Шишкин - роль зрителя в спектакле. Шишкин - роль зрителя в спектакле Что хочет видеть зритель в театре

Зритель это не вкус, зритель это опыт

Зрительский опыт, возможный в театре, не сводим к опыту потребления другой масс. медийной продукции. Говоря о театральном зрителе, в последнюю очередь можно обращаться к понятию массовый вкус, соотносить театральную продукцию с этой анонимной инстанцией.

В театре, где возможно «сопереживание», то есть физическое одномоментное соприсутствие с разыгрываемой фантазийной, фикциональной реальностью (достаточно банальное и уже известное отграничение театра от других коллективных просмотров) зритель получает возможность репетировать различные социальные роли , зритель оказывается в различных случайных сообществах, зритель испытывает на себе различные эмоции коллективной жизни . Этот опыт в целом не повторяем при других просмотрах. Возможно, это то, что удерживает театр от исчезновения.

Внутреннее устройство театра как модель общества

История театра предлагает разные формы устройства театрального пространства, что влечет за собой претворение в зрителе несводимых к бытовому существованию опытов. Каждая форма театра обращает внимание на важное для данного социального устройства качество внимания или социального действия.

Самое общее теоретическое знание, касающееся зрителя в системе масс. медиа предлагает нам утверждение, что зритель некритично воспринимает конвенции реальности, предлагаемые ему каналами передачи информации в отличие, скажем от литературных (нежанровой литературы) конвенций реальности или немассового искусства, где они глубоко противоречат повседневному опыту зрителя/читателя. Шок от диспропорции запускает механизм восприятия того или иного текста, заставляет зрителя/читателя заново переосмыслять конвенции собственного восприятия реальности, границ своего реального мира.

По аналогии с восприятием литературы и искусства, можно сказать, что различные формы театра активируют в зрителе, в участнике особую эмоцию и особую роль, не сводимую к повседневному опыту.

В истории театра и в топографии существующих сегодня театральных форм можно выявить разные антропологические конструкции зрителя. Культура двадцатого века уникальна тем, что в ней могут одновременно практиковаться различные театральные системы.

И значит, что зрителю в реальности дается возможность комбинировать свои ощущения, пробовать различные социальные роли. Фестивали или жизнь театральных городов может предложить зрителю одновременно шесть-семь концепций социального переживания фантастической театральной реальности, данной в физическом соприсутствии с ним.

Вот примерное описание театральных пространств, одновременно присутствующих в большом европейском городе. Я выделаю лишь тенденции, элементы этих театральных пространств могут комбинироваться и в одном представлении. Важно понимать их происхождение и зрительскую роль, ими порождаемую.

Устройство шекспировского театра предполагает переживание похода в театр близкое к застольному веселью, к простонародному отдыху. Такой опыт апеллирует к буйной, безудержной, эмоциональной жизни.

Театральные формы нового времени (опера, затем оперетта), с концепцией зеркала сцены, где на сцене общественные конфликты снижаются или драматизируются, где действие обращено к человеку со способностью не веселиться и куролесить, а узнать себя, как часть сложного социума и соотнести свои конфликты со сценической версией. А кроме того, в таком театральном устройстве, важным становится не только процесс просмотра спектакля, но и демонстрация собственного престижа перед спектаклем¸ спектакль, который разыгрывают пришедшие в оперетту еще до представления. В современном контексте, игра в аристократическое или буржуазное общество возможна в оперных театрах.

В цирке, где главная тема представления — дрессура, зритель переживает снова и снова свое величие и власть над природой. Самодрессура, покорение диких животных, восхищение человеческими возможностями, вплоть до паранормальных (в искусстве иллюзионистов).

Уличный театр своим местонахождением претендует на то, чтобы смешаться с реальной жизнью, максимально приближая прохожего к зрителю. Такая форма театра воплотилась в фестивале уличных театров в Эдинбурге, на российском пространстве онапрактикуется редко.

