой бахромятся брюки над рыжими ботинками с любопытствующим пальцем.
Большой широко шагает с деловым видом, стараясь не обращать на себя внимания встречных. Другому не до встречных: он торопится догнать спутника. Рыжая бороденка мочалкой, мокрая и серая от пыли и пота, текущего струйками по лицу.
Но все-таки их заметили. Молодой парень первой шеренги, улыбаясь беззубым губастым ртом, гремит наручниками, тыча в бок скованного с ним соседа, тоже, как и он, с обритой наполовину головой:
– Глянь-ка, актеры! Гы… гы!
– Не смейся, щенок! Может, сам хуже будешь!
Да ведь это было. Было. Николай Хрисанфович в семидесятых годах в «Щербаках» в дружеской компании рассказывал этот анекдот.
Избитая колея
Пренебр. Общепринятый, привычный, обычный способ действия, образ жизни. Оленин жил всегда своеобразно и имел бессознательное отвращение к битым дорожкам. И здесь также не пошёл он по избитой колее жизни кавказского офицера
(Л. Н. Толстой. Казаки).
Фразеологический словарь русского литературного языка. - М.: Астрель, АСТ . А. И. Фёдоров . 2008 .
Смотреть что такое "Избитая колея" в других словарях:
Избитая колея - Разг. Общепринятый, тривиальный способ действия, образ жизни. Ф 1, 246 …
КОЛЕЯ - Иди своей колеёй! Пск. Ответ на назойливое, бесцеремонное обращение. ПОС 14, 370. Выбивать/ выбить из колеи кого. Разг. Заставлять кого л. нарушать привычный образ жизни, выводить кого л. из обычного состояния. БМС 1998, 281; ЗС 1996, 150, 229.… … Большой словарь русских поговорок
избитый - ая, ое. 1. (обычно в сочет.: избитый путь, избитая дорога и т. п.). Проторённый, всем хорошо известный, привычный. И ая колея, тропа. 2. Общеизвестный, надоевший, опошленный частым употреблением; затасканный, заезженный. И. сюжет. И ая фраза. И… … Энциклопедический словарь
избитый - ая, ое. см. тж. избитость 1) обычно в сочет.: избитый путь, избитая дорога и т. п. Проторённый, всем хорошо известный, привычный. И ая колея, тропа. 2) Общеизвестный, надоевший, опошленный частым употреблением; затасканный, заезженный. Изби/тый… … Словарь многих выражений