Софья андреевна толстая дети. Софья Толстая. Каково быть «женой гения и великого человека»? Смотреть что такое "Толстая, Софья Андреевна" в других словарях

(урожденная Бахметева, в первом бра-ке — Миллер)

Графиня, жена поэта, прозаика и драматурга . Дружба и встречи с Толстой — одна из самых светлых страниц в последние годы жизни До-стоевского. Толстая была незаурядной женщи-ной. Она окончила одно из закрытых женских учебных заведений, знала 14 языков, была в дружеских отношениях со многими выдающи-мися людьми своего времени: , и др., кото-рые бывали в ее литературном салоне, велико-лепно знала мировую историю и литературу, прекрасно разбиралась в искусстве, обладала не-заурядными музыкальными способностями. Из-вестный французский писатель и историк лите-ратуры писал в 1895 г. о работе над изучением и переводами русских писателей: «Если я и смог схватить какие-то черты; состав-ляющие сущность их гения, если их книги ста-ли понятны мне после усердного изучения их авторов, я обязан этим человеку редких досто-инств: умершей несколько месяцев назад гра-фине Толстой, вдове тончайшего поэта Алексея Константиновича. Она совмещала в себе все ка-чества, которые мы привыкли находить у рус-ской интеллигенции. Я не представляю себе, как иностранец, западный человек, смог бы разо-браться в запутанных душах и мыслях Достоев-ского или Аксакова, если бы эти туманные ге-нии не засияли ярким светом, будучи пропуще-ны для него через алмазную призму ума этой необыкновенной и разносторонней женщины. Именно она внушила мне мысль познакомить французскую публику с произведениями столь далекими и столь необычными, и она помогла мне побороть страх перед моим начинанием».
Петербургский салон Толстой, по свидетель-ству современников, выгодно отличался от дру-гих светских салонов: в атмосфере подлинного искусства здесь царили непринужденность и благородство тона, присущие самой хозяйке.
Достоевский относился к Толстой с большим уважением и между ними всегда были друже-ские отношения. В архиве писателя сохранилась записка к нему Толстой, относящаяся скорее всего к 1878 г. (познакомились они во второй половине 1870-х гг.): «Федор Михайлович, по-жалуйста, пожалуйста, приходите к нам хоть на минуту — или сегодня в 10 часов вечера я буду дома, или завтра утром — очень мне хочется вас видеть. Жалею очень, что не видела жену ва-шу — надеюсь, в другой раз познакомимся. До свидания, не правда ли? С. Толстая ».
Именно Толстая послала Достоевскому кол-лективную телеграмму от почитателей его талан-та в связи с триумфом его Пушкинской речи. В ответ Достоевский направил Толстой письмо 13 июня 1880 г., которое свидетельству-ет о том, что он неизменно относился к ней с боль-шим уважением и теплотой. Письмо заканчивалось слова-ми: «Примите, глубокоуважаемая графиня, мой глубоко сердечный привет. Слишком, слишком ценю Ваше расположение ко мне и потому Ваш весь навсегда».
вспоминает: «Но всего чаще в годы 1879-1880 Федор Михай-лович посещал вдову покойного поэта гр. Алек-сея Толстого, графиню Софию Андреевну Тол-стую. Это была женщина громадного ума, очень образованная и начитанная. Беседы с ней были чрезвычайно приятны для Федора Михайлови-ча, который всегда удивлялся способности гра-фини проникать и отзываться на многие тонко-сти философской мысли, так редко доступной кому-либо из женщин. Но, кроме выдающегося ума, гр. С.А. Толстая обладала нежным, чутким сердцем, и я всю жизнь с глубокою благодарно-стью вспоминаю, как она сумела однажды пора-довать моего мужа». И далее А.Г. Достоевская рассказы-вает о том, как Толстая выполнила заветное желание Достоевского — иметь хорошую репро-дукцию его любимого произведения — «Сикс-тинской мадонны» Рафаэля. Подарок Толстой был бесконечно дорог Достоевскому, он «был тронут до глубины души ее сердечным внимани-ем, — пишет А.Г. Достоевская — и в тот же день поехал благодарить ее. Сколько раз в последний год жизни Федора Михайловича я заставала его стоящим перед этою великою картиною в таком глубоком умилении, что он не слышал, как я вошла, и, чтоб не нарушать его молитвенного настроения, я тихонько уходила из кабинета. Понятна моя сердечная признательность графи-не Толстой за то, что она своим подарком дала возможность моему мужу вынести пред ликом Мадонны несколько восторженных и глубоко прочувствованных впечатлений!».
Более подробное описание салона Толстой ос-тавила , очевид-но, посещавшая его после смерти своего отца или узнавшая об этом от своей матери: «Из литера-турных салонов Петербурга, посещавшихся До-стоевским в последние годы жизни, самым зна-чительным был салон графини Толстой, вдовы писателя Алексея Толстого <...>. Графиня при-надлежала к числу тех женщин-вдохновительниц, которые, не будучи сами творческими на-турами, умеют, однако, внушать писателям пре-красные замыслы. Алексей Толстой очень высо-ко ценил ум своей жены и ничего не публиковал без ее совета. Став вдовой, графиня обосновалась в Петербурге <...>. Поселившись в Петербурге, графиня Толстая стала принимать в своем доме всех прежних друзей мужа, поэтов и писателей, и попыталась завязать новые литературные зна-комства. Встретив моего отца, она поспешила пригласить его к себе и была с ним очень любез-на. Отец обедал у нее, бывал на ее вечерах, со-гласился прочесть в ее салоне несколько глав из "Братьев Карамазовых" до их публикации. Вско-ре у него вошло в привычку заходить к графине Толстой во время своих прогулок, чтобы обме-няться новостями дня. Хоть моя мать и была несколько ревнива, она не возражала против частых посещений Достоевским графини, в то время уже вышедшей из возраста соблазнитель-ницы. Всегда одетая в черное, с вдовьей вуалью на седых волосах, совсем просто причесанная, графиня пыталась пленять лишь своим умом и любезным обхождением. Она очень редко выхо-дила и к четырем часам всегда была уже дома, готовая предложить Достоевскому обычную чашку чая. Графиня была очень образованна, много читала на всех европейских языках и час-то обращала внимание моего отца на какую-ни-будь интересную статью, напечатанную в Евро-пе. Достоевский тратил много времени на созда-ние своих романов и, естественно, не мог так много читать, как бы этого хотел. У графа Алек-сея Толстого было плохое здоровье, и больше половины жизни он провел за границей. Он при-обрел там многочисленных друзей, с которыми графиня поддерживала постоянную переписку. Они, в свою очередь, посылали к ней своих дру-зей, приезжавших в Петербург, и те становились усердными посетителями ее салона. Благодаря беседам с ними Достоевский соприкасался с Ев-ропой, которую всегда считал своим вторым оте-чеством. Вежливый и любезный тон, царивший в салоне графини, приятно отличал его от три-виальности других литературных салонов. Не-которые его старые друзья из круга Петрашевского разбогатели и охотно приглашали теперь к себе знаменитого писателя. Отец принимал эти приглашения; но назойливая роскошь недавно приобретенного богатства не нравилась ему, он предпочитал комфорт и сдержанную элегант-ность салона графини Толстой.
Благодаря отцу салон этот вскоре вошел в моду и привлекал многих посетителей. "Когда графиня Софья приглашала нас на свои вечера, мы приходили, если у нас не было более инте-ресных приглашений; когда же она писала: «Од-ной из нас Достоевский обещал прийти», тогда забывались все другие вечера, и мы прилагали все усилия, чтобы явиться к ней", — рассказы-вала мне недавно одна старая дама из велико-светского петербургского общества, бежавшая в Швейцарию. Почитатели Достоевского, принад-лежавшие к высшим кругам петербургского об-щества, просили Толстую познакомить их с от-цом. Она всегда соглашалась, но это не всегда было легко. Достоевский не был светским чело-веком и совсем не старался казаться любезным людям, которые ему не нравились. Встречаясь с доброжелательными людьми, чистыми и бла-городными душами, он бывал настолько мил с ними, что они никогда не могли его забыть и даже через двадцать лет после его смерти повто-ряли слова, сказанные им Достоевским. Если же перед отцом оказывался один из снобов, которым были полны петербургские салоны, он упорно молчал. Напрасно старалась тогда графиня Тол-стая прервать его молчание, искусно задавая ему вопросы; отец отвечал рассеянно "да", "нет" и продолжал рассматривать сноба как удивитель-ное и вредное насекомое. Подобной нетерпимос-тью отец нажил себе множество врагов, что его обычно мало беспокоило. Это высокомерие Дос-тоевского находилось в поразительном противо-речии с той изысканной вежливостью, восхити-тельной любезностью, с которой отец отвечал на письма своих почитателей из провинции. Досто-евский знал, что все его мысли, его советы при-нимались с благоговением сельскими врачами, учительницами народных школ и священника-ми из маленьких приходов, тогда как петербург-ских фатов он интересовал лишь потому, что был в моде».
Судя по воспоминаниям жены управляюще-го имением А.К. Толстого Пустынька , хотя и не совсем достоверным, Достоевский был во второй половине 1870-х гг. у Толс-той в этом имении Пустынька под Петербургом. В записях Достоевского за 1880 г. есть запись: «Заехать перед отъездом к гр. Толстой».