Изобретение девятнадцатого века, Кабаре — театр в кафе, театр, где как и в оперетте, высмеивается общество, где отдыхом становится рефлексия политики, пороков и привычкек соотечественников — самая неподъемная для российского зрителя форма театрального искусства. На месте такого театрального жанра уже несколько лет стабильно находятся юмористические телевизионные передачи типа Аншлага. Было сделано несколько проб вернуть практику кабаре в реальный театральный процесс, в Москве проходил фестиваль Stend ab comedie, периодически появляются инициативы кабаретных программ, но массового успеха это направление пока не получает.

И, наконец, самая сложно описываемая группа театральных пространств. Театры, называющие себя авангардными. Авангардное искусство в театре ставит под вопрос конвенции известных театральных форм и испытывает пределы зрительского восприятия. Эти театральные пространства очень важны, они — лаборатории, где зритель может вновь почувствовать как в первый раз роль зрителя, так и как в первый раз почувствовать театр как искусство.

Пространства ликования и пространства печали.

Кроме имиджа зрителя (зритель хохочущий, зритель наслаждающийся, зритель испытуемый, зритель собеседник) и несводимого к повседневности опыта переживания театрального представления, разные формы театра предлагают разделить солидарность на разных основаниях, например, в переживании единой эмоции. Зритель, осуществленный в представлении, приобретает доминантную эмоцию: наслаждающийся — шокированный — мучимый — спровоцированный — одобряющий — вдохновленный. Именно опыт объединения с другими людьми в эмоции, более очевидный, чем виртуальный эмоциональный опыт при просмотре телевизионных программ, редко где еще в жизни современного общества встречается с рефлексией. Эмоциональные всплески, переживаемые среди других людей по поводу театральных событий, могут составить конкуренцию эмоциям по поводу общественных ритуалов: минут молчания, праздничных шествий или эмоциям по поводу событий общества потребления: праздничных распродаж, появлений новых коллекций, розыгрышей.

Социальный опыт театрального зрителя: пространственный, ролевой, эмоциональный, в отличие от «качества театральной постановки» редко становится темой для театральных критиков, что жаль, поскольку такой подход позволил бы представить зрителя не пассивной инстанцией потребителя, но увидеть события восприятия, зрительские ощущения, зрительское участие — увлекательные и важные составляющие театральной жизни.

В Пензе уже седьмой год существует частный “Театр на обочине”. Это один из немногих коллективов города, который живет без государственных дотаций и поддержки. На жизнь театр зарабатывает сам: выпуском успешных спектаклей и созданием прилегающего бизнеса

Как совместить искусство и бизнес без потери духовной составляющей? Как привлечь зрителя, какие спектакли ему предлагать? Об этом – в интервью с художественным руководителем, режиссером и актрисой пензенского "Театра на обочине" Мариной Михайловой.

Как появилась идея создать первый в Пензе негосударственный театр? Для девушки - это весьма серьезный шаг: бюджетных дотаций нет, а, значит, зарабатывать и содержать труппу нужно самой…

Если бы мне сказали лет 8 назад, что открою свой театр, я бы ни за что в это не поверила. Все родилось просто, меня засосало в поток, как я это называю. Хотела работать с другой литературой, не такой, как в драматическом театре, где я на тот момент была актрисой.

Больше не могла транслировать людям то, что транслировала со сцены драмтеатра. Стоишь на сцене и плачешь в конце спектакля, думаешь: “Хорошо, что мой мастер не видит, что я здесь делаю”. Стою и спрашиваю себя: я буду расплачиваться за то, что я здесь несу? Сцена - это рупор, я попадаю прямо в сердца. Отношусь к этому очень серьезно, считаю, что кармически актер ответит за каждое слово, сказанное со сцены.

