Русский национализм кто главный в стае. Русские националисты. Партия русских националистов. — Что вы как социолог хотели понять в «РНЕ»? И что было самым большим открытием

17.12.2017 10.02.2018

Русский национализм без Русских — «исповедание» идеологии русского национализма людьми, имеющими в той или иной степени нерусскую кровь или вообще не имеющими русской крови. Это люди не русской внешности , которые выдают себя за русских националистов. Как правило, эти люди настоящие фрики, они ведут себя агрессивно, некультурно, тем самым выставляя настоящих русских националистов недалёкими и агрессивными людьми.
Эти липовые националисты (их часто называют “гусские”) позорят и дискредитируют не только подлинных русских националистов, но и весь Русский народ . Они не имеют права выступать от имени Русских людей.

1 мая 2017 года в Москве от метро «Октябрьское поле» до метро «Щукинская» прошёл так называемый “русский марш”. Вот только среди шествующих практически не было этнических Русских. Зато было полно евреев и тюрков (украинцы, татары и т.д), которые от имени Русского народа выкрикивали антирусские лозунги. Лидеры этого марша: евреи Вячеслав Мальцев и Марк Израилевич Гальперин. Обратите внимание на последнего: Марк. Израилевич. Гальперин (еврейская фамилия, образованная от названия немецкого города Хайльбронн). И это лидер “РУССКОГО” марша. Представьте, что в Израиле какой-нибудь Владимир Владимирович Володин устроил “еврейский” марш, на котором от имени евреев стал выкрикивать антиеврейские лозунги (например, призыв вернуть Палестину).
А вот ещё один лидер “русского” марша. Иван Белецкий, еврей, выдающий себя русского националиста. Настоящая фамилия Тимошенко. Участвовал в деятельности “парнас”, был заснят вместе с Мальцевым в футболке с надписью “Сокира Перуна” (неонацистская музыкальная группа с украины, известная в последние годы поддержкой “Правого сектора”* и “Азова”). Ныне обитает на украине. 25 сентября 2017 сторонники Белецкого заявили, что Русский Марш - это якобы их частная собственность. Чуть ранее эти люди заявили, что только они могут определять, кто является русским националистом, а кто нет. Сам Белецкий утверждает, что только он и те, кому он разрешит, имеет право на Русский Марш.
Таким образом, эти самозванные “русские националисты” обманом пытаются захватить имя Русского Марша, лишив права на него настоящих русских националистов, его организовавших, и присвоив его своей антирусской группе. Клевета, ложь, и вопиющая наглость, которую не видело русское национальное движение уже много лет - вот на чём строится их план по захвату и Русского Марша и русского национализма в целом.

На «Русский марш» с украинским флагом.

Гражданская война на украине имела для России, помимо прочего, одно довольно неожиданное последствие — привела к кризису русского национализма. Выяснилось, что многие из тех, кто на словах ратовал за Русский народ, поддержали украинских националистов и даже нацистов, убивавших Русских именно за то, что они Русские. Эти люди с украинскими флагами бросают тень на всё русское движение. Их обязательно покажут по телевизору и скажут: «Посмотрите на этих русских националистов. Они поддерживают тех, кто убивает их соотечественников». И ведь будут правы.
“Русский” марш 2014 года, на котором были замечены украинские флаги, ввёл в недоумение и оттолкнул многих из тех, кто прежде симпатизировал русскому националистическому движению. А ведь буквально за полгода до майдана на украине в России было чуть ли не модным называть себя националистом. Даже президент Владимир Путин назвал себя русским националистом. Почему многие из тех, кто называли себя “русскими националистами”, оказались предателями собственного народа? Потому что Русский народ это не их народ. Их народ это евреи, татары, хохлы и т.д.
Если государство не пытается стихийный национализм организовать и подстроить под государственные интересы, это начинают делать люди с антигосударственными взглядами. “Русский” марш в Люблино, собиравший когда-то 10 тысяч человек с началом войны на Донбассе и поддержкой его организаторов свидомых боевиков, растерял былую численность, в 2015-2016 собирал лишь от силы 1200-1300 человек, которые осуждали «агрессию России на украине» и активно участвовали в т.н. общегражданских акциях протеста, возглавляемые русофобствующими либералами. В 2016 году на “Русском” марше в столице задержали семь человек. Четверо из них были одеты в балаклавы, один призывал колонну идти к Кремлю, другой нёс пиротехнику, а третий шёл с украинским флагом. “Русский” марш с украинским флагом.
Денис Михеев - позиционирует себя как “русский” националист, хотя на самом деле таковым не является. Участвовал в “Русских Маршах”, но поддерживал Евромайдан, украинскую карательную операцию на Донбассе и выступал против ДНР и ЛНР, а также ввода российских войск на украину. Назвал Традицию (сайт русских националистов) “украинофобской помойкой”. Фактически Денис Михеев - украинский националист, а не русский.