Однако 1879 год открыл новую страницу в этой истории. В тот год, испытывая глубокий духовный кризис, Толстой начал работу над «Исповедью». В ней он воссоздавал подспудный, внешне малозаметный процесс, в течение нескольких десятилетий происходивший в его духовной жизни. «Со мной случился переворот, который давно готовился во мне и зачатки которого всегда были во мне» , – писал он. Еще в июне 1863 года он отметил в дневнике: «Ужасно, страшно, бессмысленно связать свое счастье с матерьяльными условиями – жена, дети, здоровье, богатство» (48, 55). С годами он только укрепился в этом представлении. В «Исповеди», своем первом религиозно-философском произведении, Толстой стремился определить сущность происшедшего в нем духовного переворота. Страницы «Исповеди» раскрывали, как в напряженном диалоге Толстого с великими философами и с великими религиозными мыслителями мира все «укладывалось» в его новое понимание смысла жизни.

Между тем Софья Андреевна оставалась в прежней жизни, хозяйственные и имущественные интересы, утрачивающие для ее мужа значение, становились только ее заботой, она по-прежнему самоотверженно занималась здоровьем детей и мужа, образованием и воспитанием детей. Когда в начале 1880-х годов появилась необходимость дать образование подросшим детям, семья переезжает из Ясной Поляны в Москву и поселяется в Хамовниках. Теперь Толстые будут приезжать в свое тульское имение только летом.

Впечатления от московской жизни 1880–1890-х годов способствовали углублению критического отношения Толстого к современным социальным институтам. Особенно тяжелы для него были городская господская праздная жизнь людей его круга, с одной стороны, и контрастирующая с ней бедность и нищета городского люда – с другой. Софье Андреевне казалось, что он впал «в крайнее соболезнование всему народу и всем угнетенным», ей виделось в этом не только явное преувеличение с его стороны, но и особого рода пристрастность – склонность в первую очередь видеть только страдания. Супруги Толстые были связаны взаимной любовью, но в своих стремлениях они неуклонно расходились. Отсутствие единства во взглядах родителей на жизнь не лучшим образом сказывалось в деле воспитания детей – подрастающих дочерей и сыновей.

В Хамовниках и в Ясной Поляне дом Толстых всегда полон гостей, среди них знаменитые музыканты, художники и писатели. С изменением взглядов в мировоззрении Толстого расширился круг гостей, в дом Толстых стали приходить его единомышленники и последователи, появлялись и простые люди, обращающиеся к Толстому с вопросами по важнейшим для них проблемам и ждущие его помощи; этих посетителей графиня называла «темными». Вместе с тем она не могла не принять новые условия семейной жизни. На ее глазах возрастала слава Льва Толстого – от всероссийской до мировой.

На протяжении всех лет семейной жизни Софья Андреевна отличалась силой воли и необыкновенным трудолюбием, она активно занималась издательскими делами мужа, неоднократно публиковала отдельные его произведения, а также предприняла восемь изданий собрания сочинений. Она решала вопросы по их реализации и хранению, собирала толстовские рукописи и определила их на хранение в музей. С. А. Толстая находила время и для занятий общественными делами, выступала в печати с письмами и опровержениями, в 1892 году, во время массового голода, опубликовала в газете «Русские ведомости» воззвание о благотворительности. В 1900–1902 годах Софья Андреевна была попечительницей приюта для беспризорных детей в Москве.

Ведая обширным домашним хозяйством и обладая поразительной энергией, она была всегда легка на подъем. Графиня лечила крестьян, она была готова не только руководить их работой, но порой и сама включалась в нее, как это было, к примеру, осенью 1905 года во время уборки картофеля. Графиня Толстая умела делать многое: и вязала, и вышивала, и шила, и штопала, и панталончики детям кроила, и снег могла пойти разгребать.

Софья Андреевна, без сомнения, была человеком ярким и незаурядным. У нее было много талантов. Она писала стихи и прозу, занималась рисунком и лепкой, фотографировала и сама печатала снимки. Ее перу принадлежат повести «Песня без слов» и «Чья вина?». Она писала мемуары и работала над книгой «Моя жизнь». В 1910 году рассказы С. А. Толстой для детей вышли отдельным сборником «Куколки-скелетцы». Особое место в ее жизни занимала музыка.

Правда, Толстой и младшая дочь Александра сходились во мнении, что ее интересы и увлечения не были глубокими и часто скользили по поверхности. Однако надо учесть: уровень их требований был очень высок, они мерили по себе.

Софья Андреевна Толстая (урожденная Берс) — жена писателя и мать его тринадцати детей — вела дневники почти всю жизнь. Первые записи появились в 1855 году, когда Соне было 11 лет. Этот дневник она уничтожила незадолго до заму-жества. В октябре 1862 года она вернулась к дневнику и вела его, хоть и с боль-шими перерывами, до ноября 1910-го. Софья Андреевна признава-лась, что всегда писала после ссор и неприятных или даже трагических событий, — неудивительно, что текст тяжелый и пессимистичный. Мы выбра-ли восемь записей, дающих представление о жизни семьи великого писа-теля и внутреннем мире его жены.

1. О бесцельной жизни

«Жизнь здесь, в Кремле В комендантской части Потешного дворца Софья Берс жила с родителями до своего замужества, так как ее отец Андрей Берс был кремлевским гоф-медиком. , мне тягостна, оттого что отзывается то тягостное чувство бездействия и бесцельной жизни, как бывало в девичье время. И все, что я вообразила себе замужем долгом и целью, улетучилось с тех пор, как Левочка мне дал почувствовать, что нельзя удовольствоваться одною жизнью семейною и женою или мужем, а надо что-нибудь еще, постороннее дело».