В один прекрасный момент мне попался прекрасный текст пензенского автора, прочитала его и подумала: “Боже, это про меня. Я так хочу это играть!” И созвала группу знакомых, с которыми так или иначе играла или встречалась на каких-то мероприятиях. Сделали спектакль, и на него стал ходить зритель. Тогда мы поняли: это то, что нужно людям. Зритель стал просить еще спектакли.

Все завертелось, закрутилось, и в один прекрасный момент я осознала себя в такой точке пространства: я на репетиции в драмтеатре, а за периметром горят мои проекты, собственный новый спектакль на выпуске, зрители, которые обрывают телефон. А я тут репетирую какое-то невероятное действо, ни уму ни сердцу, которое рождает лишь стыд по обе стороны рампы, и держат меня тут только понятия долга и служения. Я спросила себя: что я здесь делаю? На следующий день меня там не было, и я не жалела ни минуты.

Откуда появилось название “Театр на обочине”?

Название родилось достаточно просто. В начале пути мы искренне верили, что делаем fringe театр. И просто перевели это слово на русский язык. Театр - вечно меняющийся организм, мы сегодня не те, что были вчера. Довольно скоро мы осознали, что наша эстетика далека от фриндж-театра. А название осталось. Сегодня мы вкладываем в это иной смысл. Театр на обочине - дом у дороги. У дороги жизни. Ты вот ступил на эту дорогу, идешь-идешь, смотришь - театр. Зашел в него, набрался энергии, чтобы жить дальше, поплакал, посмеялся, обнулился и пошел дальше.

Театр как малый бизнес. Это, вообще, сложная история в России, потому что у нас нет никакого законодательства о том, как это вообще должно быть. Театр может быть ИП, театр может быть НКО. Я не занимаюсь производством материального товара. Можно покупать, к примеру, валенки за 200 рублей, продавать их по 800, и жить этим. Отдал налог государству - и тебе хорошо. В нашей сфере все по-другому. Я произвожу долгосрочный продукт, который не всегда сразу окупается. А налоги плачу такие же, как предприниматель, который покупает и продает те самые валенки. И это не совсем верно, мне кажется. В законодательстве для учреждений культуры, которые занимаются малым бизнесом, нет послаблений.

Я думаю, что мы до этого просто не дошли. У нас же после 1917 года, весь советский период, не было негосударственных театров! Все схемы существования театра как бизнеса, вся система - как продавать, как продвигать, были искоренены на корню. К сожалению, в сознании людей сейчас понятие “негосударственный театр” ассоциируется с детскими утренниками и скачущими зайцами под балалайку.

Руководители государственных театров хватаются за голову, потому что им говорят, что нужно зарабатывать, но как это делать - непонятно. Часто провинциальные государственные театры делают спектакли, которые через месяц списываются. Само собой, они не окупаются. Все это за деньги налогоплательщиков. Это немалые финансовые потери, но говорить об этом не принято.

Лично мне видится выход в воспитании кадров, которые реально смогут сдвинуть ситуацию: антрепренеров, театральных директоров, финансистов и управленцев всех уровней, которые смогут прийти в театр как в бизнес, не теряя при этом понимания его высокого художественного назначения.

Мне зона продюсирования театра крайне интересна, но это невообразимо тяжело - совмещать производство спектакля и его продвижение. Нам хотелось бы зарабатывать только спектаклями, но пока только постановками зарабатывать не получается.

Если на одних спектаклях выжить невозможно, как привлекаете средства?

Мы играем по два-четыре спектакля в месяц, делаем примерно одну премьеру в сезон. С финансовой точки зрения, все постановки, которые идут у нас на сегодняшний день (в репертуаре - пять спектаклей), - это успешная история, потому что зритель идет на них. Каждый спектакль как продукт по несколько раз окупил себя. Наш первый спектакль “Итальянские сны” будет идти седьмой сезон. Семь лет он собирает зрителей. Если учесть то, как у нас обстоят дела в Пензе, то это из ряда вон выходящая ситуация.