К противникам “Русской весны” центр “Сова” относит московских лидеров Объединения “Русские” — Дмитрия Демушкина, Владимира Басманова, Александра Белова, лидера движения “Национальные демократы”, Семёна Пихтелева (это движение также входит в Объединение “Русские”), главу “Русской пробежки” в Санкт-Петербурге Максима Калиниченко, бывшего члена политсовета движения “Реструкт!” Романа Железнова, главу “Славянской силы” в Санкт-Петербурге Дмитрия Евтушенко и др. В Майдане они увидели образец националистической революции. Последовательные националисты, приветствующие новую украинскую власть, клеймят жителей юго-востока “ватниками” и “совками”, ностальгирующими по СССР. Они, по мнению экспертов, оказались в политической изоляции, сблизившись “парадоксальным образом” с либеральной оппозицией.
Нельзя быть за Русский народ, и при этом быть против русского государства.
Вот типичный представить “русского” марша.
“Всем добрый день! Кто здесь… ааа… Я надеюсь здесь плишли все, кто шёл суда, чтобы показать, что мы гусские… ааа… несогласны с Путиным. С его режимом, с его.. ааа.. с его… режимом. Сегодня гусский марш. Я заявляю это открыто. Сегодня гусский марш!” (подняла вверх руку - Нацистское приветствие)

О национализме говорят неохотно. Затрагивают эту болезненную тему, как правило, страстно осуждая это явление. Создается впечатление, что национализма то ли не существует, то ли он представляет собой нечто позорное. Но так ли это? Стоит заметить, что национализм был важнейшим фактором в нашей недавней истории, а именно – при распаде СССР. Националистические настроения в бывших советских республиках и ярко выраженная русофобия, ненависть к русским легли в основу многих постсоветских режимов. Перед распадом СССР эту тему тоже старались избегать, замалчивать или демонизировать.

Поэтому мы просто обязаны сегодня отнестись к проблеме национализма всерьез, без предубеждений и истерики.

Национализм надо в первую очередь понять. И лишь разобравшись, в чем дело, решать, как с этим явлением поступить.

Хочу заметить, что национализма как единого идеологического учения, как законченной политической теории не существует. У каждого народа, у каждой нации есть свой собственный национализм.

Например, национализм англичан неразрывно связан с философией либерализма, индивидуализма и колониализма. Национализм немцев основан на биологическом расовом родстве. Национализм французов ставит превыше всего государство и политические права граждан.

Одним словом, сколько народов, столько и разновидностей национализма. В одних больше практицизма, в других - мифологии, в-третьих - раздражения, в-четвертых - надежды.

Посмотрим на проблему с другого ракурса. Сегодня вполне уместно поставить вопрос о том, что понимать под «нацией» и, соответственно, «национализмом», применительно к Российской Федерации?

Если следовать этническому определению нации, т.е. нации как биологическому объединению людей по общему происхождению и языку, мы вынуждены будем признать: в России живет много наций – столько же, сколько этносов. И намного больше, чем существует национальных республик. В таком случае, национализм условно делится на две неравные категории – русский национализм и национализм этнических меньшинств.