Сестра Софьи Андреевны Татьяна Кузминская вспоминала, что «Соня никогда не отдавалась полному веселью или счастью, чем баловала ее юная жизнь… Она как будто не доверяла счастью, не умела его взять и всецело пользоваться им». Интересно, что сам Толстой совсем иначе воспринимал происходящее:

«<...> Люблю я ее, когда ночью или утром я проснусь и вижу: она смотрит на меня и любит. И никто — главное, я не мешаю ей любить, как она знает, по-своему. Люблю я, когда она сидит близко ко мне, и мы знаем, что любим друг друга, как можем, и она скажет: „Левочка, — и остано-вится, — отчего трубы в камине проведены прямо?“ или: „лошади не уми-рают долго?“ и т. п. Люблю, когда мы долго одни и я говорю: „Что нам делать? Соня, что нам делать?“ Она смеется. Люблю, когда она рассердится на меня, и вдруг, в мгновение ока, у нее и мысль и слово иногда резкое: „Оставь. Скучно“. Через минуту она уже робко улыба-ется мне. Люблю я, когда она меня не видит и не знает, и я ее люблю по-своему. Люблю, когда она девочка в желтом платье и выставит нижнюю челюсть и язык. Люблю, когда я вижу ее голову, закинутую назад, и серьезное, и испуганное, и детское, и страстное лицо. Люблю, когда…»

В конце записи Софьи Андреевны Лев Николаевич оставил приписку: «Ничего не надо, кроме тебя. Левочка все врет».

2. О смерти сына

«Мой милый Ванечка скончался вечером в 11 часов. Боже мой, а я жива!»

Толстая пережила семерых из тринадцати детей. В 1873 году Толстые лиши-лись годовалого Пети, через полтора года — маленького Николеньки. Прожив около двух часов, в ноябре 1875 года умирает Варя, четырехлетний Алеша скончался зимой 1886-го, в возрасте 35 лет умирает Мария Львовна. Незадолго до своей кончины Софья Андреевна потеряла сына Андрея. Но больше всего горя ей принесла смерть младшего сына Ванечки, любимца родителей и друзей дома.

3. Об искусстве, религии и природе

«Недавно я создала себе целую теорию о девственности отношения к религии, искусству и природе.
Религия чиста и девственна, когда она не связана с отцами Иоаннами, Амвросиями или католическими духовниками (confesseur), а вся сосредоточена в одной моей душе перед Богом. И тогда она помогает.
Искусство девственно и чисто, когда его любишь само по себе, без пристрастия к личности исполнителя (Гофмана, Танеева, Ге, к которому так пристрастен Лев Николаевич, к самому Льву Николае-вичу и т. д.), и тогда оно доставляет высокое и чистое наслаждение.
Так же и природа. Если дубы, и цветы, и красивая местность связаны с воспоминаниями о тех лицах, которых любил и с которыми жил в этих местах и которых со мною теперь нет, то природа сама по себе пропа-дает или принимает то настроение, в котором мы сами. Надо любить ее, как высший Божий дар, как красоту, и тогда она дает тоже чистую радость».

С самого начала жизни с Толстым Софья Андреевна понимала, что рядом с ней великий человек. Стараясь соответствовать супругу, занять достойное место в его духовной жизни, Толстая, хорошо образованная женщина, продолжала всячески себя развивать: с присущей ей энергичностью погружалась в искус-ство, музыку, литературу, философию, экономику и политику. В ее дневниках довольно много размышлений на сложные темы, а не только хроника семейной жизни.

4. О бессмысленной работе

«Сейчас 2 часа ночи, я все переписывала. Ужасно скучная и тяжелая работа, потому что, наверное, то, что написано мною сегодня, — завтра все перечеркнется и будет переписано Львом Николаевичем вновь. Какое у него терпение и трудолюбие — это поразительно!»

Почти 50 лет Софья Андреевна занималась тем, что переписывала многочис-лен-ные черновики мужа. Но если работа с художественной литературой ей доставляла, по ее собственным словам, «большое эстетическое наслаждение», то религиозно-философские тексты она переписывала без особого энтузиазма.

5. О паленой бороде

«<…> Лев Николаевич встал и хотел сам ставить самовар для припарок; но нашел плиту еще довольно теплой, чтоб греть салфетки в духовом шкапу. Мне всегда смешно, когда он возьмется за какое практическое дело, как он его делает примитивно, наивно и неловко. Вчера испачкал все салфетки сажей, спалил себе бороду свечой, и когда я начала руками ее тушить — на меня же рассердился».

Софья Андреевна с детства занималась домашним хозяйством. Родители назначали сестрам Берс недельное, а потом и месячное дежурство. По очереди девочки должны были выдавать кухарке провизию из кладовой, колоть сахар и молоть кофе на месяц, подготавливать классную комнату к занятиям, под-держивать в чистоте и порядке шкафы с продуктами, книгами и бельем. Уже выйдя замуж, графиня часто готовила обед, вела хозяйственные переговоры с прислугой и выполняла самые разные домашние дела.

6. О женском вопросе

«<…> Вчера вечером меня поразил разговор Л. Н. о женском вопросе. Он и вчера, и всегда против свободы и так называемой равноправности женщины; вчера же он вдруг высказал, что у женщины, каким бы делом она ни занималась: учительством, медициной, искусством, — у ней одна цель: половая любовь. Как она ее добьется, так все ее занятия летят пра-хом.
Я возмутилась страшно таким мнением и стала упрекать Льву Нико-лае-вичу за его этот вечный циничный, столько заставивший меня стра-дать взгляд на женщин. Я ему сказала, что он потому так смотрел на жен-щин, что до 34 лет не знал близко ни одной порядочной жен-щины. И то отсутствие дружбы, симпатии душ, а не тел, то равнодуш-ное отношение к моей духовной и внутренней жизни, которое так мучает и огорчает меня до сих пор, которое так сильно обнажилось и уяснилось мне с годами, — то и испортило мне жизнь и заставило разочароваться и меньше любить теперь моего мужа».

В момент венчания Софье Андреевне Берс было всего лишь 18 лет, а ее жени-ху — 34. До знакомства с будущей женой писатель неоднократно влюб-лялся: Ольга Новикова, Прасковья Уварова, Екатерина Чихачева, Александра Оболен-ская и так далее. Желая быть честным со своей будущей супругой, Лев Нико-лаевич незадолго до свадьбы отдал ей свои дневники (как Левин Кити). Так Софья Андреевна узнала обо всех прошлых связях писателя «Там он описывал и свою связь с Аксиньей, бабой Ясной Поляны. (В 1860 году она роди-ла от Толстого внебрачного сына Тимофея. — Прим. авт.). Я пришла в ужас, что должна жить там, где эта баба. Я плакала ужасно, и та грязь мужской холостой жизни, которую я познала впервые, произвела на меня такое впечатление, что я никогда в жизни его не забыла». . Прошлое мужа волновало графиню до старости и было причиной многих конфликтов.

Однако возмущение Софьи Андреевны было вызвано не только жгучим и болез-ненным чувством ревности. Лев Николаевич был противником феми-ни-стических настроений в обществе и часто рассматривал женщину только с высоты патриархальных устоев: «Мода умственная — восхвалять женщин, утверждать, что они не только равны по духовным способностям, но выше мужчин, очень скверная и вредная мода».