Мы проводили статистическое исследование среди населения 25-50 лет. Оказалось, что 51% населения в нашем городе не ходит никогда в театр. Из 49% оставшихся хотя бы раз в неделю, регулярно посещают театр только около 5% людей.

Поэтому одними спектаклями, несмотря на их успешность, заработать сложно. Мы наращиваем обороты и в других направлениях. У нас есть театральная школа, и это успешный проект, который, я думаю, будет расти. Также действует школа ораторского искусства, в которой мы занимаемся различного рода тренингами и мастер-классами - это востребовано бизнесменами и частными клиентами. Еще у нас есть “Имажинариум “Театра на обочине” - делаем различные “безумства” в зоне праздника или каких-то событий. При этом не работаем на днях рождениях, юбилеях, на свадьбах, мы делаем эксклюзивный продукт. Делаем спектакли, театрализованные акции, шествия, в которые будут вовлекаться жители, - всё, где так или иначе есть театральная составляющая.

Весь наш прилегающий бизнес имеет большой потенциал и требует вложений, материальных, физических, умственных. И в этой зоне мы тоже планируем развиваться.

Как привлекаете зрителя в театр? О чем ему рассказываете? Почему ваши постановки пользуются успехом?

Есть мнение, что современный зритель не любит поэзию и читать поэтические тексты со сцены - только себе в убыток. Но часто человек думает, что не понимает стихи, потому что хорошего исполнения произведения просто не слышал. Он еще не понял, что любит Есенина, что Цветаева - это круто и что Мандельштам писал про него. Зрителю, в первую очередь, нужно предложить возможность выбора, предложить хороший качественный театральный продукт. А он сам разберется - нравится ему это или нет. В нашем театре именно предложение рождает спрос, а не наоборот. Мы предлагаем, а зритель уже сам выбирает - хочет он это покупать или нет. А театр мы делаем для таких же, как мы, - обычных людей, живущих в конкретном городе и в конкретных обстоятельствах. Поэтому в спектаклях говорим о том, что чувствуем, чего хотим, и что нас волнует сегодня.

Я не уверена, что зритель хочет глупой комедии, в которой все изменили друг другу, затем помирились и стали счастливы. И никакие исследования этого не доказывают. Не доказывают, что зритель окончательно отупел. И потом: театр уже достаточно дискредитировал себя. Хочется, чтобы это прекратилось.

Репертуарная политика провинциальных театров сейчас ориентирована на то, чтобы “травка пузико щекотала” публике: мы покажем тебе все, что ты хочешь, только не уходи. Но, как говорил Эмиль Золя, если театр пойдет на поводу у зрителя, то очень скоро артисты дойдут до полового акта на сцене. Театр призван взывать к лучшему в человеке, на мой взгляд.

Театр для меня - не место, где просто рассказывают истории. Таких мест у нас полно и без него: СМИ, интернет, телевидение, кино отчасти. Театр же - это чувственное искусство, место, где ты “тренируешь” не ум, а сердце. Это место для страсти. Люди идут в театр за эмоцией. Когда мы выбираем тексты для спектаклей, мы идем от чувства к смыслу, редко наоборот. Иногда темы витают в воздухе, и на этой волне будто сам собой к нам приходит нужный текст.

Как вы относитесь к тому, что для привлечения зрителей в спектаклях используют “обнаженку” и различные провокационные темы?

Для меня нет провокационных тем. Я видела огромное количество голых тел на сцене за время своей театральной карьеры. Сказать, что меня шокирует человеческое тело нельзя, скорее, наоборот, оно мне нравится. Мне кажется оно беззащитным и красивым.

Страх обнаженного тела меня пугает больше. Мы не в Средневековье, и потом, мы живем все-таки в физических телах. Другое дело, когда обнаженные натуры на сцене используются ради пиара, ради самого элемента шока, быстро проходящего, надо сказать. Все же мы взрослые люди. Я считаю это довольно глупым явлением, это такой вечный пубертат. Печально, что такое иногда бывает в постановках известных и весьма талантливых режиссеров. Сидишь и думаешь: ребята, да ладно, все ради того, чтобы пипиську показать?