Но русский национализм и, тем более, национализм меньшинств будут не сплачивать население и общество, а, напротив, делить его на составляющие. Тем самым создавая предпосылки для распада российской государственности по сценарию СССР. Такой биологический национализм идет против российской государственности и чреват разрушительными последствиями.

Другое понимание «нации» толкует ее как политическое объединение граждан. Это просвещенный европейский национализм французского типа. Здесь речь идет уже не о русском национализме, но о гражданской нации россиян. Суть такова: россияне - все те, у кого есть российское гражданство.

Однако «российский национализм» не является решением проблемы.

Население Российской Федерации по основным качественным характеристикам, по историческому опыту, по цивилизационной принадлежности не сильно отличается от населения других стран СНГ, которые объединяет с нами не только советский 70-летний период, но и долгие века. За границами России, в СНГ, живут многие миллионы русских. А на территории России - миллионы нерусских. Но и русские, и нерусские всего постсоветского пространства – это по сути один народ, одна культура, одна нация.

Единственным выходом для сплочения народа в этой ситуации было бы обращение не к нации – в любом ее понимании, и тем более не к абстрактному и либеральному гражданскому обществу, но к Империи.

Именно империя даст место развитию русской идентичности. Она сможет свободно развиваться и укрепляться в своем собственном православном контексте. Другие этносы также получат это право.

Империя никогда не навязывает всем единого шаблона.

Империя объединяет и возвышает, дает доступ к вершинам исторического бытия и позволяет расцветать внутри себя сотням тысяч цветов.

И вместе с тем, Империя ясно и однозначно отвечает на главный вопрос, который и лежит в основе национализма как явления: кто мы? Куда мы идем? Как связано наше прошлое с нашим будущим? Кто наши друзья, а кто враги?

Империя все знает. Это единственный приемлемый ответ. По крайней мере для нас, русских. Ведь мы всегда были народом-имперостроителем.

Слово национализм к нам, русским, исторически неприложимо. Или как минимум порождает двусмысленность. Мы слишком велики и глубоки, чтобы быть только нацией. Мы – народ, Народ с большой буквы.

Этот текст появился в качестве ответа на публично заданные мне вопросы господина Павла Данилина.

В своём блоге он написал следующее:

Русские националисты умело научились разбираться с полемистами в дискуссиях о нелегальной миграции и в спорах, посвященных международной политике. Но есть темы, фактически табуированные для русских националистов. Больные места. Точки, куда могут бить и бьют, а также те вопросы, отвечать на которые неудобно. Порой даже и не знаешь, как отвечать на них. Такие вот вопросы я и задаю сегодня Константину Крылову, одному из лидеров интеллектуального националистического движения.

7. Почему русские националисты в штыки встречают любые инициативы системных партий, направленные на поддержку националистического дискурса, в частности, речь идет о русском клубе Единой России и последних инициативах КПРФ?

8. Почему русские националисты постоянно ссорятся, и не могут создать единого националистического движения?

10. Что именно русские националисты думают о собственности в России, в том числе, об итогах приватизации, и намерены ли они в случае прихода к власти предпринимать какие либо действия в отношении пересмотра итогов приватизации?

12. Какая политика, по мнению русских националистов должна проводиться в отношении стран СНГ?

13. Как русский националист относится к понятию империя, ее культурной и цивилизаторской функции?

17. Как именно русские националисты намерены строить отношения с гражданами России другой национальности, в случае прихода к власти?

Понятно, что автор вопросов просто свёл вместе наиболее распространённые предрассудки и заблуждения по поводу современного русского национализма. С другой стороны, это и в самом деле распространённые предрассудки и влиятельные заблуждения. Поэтому я постарался ответить на каждый вопрос как можно подробнее.

* * *

Сначала — небольшое предупреждение.

Русское движение — в отличие, скажем, от прокремлевских или либеральных, в которых многообразие мнений не поощряется — достаточно разнородно. В нем участвуют люди, придерживающиеся разных точек зрения на многие вопросы.