7. О свободе и несвободе

«<…> В душе моей происходит борьба: страстное желание ехать в Петербург на Вагнера и другие концерты и боязнь огорчить Льва Николаевича и взять на свою совесть это огорчение. Ночью я плакала от того тяжелого положения несвободы, которое меня тяготит все больше и больше. Фактически я, конечно, свободна: у меня деньги, лошади, платья — все есть; уложилась, села и поехала. Я свободна читать корректуры, покупать яблоки Л. Н., шить платья Саше и блузы мужу, фотографировать его же во всех видах, заказывать обед, вести дела своей семьи — свободна есть, спать, молчать и покоряться. Но я не свободна думать по-своему, любить то и тех, кого и что избрала сама, идти и ехать, где мне интересно и умственно хорошо; не свободна заниматься музыкой, не свободна изгнать из моего дома тех бесчислен-ных, ненужных, скучных и часто очень дурных людей, а принимать хоро--ших, талантливых, умных и интересных. Нам в доме не нужны подоб-ные люди — с ними надо считаться и стать на равную ногу; а у нас любят порабощать и поучать…
И мне не весело, а трудно жить… И не то слово я употребила: весело, этого мне не надо, мне нужно жить содержательно, спокойно, а я живу нервно, трудно и малосодержательно».

На протяжении семейной жизни графиня постоянно жертвовала своими интересами, временем и здоровьем. Эта цитата в очередной раз показывает, как сильно у нее было развито чувство долга и какую огромную роль играл Толстой в ее жизни.

8. Об отчаянии

«<…> Совсем больная и так, я почувствовала снова этот приступ отчаяния; я легла на балконе на голые доски… <…>
Вышел Лев Николаевич, услыхав, что я шевелюсь, и начал с места на меня кричать, что я ему мешаю спать, что я уходила бы. И я ушла в сад и два часа лежала на сырой земле в тонком платье. Я очень озябла, но очень желала и желаю умереть. <…> Если б кто из иностранцев видел, в какое состояние привели жену Льва Толстого, лежащую в два и три часа ночи на сырой земле, окоченевшую, доведенную до последней степени отчаяния, — как бы удивились добрые люди!»

Мысль о смерти и упоминания о попытках покончить с собой довольно часто появляются на страницах дневников, особенно после 1890-х годов. О депрес-сивном и подавленном состоянии графини говорили многие из ее окружения. Сергей, старший сын, считал, что причиной были «расхождение во взглядах с мужем, женские болезни и критический возраст женщины, смерть обожае-мого меньшего сына Ванечки (23 февраля 1895 года), тяжелая операция, кото-рую она перенесла в 1906 году, и в 1910 году — завещание отца». Младшая дочь Александра Львовна, напротив, считала, что попытки матери покончить с собой были притворством, направленным на то, чтобы задеть Толстого.

М., 1986.

Толстой требовал объяснений, его жена Софья Андреевна умилялась: «Что вы хотите от 53-летней женщины». Герой семейной размолвки композитор Танеев язвил: «Что вы все заладили: Толстой, Толстой! Видел я вашего Толстого в бане. Очень нехорош». Великий писатель знал, почему все семьи счастливы одинаково, а вот несчастливы каждая по-своему.

Золотой мальчик

К браку Толстой шел долго, в бобылях засиделся до 34 лет. В шестнадцать Лев избирает для себя дипломатическое поприще и поступает в Казанский университет на восточный факультет. Несмотря на способности к изучению иностранных языков, Толстой перевелся на юридический факультет. Проучившись три года, бросив университет, девятнадцатилетний Лев возвращается в Москву. Откуда его в 12-летнем возрасте вместе с тремя родными братьями и младшей сестрой после смерти отца вывезла в Казань сестра отца Юшкова.

Дом Юшковых принадлежал к числу самых веселых в Казани; все члены семьи высоко ценили внешний блеск. «Добрая тетушка моя, – рассказывает Толстой, – чистейшее существо, всегда говорила, что она ничего не желала бы так для меня, как того, чтобы я имел связь с замужнею женщиною». Внук бывшего губернатора Казани был желанным гостем во многих знатных домах. Повеса со страстной натурой он вел жизнь «золотой молодежи» – выезжал в свет, кутил, танцевал, фехтовал, ездил верхом, часто бывал у цыган, пение которых любил. Даже перевез в родовое поместье, Ясную Поляну, целый табор. Песни, романсы, кутежи до утра. Цыгане поселились в оранжерее, которую построил его дед Волконский, и с удовольствием ели оранжерейные персики, предназначенные на продажу. Молодой граф едва не женился на цыганке, даже выучил цыганский язык. Среди соседей-помещиков он завоевал репутацию «пустячного малого». Толстой много играл в карты и немало проигрывал. Состояние его таяло, иногда карточные долги нечем было платить. Скрываясь от долгов, в 1851 году он «изгнал себя на Кавказ». Его увез с собой старший брат Николай, офицер-артиллерист.

Кавказский поворот

На Кавказе Лев Толстой принимает участие в военных операциях против горцев. За храбрость представлен к Георгиевскому кресту, но уступил его солдату – награда обеспечивала тому пожизненную пенсию.

Впрочем, от себя не убежишь: светские попойки сменились на офицерские с непременными карточными играми и бильярдом. Тем не менее военные годы круто изменили судьбу Толстого.

В ноябре 1855 года молодой офицер, прибывший в Петербург из Севастополя, пользовался необыкновенным вниманием. Сильные мира сего искали его знакомства, приглашали на обеды. Успех вызван не военными подвигами, публика признала новую восходящую звезду русской литературы. Слава графа Льва Толстого росла стремительно, как и интерес к написанным на Кавказе рассказам «Набег», «Рубка леса», «Записки маркера», «Казаки», «Севастопольские рассказы». Известный романист и драматург Писемский говорил: «Этот офицеришка всех нас заклюет, хоть бросай перо...».

Вместо венчания

В конце 1856 года Лев Николаевич снял мундир и окунулся в светские страсти, даже чуть не женился. Наведываясь в свое поместье, он частенько заворачивал и в соседнее Судаково к юной Валерии Арсеньевой. У гувернантки, воспитывавшей сироту, наметился план выдать Валерию за молодого графа. Но тут Толстого стали обуревать сомнения, и он решил испытать чувство двухмесячной разлукой. Неожиданно поехал «вместо церкви, в Петербург». На расстоянии Толстой признался себе, что не столько любил, сколько старался возбудить любовь к себе. Об этом жених и написал в Судаково. Отвергнутая барышня недолго страдала, вскоре вышла замуж и родила четырех детей.

Бабушка-искусительница

Молодой граф в 1857 году отправился в Швейцарию, где бурно проводил время. В поэтической обстановке швейцарской весны на берегу Женевского озера он впервые сошелся с дальними родственницами – графинями Елизаветой и Александрой Толстыми. Обе служили при дворе великой княгини Марии Александровны. Александра обладала приятной внешностью и великолепным голосом. Толстой с удовольствием кокетничал, считая милую «бабушку» на голову выше всех женщин, которых когда-либо встречал. Но это сближение не пошло дальше простой дружбы. Графиня была старше, на ее лице он подметил первые морщинки и не раз в дневнике, восторгаясь родственницей, с грустью восклицал: «Если бы она была на десять лет моложе!..»

Впоследствии они разошлись на почве религиозных несогласий. Но даже в год своей смерти Лев Николаевич, перечитывая долголетнюю переписку с графиней Толстой, говорил окружающим: «Как в темном коридоре бывает свет из-под какой-нибудь двери, так, когда я оглядываюсь на свою долгую, темную жизнь, воспоминание об Alexandrine – всегда светлая полоса».