Обнажение должно использоваться только оправданно - не для того, чтобы шокировать зрителя, а чтобы передать определенный художественный смысл, какое-то чувство. Это не может быть целью, это средство. Чтобы провести зрителя дальше.

Каким ты видишь свой театр через 30 лет?

“Театр на обочине” через 30 лет - это, в первую очередь, высокопрофессиональная труппа, команда звезд. У меня будет серьезная техническая группа, свое здание (пока его нет), помещение такое, какое я хочу. У меня будет обязательно свой театральный институт, хочу запатентовать свою методику преподавания актерского мастерства. Мы будем готовить артистов как для своего, так и для других театров. Я уверена, у нас все будет хорошо!

Театр и зритель

Тема вечная и очень важная. Вечная потому, что каждая эпоха рождает тут свои проблемы. Важная потому, что надо научить зрителя воспринимать искусство, а в этой области сделано пока очень мало.

Я думаю, дорогие наши зрители, иной из вас с недоумением взглянул бы на человека, который в ответ на ваше сообщение, что вы с женой вечером идете в театр, сказал бы: «Ага, значит, работать идете!» А между тем с того момента, как начинает гаснуть свет в зрительном зале, и до окончания спектакля вы, вольно или невольно, вовлечены в работу, ибо вы сопереживаете нам, помогая нам, иногда мешая, иногда сопротивляясь, а потом вновь отдаваясь всем своим существом или какой-то частью себя, - словом, вступает в действие магия театра. Не смущайтесь, что соединяю контрастные слова - «работа» и «магия». В данном случае они сочетаемы.

Конечно, все сказанное происходит в тот вечер, когда мы - театр - на высоте: когда пьеса сильна, спектакль мощен и нам есть что поведать зрителю. Хотим мы быть такими всегда, и не вина наша, а беда, если не всегда это удается! Но как бы то ни было, без вас мы не существуем: нельзя у себя в комнате сыграть спектакль. Если ежевечерне по ту сторону рампы не сопереживают нам тысяча с лишним человек (это самая хорошая цифра для драматического театра), наше искусство просто не состоялось.

Вот почему такие неоспоримые положения, как то, что художник творит для народа, что народ - высший судья искусства, нашим цехом воспринимались не как отвлеченные формулы, а самым конкретным, насущным образом.

Огромна ваша роль в окончательном формировании спектакля - ведь с вашим приходом в зрительный зал начинается новый, главнейший этап в жизни спектакля - его дозревание, так сказать, на зрителе; он корректируется с учетом тех видимых и невидимых сигналов, токов, что идут от вас на сцену. Ведь не только смех и аплодисменты - зрительская реакция. А тишина? Да одной тишины можно насчитать несколько вариантов, ибо есть тишина зрительской заинтересованности. Увы, есть тишина от скуки. И, наконец, та волшебная тишина высшего порядка, которая возникает в зрительном зале в ответ на совершающееся на сцене чудо. В момент актерского преображения, потрясения, ради нескольких минут которого идет иногда трехчасовой спектакль. И это тоже магия театра!

Вас, зрителей, надо уважать - во имя этой бесспорной истины сложилась, к примеру, традиция выхода на поклоны, когда мы по окончании спектакля кланяемся вам, благодаря за приход ваш и прощаясь с вами.