Поэтому я не могу говорить за всех. То, что здесь сказано — это мои мнения и мои наблюдения, как теоретика и участника русского движения. При этом я пытался учесть не только свои, но и чужие мнения, и где только возможно, указывал, где речь идет о распространенной среди русских националистов позиции, а где — о моей собственной. Я старался не скрывать имеющихся противоречий и не обходить острые углы и спорные моменты.

Я также старался быть максимально честным и объективным в фактических вопросах — и не слишком сильно упрощать сложные вещи. В результате ответы сильно превосходят вопросы по длине. Увы, краткость — сестра таланта, но теща ясности, а на некоторые простые вопросы простых ответов просто не существует.

1. Что общего между русским национализмом, нацизмом и расизмом, в том числе и с фанатами Гитлера?

Здесь уместно для начала поинтересоваться — а почему вы спрашиваете? Точнее, почему именно этот вопрос оказался первым в списке?

Увы, ответ очевиден. Наша власть, не имея сколько-нибудь убедительных аргументов, опровергающих русских националистов, развернула пропагандистскую компанию, обвиняя их в разнообразных грехах. Универсальным и наиболее удобным стало обвинение в «нацизме» и «фашизме» — поскольку эти слова в современном обеспамятевшем мире стало просто обозначением «всего самого страшного».

Впрочем, власть не сама этому научилась: манеру обвинять своих противников в «фашизме» она заимствовала у либералов, российских и зарубежных которые охотно пользуются этим приемом для шельмования противников.

Но попробуем все-таки сказать нечто по существу.

Ответ будет длинным и подробным — пожалуй, длиннее и подробнее, чем ответы на прочие вопросы. Прошу винить за это не меня, а тех, кто устроил путаницу в головах множества людей.

Национализм — общее понятие. Расизм — одна из теорий, обосновывающих определенный вид национализма, а именно империалистический национализм. Далее, «национал-социализм», «нацизм» (он же «фашизм») — экзотическая разновидность расизма. Таким образом, всякий расист — националист, но не всякий националист — расист. Соответственно, всякий нацист — расист, но не всякий расист — нацист.

Разумеется, тот факт, что расизм есть разновидность националистической идеологии, не бросает тени на национализм в целом. Для сравнения: раковая опухоль есть вид живой ткани, и даже очень живучая, но мы ведь не считаем, что рак компрометирует саму идею многоклеточности, и нам всем стоит деградировать до состояния амеб. Мы предпочитаем бороться с раком как таковым.

Вернемся, однако, к теме. Национализм утверждает, что

1) нации имеют интересы (из чего следует, что разные нации могут иметь разные интересы), и

2) нация имеет право и даже обязана отстаивать свои интересы там, где они ущемляются — не только другими народами, но и, скажем, властью, или какими-то социальными группами.

Разумеется, интересы нации можно понимать по-разному. Но, в общем, удовлетворение национальных интересов возможно либо за счет ресурсов самого народа, либо за чужой счет. В первом случае народ нуждается прежде всего в свободе, независимости, справедливой власти и тому подобном. Во втором — в возможности безнаказанно угнетать другие народы.

Поэтому существуют два вида национализма. Первый можно назвать национально-освободительным, второй — империалистическим.

Возможно, конечно, и какое-то их совмещение: некоторые народы стремятся к независимости от других, но при этом готовы угнетать третьи. Но для обоснования права на то и другое разом используется разная идеология и риторика, соединить которые можно только при помощи специальных приемов.

Одним из них, кстати, и является расизм. Расизм — это учение о том, что существуют «высшие» и «низшие» («богоизбранные» и «проклятые», «биологически полноценные» и «биологически неполноценные», «культурные» и «дикие»), расы и народы, причем «высшие» имеют право — данное им Богом, Природой, Культурой и т.п. сущностями — подавлять и угнетать низшие расы, удовлетворять свои материальные интересы за их счет. Это учение очень удобно, поскольку снимает множество вопросов типа «почему нам можно то, что другим нельзя».