Милые девочки

В 1859 году, ухаживая в московском свете за несколькими барышнями, он решился наконец сделать одной из них – княжне Львовой предложение, но получил отказ. Другие девушки, за которыми он ухаживал, находили, что с ним «интересно, но тяжело», к тому же внешне кандидат в женихи был не очень привлекателен. Некрасивое лицо с широким носом и толстыми губами смягчал взгляд светло-серых, глубоко сидящих, добрых, выразительных глаз. Молодой граф отмечал у себя первые признаки надвигавшейся старости и уже почти отказался от семейного счастья. Девушкам, с которыми встречался, он предъявлял высокие требования ума, простоты, искренности, красоты. Вместе с тем его жена должна быть здоровой матерью его детей, на все смотреть глазами мужа, во всем быть его помощницей. Обладая светским лоском, она обязана забыть свет, поселиться с мужем в деревне и целиком посвятить себя семье.

Только сильная страсть могла заставить его поверить, что он встретил олицетворение такого идеала. И это случилось.

Летом 1861 года, вернувшись в Россию из второй поездки за границу, Толстой заехал к семейству Берс. Хорошенькие дочери кремлевского доктора Берса суетились, накрывая на стол. Вечером в Москве Толстой писал в дневнике: «Что за милые, веселые девочки». За пять лет «милые девочки» выросли в красивых барышень. Две старшие уже сдали экзамены, носили длинные платья, прически. Лев Николаевич стал частым гостем в их доме. С сентиментальной Соней Толстой играл в четыре руки, сидел с ней за шахматами. Как-то принес с собой повесть Тургенева «Первая любовь», прочитав ее вслух, назидательно сказал: «Любовь шестнадцатилетнего сына, юноши, и была настоящей любовью, которую переживает человек лишь раз в жизни, а любовь отца – это мерзость и разврат».

Как-то Толстой заметил своей сестре: «Если женюсь, так на одной из Берс».

– Ну вот и женись на Лизе, – отвечала графиня, – прекрасная жена будет: солидная, серьезная, воспитанная.

Эти разговоры дошли до семьи Берсов. Родители и не мечтали о таком подарке. Их дочь – бесприданница – могла стать графиней, женой состоятельного помещика, знаменитого писателя.

Лев Николаевич, чувствуя создававшуюся атмосферу, начал тяготиться этим: «День у Берсов приятный, но на Лизе не смею жениться», – и позднее: «Лиза Берс искушает меня; но этого не будет. Один расчет недостаточен, чувства нет».

Гораздо больше привлекали его младшие сестры, полные жизни и задора. «Татьянчик» была еще ребенком. Зато Софья Андреевна хорошела с каждым днем. Она сдала экзамены в Московский университет, стала выезжать в свет. Румяная девушка с темно-карими большими глазами и темной косой, с живым характером, легко переходившим в грусть. Она любила литературу, живопись, музыку, но сама не проявляла особых талантов. С 11 лет аккуратно вела дневник и пыталась даже писать повести.

Бедная Сонечка

Первым поклонником Софьи был студент-учитель. Живой и быстрый, он носил очки и лохматые густые волосы. Однажды, помогая Сонечке переносить что-то, отчаянный малый схватил ее руку и поцеловал.

– Как вы смеете?! – закричала она, брезгливо отирая носовым платком место поцелуя.

Нигилиста сменил кадет старших классов – Митрофан Поливанов из состоятельной дворянской семьи с хорошими связями. На этот раз Софья уже не отнимала брезгливо рук, когда молодой человек прикладывался к ним на репетициях домашнего спектакля. Уезжая в Петербург, в академию, Поливанов сделал предложение, получил согласие.

Тем временем в семье Берс появился профессор Нил Александрович Попов. Степенный, с медлительными движениями и выразительными серыми глазами. Он охотно проводил время в обществе Сонечки, не спуская глаз с грациозной фигуры и оживленного лица молодой девушки. Даже снял недалеко от Покровского дачу. Неожиданно для себя Толстой почувствовал ревность. Он начал появляться в семье чуть не каждый день. Сонечка встречала его то весело и радостно, то грустно и мечтательно, то строго. Восемнадцатилетняя девушка ловко манипулировала гениальным писателем.

«... Она сказала о профессоре Попове и блуза... неужели это все нечаянно?» «Я влюблен, как не верил, чтобы можно было любить. Она прелестна во всех отношениях. А я – отвратительный. Надо было прежде беречься. Теперь уже я не могу остановиться».

Толстой пришел к Берсам вечером. Он волновался и то садился за рояль, не доиграв начатого, вставал и ходил по комнате, подходил к Софье, звал играть в четыре руки. Она покорно садилась. Волнение Толстого смущало и захватывало ее. Толстой, не решаясь говорить, передал Софье письмо. «Софья Андреевна! …Ложный взгляд вашего семейства на меня состоит в том, как мне кажется, что я влюблен в вашу сестру Лизу. Это несправедливо… Я бы помер от смеху, ежели бы месяц тому назад мне сказали, что можно мучаться, как я мучаюсь, и счастливо мучаюсь это время. Скажите, как честный человек, хотите ли вы быть моей женой? …Но ежели никогда мужем я не буду, любимым так, как я люблю, это будет ужасно...»

Софья подошла к взволнованному Толстому, лицо его казалось бледнее бледного, и сказала:

– Разумеется, да!

Старый доктор Берс, огорчившись за старшую дочь, в первые минуты не хотел давать согласия. Но слезы Сонечки решили дело. По настоянию Толстого венчаться решили через неделю. В дневнике он пишет: «Непонятно, как прошла неделя. Я ничего не помню; только поцелуй у фортепиано… Сомнения в ее любви и мысль, что она себя обманывает». Лев Николаевич посвящает ее в свой дневник. Софья прочла про его увлечения и горько плакала над этими «ужасными» тетрадями. В них было все: карточные долги, пьяные гулянки, цыганка, с которой ее жених намеревался жить, девки, к которым ездил с друзьями, яснополянская крестьянка Аксинья, с которой проводил летние ночи и которая забеременела от него, барышня Валерия Арсеньева, на которой чуть не женился, горничная его тетушки, забеременевшая от него крестьянка Глаша и обещание Толстого: «У себя в деревне не иметь ни одной женщины, исключая некоторых случаев, которые не буду искать, но не буду и упускать».

Ячейка Толстых

В день свадьбы утром неожиданно приехал Лев Николаевич, нарушив традицию: жениху приезжать к невесте не полагалось. Но Толстому нужна «последняя капля правды», он допытывается у Сони, любит ли она его, не смущают ли ее воспоминания о Поливанове, не честнее ли разойтись.

Венчание состоялось в придворной кремлевской церкви. Лицо невесты было заплаканным, одним из ее шаферов был Поливанов.

После поздравлений, шампанского, парадного чая у доктора Берса Софья Андреевна переоделась в темно-синее дорожное платье для поездки в Ясную Поляну. Там на двух этажах флигеля устроились молодые. Ни малейших следов роскоши. Сервировка стола – более чем скромная. Муж сразу сменил великолепное шармеровское платье на теплую блузу, которая впоследствии стала его костюмом.

Его привычки удивляли молодую жену. Например, он спал на темно-красной сафьяновой подушке, напоминавшей сиденье экипажа, причем не покрывал ее даже наволочкой. В саду – ни одного цветка, вокруг дома – лопухи, на которые малочисленная прислуга выбрасывала сор.

С первого дня Софья Андреевна пыталась «помогать мужу». Но ей больше нравилось кататься на тройках. Присоединялся к веселью и Толстой. И тогда они вдвоем, как маленькие дети, забавлялись друг другом – и были счастливы.