Но, конечно, никакие поклоны не помогут, если, допустим, возникло у вас отрицательное впечатление от слабой пьесы, небрежной игры, небрежного грима, плохо произнесенного текста, грязных декораций и прочих неурядиц, которые недопустимы в театре, но все же нет-нет да случаются. Мы боремся с этим со всей возможной строгостью, прислушиваясь к претензиям вашим устным, письменным, на зрительских конференциях и т. д. Меньше обсуждается вопрос об уважении зрителей к театру, и мне необходимо сказать об этом несколько слов именно сейчас, когда я рассказываю вам о том, сколь много вы для нас значите. Итак, прежде всего: с каждым ли из вас, зрителей, мы дружим? Кто вы - сегодняшняя тысяча человек, сидящая перед нами? Сколько среди вас тех, кто любит и понимает театр, а сколько зрителей случайных? Это не праздные вопросы. Если мы законно гордимся ростом культурного уровня нашего советского зрителя, если мы верны вот этой формуле - «Народ - высший судья искусства», значит ли это, что каждый зритель - непререкаемый авторитет в области искусства, нашего, в частности? Ведь как само искусство, так и восприятие его может быть талантливым и менее талантливым, бездарным может быть! Причем известно, что самые безапелляционные суждения, и не только в искусстве, а во всех областях жизни, исходят сплошь да рядом от людей наименее сведущих! Кто, например, тот зритель, которого я надолго запомнил, кланяясь как-то после спектакля «Милый лжец» в нашем театре? Я запомнил его потому, что он выделялся тупой неподвижностью в группе оживленно аплодирующих людей. Он-то не унизил свои ладони хлопками, и весь его напыщенно-снисходительный вид как бы говорил о том, что он осчастливил нас своим посещением. Я не хочу больше его видеть в зрительном зале! И не потому, что он не хлопал - ему просто мог не понравиться спектакль, - а потому, что он снизошел до театра! Счастье, что вот таких, вольно или невольно мешающих нам, мало.

В нашем репертуаре был спектакль «Леший» - это первый вариант всем вам, очевидно, знакомого «Дяди Вани» Антона Павловича Чехова. Я играл в нем Жоржа Войницкого - прообраз будущего дяди Вани. Роль, я бы сказал, высокого напряжения, особенно в «Лешем», где Жорж Войницкий кончает самоубийством. И мне был необходим сопереживающий зритель! Как никогда! И перед каждым спектаклем я обязательно в щелочку рассматривал зрительный зал, пытаясь по лицам и поведению зрителей определить, кому же я сегодня в первую очередь смогу доверить свои самые сокровенные чувства и мысли со сцены? А с кем сегодня буду вынужден сражаться, биться за Чехова?! Вот, может быть, эти двое - мои? Нет, нет, уже вижу - они случайные. А вот эти двое, наверное, шли в Театр сатиры; им хотелось посмеяться, а почему-то попали к нам - благо рядом. И ведь объективно это могут быть прелестные, веселые люди, но сегодня, здесь, мои враги, - они будут мешать мне, если я не сумею «переделать» как-то их на Чехова! А вот мои! Я уверен - они купили билеты специально на «Лешего», они пришли на Чехова! По виду это совсем не какие-то особые, «чеховские» люди. Он - в военном, она - может быть, инженер или партийный работник, не знаю, но они мои, чувствую! И вот те - мои, и вот те… Не знаю, сколько раз я попал в точку в этих своих гаданиях, сколько раз ошибался, но мне просто необходимо было вообразить себе вот такую аудиторию. Ведь тончайшая поэзия чеховской драматургии требует предварительной настроенности зрителя на специальную «волну» - без помех.

Зрители, пришедшие именно на Чехова, в ходе спектакля не слышны или слышны по-особому - это от них идет та сосредоточенная тишина, о которой я говорил. Слышны другие, случайные зрители, жаждущие смешного. Это они заливисто хохочут, когда за кулисами раздается выстрел в момент моего самоубийства, думают, что это в неположенном месте лопнула электролампа, и затихают, когда племянница моя скажет: «Дядя Жорж застрелился!» Это они в полной дружбе со мной на протяжении 1-го акта, где я несколько раз острю и говорю смешные фразы, и это им я же мешаю во 2-м акте - как отчетливо всегда это чувствовал, - потому что там я сижу ночью у свечи в тяжелом раздумье, требуя от зрителя сопереживания. Таким образом, вопрос о воспитании зрителя - один из важнейших.