Любим, как можем

Через три с половиной месяца после свадьбы (5 января 1863 года) Толстой пишет в дневнике: «Счастье семейное поглощает меня всего...». «Люблю я ее, когда ночью или утром я проснусь и вижу: она смотрит на меня и любит. И никто – главное я – не мешаю ей любить, как она знает, по-своему. Люблю я, когда она сидит близко ко мне, и мы знаем, что любим друг друга, как можем; и она скажет: «Левочка!»... и остановится: «отчего трубы в камине проведены прямо?» или «почему лошади не умирают долго?» «… Люблю, когда я вижу ее голову, закинутую назад, и серьезное, и испуганное, и детское, и страстное лицо; люблю, когда...».

Идиллией Толстых любовались все. Но начались припадки ревности. Они ревновали и глубоко страдали оба. Софья Андреевна отказывалась даже письменно представляться графине Александре Толстой, так как ревновала мужа к «милой бабушке». В Москве Софья не хочет ехать к княгине Оболенской, которой когда-то увлекался Толстой. Позже она замечает в своем дневнике: «Еще ездили к княгине А.А. Оболенской, М.А. Сухотиной и Е.А. Жемчужниковой. Первые две сестры взяли тон презрения к … жене своего бывшего поклонника».

Казалось бы, в деревенской глуши ревновать не к кому. Но стоило ее кузине – Ольге Исленьевой, гостившей в Ясной Поляне, поиграть в четыре руки со Львом Николаевичем, и Софья уже ревновала и ненавидела гостью.

Муж ревновал еще больше. Присутствие Поливанова в Москве в январе 1863 года «неприятно» ему. Он ревнует к учителю яснополянской школы или к почти незнакомому молодому гостю.

Мечты сбываются

«Я часто мечтаю о том, как иметь в Москве квартиру на Сивцевом Вражке. По зимнему пути присылать обоз и жить 3 - 4 месяца в Москве. Ваш мир, театр, музыка, книги, библиотека и иногда возбуждающая беседа с новым умным человеком, вот наши лишения в Ясной. Но лишение, которое гораздо сильнее – это считать каждую копейку, бояться, что у меня не хватит денег. Желать что-нибудь купить и не мочь. Поэтому до тех пор, пока я не буду в состоянии отложить столько-то для поездки в Москву, до тех пор мечта эта будет мечтой», – писал он отцу Софьи. И Толстой закатывает рукава. На Софью возлагается контора, расчеты с наемными рабочими, домашнее хозяйство, амбары, скотоводство. До последних дней беременности она бегала по усадьбе с большой связкой ключей у пояса, носила Льву Николаевичу за две версты завтрак на пчельник, либо в поле или огород. Толстой был счастлив. Он приступает к работе над «Войной и миром». Роман взял у Толстого пять лет напряженного труда, но принес писателю славу и деньги.

К концу семидесятых годов Толстой вполне обеспечен. Своим литературным трудом он значительно приумножил состояние. В начале 80-х он оценивал его в 600 тысяч рублей. Все элементы «доброго, честного счастья», как понимал его в то время Толстой, присутствовали. Слава, какой не пользовался при жизни ни один русский писатель; средства – более чем достаточные; семья – дружная, веселая.

Дети

Первый ребенок родился у Толстых 28 июня 1863 года. Роды протекали тяжело. Толстой находился рядом – вытирал жене лоб, целовал руки. Недоношенного, слабенького мальчика граф хотел назвать Николаем. Но Софья Андреевна испугалась. Это имя не принесло счастья никому в семье: и дед Толстого, и отец, и брат, и даже племянник, носившие его, – все умирали рано. В конце концов, остановились на Сергее. «Сергулевич», – звал его Лев Николаевич.

Кормить Соня не могла – очень болела грудь, и врачи не разрешали. Толстого это сердило. «Боль меня гнет в три погибели. Лева убийственный... Ничто не мило. Как собака, я привыкла к его ласкам – он охладел... Мне скучно, я одна, совсем одна... Я – удовлетворение, я – нянька, я – привычная мебель, я женщина», – пишет она. «…Соня, голубчик, я виноват, но я гадок... во мне есть отличный человек, который иногда спит. Ты его люби и не укоряй», – отвечает он.

Семья его поглощала. В конце 1865 года он на 13 лет прерывает дневник. У счастливых супругов нет секретов.

Лев Николаевич требовал подчеркнутой простоты: мальчик должен ходить в холщовой рубашке. К маленькой дочке относился сердечно, но терпеть не мог поцелуев, ласк и нежностей. От новорожденных держался на приличном расстоянии.

– Со мной делается что-то вроде судорог, так я боюсь брать на руки маленьких детей...

Через десять лет после женитьбы у Толстых было шестеро детей. Сергей, Татьяна, Илья, Лев, Маша, Петр. Родители принимали самое деятельное участие в их воспитании. Софья Андреевна учила их русской грамоте, французскому и немецкому языкам, танцам. Лев Николаевич преподавал математику. Позднее, когда старшему сыну нужно изучить греческий язык, а подходящего учителя не было, Толстой бросил все дела и принялся за греков. Не зная даже алфавита, он быстро преодолел трудности и через шесть недель свободно читал Ксенофонта.

Отец также учил детей плавать, тренировал их в верховой езде, устраивал каток на пруду и ледяные горки. В прыганье, беге, гимнастике Лев Николаевич не знал соперников и заражал этим не только детей, но и всех присутствовавших. Хотя сам он почти не помнил материнской любви. Его мать из старинного рода Волконских ушла из жизни, когда мальчику не было и двух лет.

В первые пятнадцать лет семейной жизни Толстой отдавал много сил воспитанию детей. Он вносил в их жизнь массу юмора. Например, «бег нумидийской конницы»: Лев Николаевич срывался со стула, поднимал руку вверх и, помахивая ею над головой, прыгал галопом вокруг стола; все подхватывались за ним, повторяя его движения. Обежав вокруг комнаты несколько раз и запыхавшись, все садились на свои места веселыми, скука и слезы забыты.

Надрезы любви

Ссоры бывают во всякой семье. «Ты знаешь, Соня, – сказал как-то Толстой, – мне кажется, муж и жена – как две половинки чистого листа бумаги. Ссоры – как надрезы. Начни этот лист сверху нарезать и... скоро две половинки разъединятся совсем».

С годами, когда число детей все увеличивалось, Софья Андреевна реже играла на рояле в четыре руки с мужем. Тем не менее жена привязалась к творчеству супруга. Нагнувшись к бумаге и всматриваясь близорукими глазами в каракули Толстого, просиживала так до поздней ночи. Софья Андреевна переписала громадный роман «Война и мир» семь раз.

Даже после 12 лет супружеской жизни она и Толстой были единым целым.

В 1871 году Лев Николаевич почувствовал себя плохо и поехал лечиться кумысом в Самарскую губернию. За шесть недель он написать жене 14 писем, полных «больше, чем любовью».

«С каждым днем, что я врозь от тебя, – писал он, – я все сильнее и тревожнее, и страстнее думаю о тебе, и все тяжелее мне. Про это нельзя говорить...». «Твои письма я не мог читать без слез, и весь дрожу, и сердце бьется...»

Среди этого счастья порой Толстым овладевают печальные мысли о смерти. Со временем они появляются все чаще. Его привлекают люди, которые стоят на самом краю жизни. Об этом он пишет «Записки сумасшедшего». Призрак смерти рассек счастливую жизнь Толстого. Умер полуторагодовалый сын Петя. Серьезно заболела Софья Андреевна. Толстой задумывается о самоубийстве. Он перестал ходить с ружьем на охоту, чтобы не соблазниться слишком легким способом избавления себя от жизни. Припадки тоски вызывала не только боязнь смерти, но и ужас перед бессмыслицей жизни, кончающейся смертью. Так он мучился три года.

К началу душевного кризиса Льва Николаевича Софье Андреевне было уже за тридцать. Со своими разочарованиями Толстой стал скучен, сумрачен, раздражителен, часто из-за мелочей ссорился с женой и из прежнего веселого и жизнерадостного главы семейства превратился в строгого проповедника и обличителя. Он создает общество трезвости, становится вегетарианцем, бросает курить.

Сходятся два человека, чтобы мешать друг другу

Летом 1881 года Софья Андреевна дохаживала последние месяцы одиннадцатой беременности. Старший сын поступал в университет, пришла пора вывозить дочь в свет. Толстой в 1882 году покупает в Москве знаменитый дом в Хамовническом переулке. При этом замечает о жизни в столице: «Несчастные! Нет жизни. Вонь, камни, роскошь, нищета, разврат. Собрались злодеи, ограбившие народ, набрали солдат, судей, чтобы оберегать их оргии, и – пируют. Народу больше нечего делать, как, пользуясь страстями этих людей, выманивать у них назад награбленное. Мужики на это ловчее. Бабы дома, мужики трут полы и тела в банях и ездят извозчиками».

Когда бородатые мужики семейства (отец с сыновьями) играли в винт, Софья Андреевна рожала Александру, двенадцатого ребенка.

Чем старше становится Толстой, тем чаще высказывает свое мнение о женщинах. «Женщин узнают только мужья (когда уже поздно). Только мужья видят их за кулисами. …Они так искусно притворяются, что никто не видит их, какие они в действительности, в особенности, пока они молоды». Взгляды Толстого на женщин не помешали его сыновьям вступать в брак; последний из них венчался в 1901 году. Да и дочери, когда пришел их час, вышли замуж: Мария Львовна в 1897 году за князя Оболенского, а Татьяна Львовна в 1899 году за помещика Сухотина.

Толстой остался с женой и младшей дочерью. 31 марта 1888 года в сорок четыре года Софья Андреевна родила последнего ребенка, Ванечку, который через шесть лет умер. Вынести этого она не смогла.

– Ты перестала быть мне женой! – кричал граф. – Кто ты? Мать? Ты не хочешь больше рожать детей! Подруга моих ночей? Даже из этого ты делаешь игрушку, чтобы взять надо мной власть!

В своем дневнике в конце 1899 года, он писал: «К браку приманивает половое влечение, принимающее вид обещания, надежды на счастье, которое поддерживает общественное мнение и литература; но брак есть… страдание, которым человек платится за удовлетворенное половое желание. Главная причина этих страданий та, что ожидается то, чего не бывает, а не ожидается то, что всегда бывает». «Брак скорее пересечение двух линий: как только пересеклись, так и пошли в разные стороны».

Так разрушали они друг в друге последние остатки любви. Софья Андреевна в автобиографии недоумевает: «Когда именно мы с ним разошлись – уследить не могу. И в чем?..». «Следовать его учению я чувствовала себя бессильной. Отношения же личные между нами были прежние: так же мы любили друг друга, так же трудно расставались». Эти замечания искренни. За девяностые годы, например, Толстой написал жене около 300 писем. Они полны дружелюбия, заботливости, беспокойства. «Оставила ты своим приездом такое сильное, бодрое, хорошее впечатление, слишком даже хорошее для меня, потому что тебя сильнее недостает мне. Пробуждение мое и твое появление – одно из самых сильных, испытанных мной, радостных впечатлений, и это в 69 лет от 53-летней женщины!..».

Чуть позже Толстой заявит супруге, что хочет с ней развестись и уехать в Париж или Америку. «Нашел на меня столбняк, ни говорить, ни плакать, все хотелось вздор говорить, и я боюсь этого и молчу, и молчу три часа, хоть убей – говорить не могу. Тоска, горе, разрыв, болезненное состояние отчужденности – все это во мне осталось. За что?»...

Измена

Софью Андреевну спасала музыка – и особенно Сергея Ивановича Танеева, композитора, профессора. Отношения графини и Танеева были платоническими, но духовная измена жены доставляла Толстому огромные страдания. Он говорил и писал ей об этом неоднократно, но она только обижалась: «Я – честная женщина!». И продолжала принимать Танеева или ездила к нему сама. На вопросы о том, что же происходит между супругами, Софья Андреевна с усмешкой отвечала:

– Да ровным счетом ничего! Даже совестно говорить о ревности к 53-летней старой женщине.

Все догадывались о влюбленности Софьи Андреевны, кроме самого Танеева. Любовниками они так и не стали. В дневнике Софья Андреевна писала: «Знаю я это именно болезненное чувство, когда от любви не освещается, а меркнет божий мир, когда это дурно, нельзя – а изменить нет сил». Перед смертью она сказала дочери Татьяне: «Любила я одного твоего отца».

В конце жизни Толстой пережил крах. Рухнули его представления о семейном счастье. Лев Николаевич не смог изменить жизнь своей семьи в соответствии со своими взглядами. «Крейцерову сонату», «Семейное счастье» и «Анну Каренину» он писал на основе опыта собственной семейной жизни.

Семейный бизнес

В соответствии со своим учением Толстой старался избавиться от привязанности к близким, пытался быть ровным и доброжелательным ко всем. Он попросил Софью Андреевну распоряжаться собственностью – домом, землей, сочинениями. «Неопытная, без копейки денег, – вспоминала она, – я энергично принялась изучать дело издания книг, а потом продажи и подписки на сочинения Толстого...». Она советовалась с многочисленными друзьями и даже познакомилась с вдовой Достоевского, которая еще при жизни мужа взяла издание его сочинений в свои руки. Дело пошло блестяще. Софья Андреевна издавала сама с 1886 года. Успешно пошли дела и с управлением имениями. Душевной близости и взаимопонимания между супругами уже не было. Софья Андреевна заботилась о материальном обеспечении детей. Пока в доме Толстых не появился Владимир Чертков.

Незваный гость

Сын генерал-губернатора, красавец, блестящий офицер, сводивший дам с ума, Чертков вел бурную жизнь, кутил, играл в карты. Узнав о новой философии писателя, «образец всех толстовских добродетелей» приехал к нему. Втеревшись в доверие, глава издательства «Посредник» Чертков мало-помалу сделался полным хозяином творений Толстого. Софья Андреевна не могла смириться с тем, что семейные капиталы шли на обогащение чужого им человека. Около дряхлевшего Толстого образовались два воюющих лагеря, которые разрывали его на части.

Семья, которую больше всего на свете любила Софья Андреевна, состояла уже (со всеми внуками) из 28 человек. Наступил момент, когда здоровье графини не выдержало волнений. 22 июня 1910 года Толстой, гостивший у Черткова, получил тревожную телеграмму и вернулся в Ясную Поляну. Он застал жену в ужасном состоянии. Она была нервно больна. Софье Андреевне шел шестьдесят шестой год. Позади было 48 лет супружеской жизни и тринадцать родов.

В доме Толстых начался ад. Несчастная женщина потеряла над собой всякую власть. Она подслушивала, подглядывала, старалась не выпускать мужа ни на минуту из виду, рылась в его бумагах, разыскивая завещание или записи о себе и Черткове. Толстой все настойчивее думал о том, чтобы уйти из этого «дома сумасшедших», от людей, разменявших его на рубли. Софья Андреевна решительно обещала мужу покончить с собой в день его ухода.

Любила до конца

Толстой жалкий, слабый, пошатывающийся ударился в бега. Он заехал в Шамордино к своей сестре, монахине, оттуда пешком отправился в Оптину пустынь, но войти в скит, где жили старцы, не решился, боясь, что они не захотят с ним разговаривать. Сел в поезд, там и заболел. Начальник станции Астапово уступил больному свою квартиру. Толстой умер через 7 дней.

«Пустили меня к нему доктора, – вспоминала Софья Андреевна, – когда он едва дышал, неподвижно лежа навзничь, с закрытыми уже глазами. Я тихонько на ухо говорила ему с нежностью, надеясь, что он еще слышит, – что я все время была там, в Астапове, что любила его до конца... Не помню, что я ему еще говорила, но два глубоких вздоха, как бы вызванные страшным усилием, отвечали мне на мои слова, и затем все утихло».

Софья Андреевна записала в дневнике: «Невыносимая тоска, угрызения совести, слабость, жалость до страданий к покойному мужу… Жить не могу». Она хотела покончить с собой.

Прошло 8 лет. Софье Андреевне исполнилось 74 года. Высокая, немного сгорбленная, сильно похудевшая она каждый день проходила версту до могилы мужа и меняла на ней цветы. Льва Николаевича похоронили в Ясной Поляне на краю оврага в лесу, где в детстве он вместе с братом искал «зеленую палочку», хранившую «секрет», как сделать всех людей счастливыми. В конце жизни Софья Андреевна призналась дочери: «Да, сорок восемь лет прожила я со Львом Николаевичем, а так и не узнала, что он за человек...»

Лариса Синенко

Супруга Льва Толстого .

Биография

Софья Андреевна - вторая дочь врача Московской дворцовой конторы действительного статского советника Андрея Евстафьевича Берса (1808-1868), происходившего по отцу из немецких дворян , и Любови Александровны Иславиной (1826-1886), происходившей из купеческой семьи. В молодости отец служил врачом у московской барыни Варвары Петровны Тургеневой и имел от неё ребенка, Варвару Житову , которая таким образом оказалась единокровной сестрой Софье Толстой и единутробной - Ивану Тургеневу . Другими детьми супругов Берс были дочери Елизавета Андреевна Берс (1843-?) и Татьяна Андреевна Кузминская (1846-1925) и пять сыновей: орловский вице-губернатор Александр Андреевич (1845-?), статские советники Пётр Андреевич (1849-1910) и Степан Андреевич (1855-?), а также Владимир (1853-?) и Вячеслав (1861-?) .

Софья родилась на даче, которую снимал её отец, близ усадьбы Покровское-Стрешнево , и вплоть до замужества Софьи Берсы проводили там каждое лето.

Первые годы их супружеской жизни были самыми счастливыми. Толстой в дневнике после женитьбы писал: «Неимоверное счастье… Не может быть, чтобы это всё кончилось только жизнью» . Приятель Толстого И. П. Борисов в 1862 году о супругах заметил: «Она - прелесть хороша собою вся. Здраво умна, проста и нехитроумна - в ней должно быть и много характера, то есть воля её у неё в команде. Он в неё влюблен до Сириусов. Нет, всё ещё не успокоилась буря в его душе - притихла с медовым месяцем, а, там наверно, пронесутся ещё ураганы и моря сердитого шума». Эти слова оказались пророческими, в 1880-1890-е годы, вследствие изменения взглядов Толстого на жизнь, в семье произошел разлад. Софья Андреевна, не разделявшая новых идей мужа, его стремлений отказаться от собственности, жить своим, преимущественно физическим трудом, всё же прекрасно понимала, на какую нравственную и человеческую высоту он поднялся. В книге «Моя жизнь» Софья Андреевна писала: «…Он ждал от меня, бедный, милый муж мой, того духовного единения, которое было почти невозможно при моей материальной жизни и заботах, от которых уйти было невозможно и некуда. Я не сумела бы разделить его духовную жизнь на словах, а провести её в жизнь, сломить её, волоча за собой целую большую семью, было немыслимо, да и непосильно».

На протяжении многих лет Софья Андреевна оставалась верной помощницей мужа в его делах: переписчицей рукописей, переводчиком , секретарем, издателем его произведений.

О «материальной жизни и заботах» Софьи Андреевны можно судить по её дневникам. 16 декабря 1887 года она писала: «Этот хаос бесчисленных забот, перебивающих одна другую, меня часто приводит в ошалелое состояние, и я теряю равновесие. Ведь легко сказать, но во всякую данную минуту меня озабочивают: учащиеся и болящие дети, гигиеническое и, главное, духовное состояние мужа, большие дети с их делами, долгами, детьми и службой, продажа и планы Самарского именья…, издание новое и 13 часть с запрещённой „Крейцеровой сонатой “, прошение о разделе с овсянниковским попом, корректуры 13 тома, ночные рубашки Мише, простыни и сапоги Андрюше; не просрочить платежи по дому, страхование, повинности по именью, паспорты людей, вести счёты, переписывать и проч. и проч. - и все это непременно непосредственно должно коснуться меня».

Зная о том, что её роль в жизни Льва Толстого оценивалась неоднозначно, она писала: «…Пусть люди снисходительно отнесутся к той, которой, может быть, непосильно было с юных лет нести на слабых плечах высокое назначение - быть женой гения и великого человека». Уход и смерть Толстого тяжело подействовали на Софью Андреевну, она была глубоко несчастна, не могла забыть, что перед его кончиной не видела мужа в сознании. 29 ноября 1910 года она писала в «Ежедневнике»: «Невыносимая тоска, угрызения совести, слабость, жалость до страданий к покойному мужу… Жить не могу».

После смерти Толстого Софья Андреевна продолжила издательскую деятельность, выпустив свою переписку с мужем, завершила издание собрания сочинений писателя.

Последние годы жизни Софья Андреевна провела в Ясной Поляне , где скончалась 4 ноября 1919 года . Похоронена на Кочаковском кладбище, недалеко от Ясной Поляны.

Дети

От брака Льва Николаевича с Софьей Андреевной родилось 13 детей, пять из которых умерли в детстве:

1. Сергей (1863-1947), композитор, музыковед.
2. Татьяна (1864-1950), в 1917-1923 гг. хранитель музея-усадьбы «Ясная Поляна»; c 1899 замужем за Михаилом Сергеевичем Сухотиным .
3. Илья (1866-1933), писатель, мемуарист. В 1916 году покинул Россию и уехал в США.
4. Лев (1869-1945), писатель, скульптор. В эмиграции во Франции, Италии, затем в Швеции.
5. Мария (1871-1906), с 1897 замужем за князем Николаем Леонидовичем Оболенским (1872-1934).
6. Пётр (1872-1873)
7. Николай (1874-1875)
8. Варвара (1875-1875)
9. Андрей (1877-1916), чиновник особых поручений при тульском губернаторе.
10. Михаил (1879-1944). В 1920 году эмигрировал, жил в Турции, Югославии, Франции и Марокко.
11. Алексей (1881-1886)
12. Александра (1884-1979), помощница отца.
13. Иван (1888-1895).

Киновоплощения

• В нашумевшем фильме Якова Протазанова «Уход великого старца » (1912) роль Софьи Андреевны сыграла американская актриса, которая использовала русский псевдоним Ольга Петрова . Фильм был запрещен к показу в России по просьбе семьи Толстого.
• В фильме