Тут прошу внимания. Утверждение, что народы различаются по своим биологическим свойствам и культуре, расизмом не является. Это всего лишь констатация факта: да, люди различны, и нации тоже различны. Нет ничего расистского и в рассуждениях о культурной или даже биологической совместимости или несовместимости разных народов. Верны они или нет — другой вопрос, но это не расизм. Расизм — это именно учение о праве истреблять, угнетать, эксплуатировать или унижать другие народы. Заметим, что для этого даже не обязательно утверждать «биологическое превосходство» над ними. Вполне достаточно назвать угнетаемых и истребляемых «некультурными», «богоотверженными», или, скажем, «насквозь пропитанными тысячелетним рабством» (эту формулировку любят использовать наши либеральные расисты по отношению к русским).

Не будем гадать, кто и когда изобрел расизм: его проявления можно обнаружить даже в глубокой древности. В Европе он стал необычайно популярен в эпоху колониализма, как удобное оправдание колониальной экспансии и эксплуатации неевропейского населения (в том числе в таких отвратительных формах, как рабство).

Наконец, немецкий национал-социализм является разновидностью расизма — с той разницей, что немцы собирались колонизировать в первую очередь славянские земли. Учение о расовом превосходстве немцев (и вообще европейцев) над славянами является неотъемлемой частью национал-социалистического учения.

Из этого сразу следует, что русский националист не может быть нацистом или классическим национал-социалистом. Невозможно, чтобы русский националист добровольно признавал себя биологически или расово неполноценным существом, а свой народ — недочеловеками.

Что касается «русского расизма» (то есть учения о том, что именно русские являются высшей расой и имеют право угнетать другие народы), то подобные учения не получили широкого распространения. Это связано с уже указанными историческими причинами — русские, как народ, не имели колониального прошлого. Предки каждого англичанина или француза имели материальные выгоды от наличия колоний, в их исторической памяти отложилось, насколько это было замечательно — потому-то Европа «больна расизмом». Русские, к добру или к худу, такого опыта не получили. Российская Империя не имела колоний в европейском смысле этого слова. Напротив, русские несли основные расходы и издержки по расширению пределов государства, и не имели с этого никаких выгод.

Сейчас русские, в массе своей, отнюдь не воспринимают себя как «высшую расу господ». Они находятся в подчиненном, униженном, подавленном состоянии, и знают это.

Русские националисты не призывают к захвату земель и колоний, к господству над иными народами, к унижению и угнетению. Они хотят освободиться сами, а не порабощать других. Их основные требования — прекращение угнетения русских людей, создание русского государства на исторических русских землях. Короче говоря, русский национализм — это национализм национально-освободительный.

На это можно возразить, что известная часть русских националистов испытывает явный и нескрываемый интерес и симпатии к «гитлеризму», особенно к его символике и атрибутике. Мы, дескать, знаем людей, называющих себя русскими националистами и вскидывающих руку в нацистском приветствии, малюющих свастики на стенах домов и т.п.

Да, есть русские националисты, которые используют такую символику. В девяностые годы этого было больше (тогда, например, крупнейшая русская организация того времени — РНЕ — имела своим символом «коловрат»), сейчас гораздо меньше. Но это бывает.

Однако следует понимать, почему и отчего фашистские символы пользуются популярностью и в каком качестве они используются.

Ответ до смешного прост. Так называемая «фашистская» атрибутика воспринимается прежде всего как протестная символика. Это вообще характерно для национально-освободительных движений на начальных этапах развития.

В качестве примера: все мы читали в детстве «Тиля Уленшпигеля» и восхищались храбрыми гёзами, отстоявшими независимость Нидерландов от испанцев. Но, между прочим, гёзы — чтобы позлить испанцев и римский престол — использовали символы, приводившие тогдашних европейцев в больший ужас, чем нынешняя фашистская символика. Конкретно — исламские, турецкие. Гёзы носили на шляпах зеленые полумесяцы и надписи «Лучше служить султану турецкому, чем Папе». Разумеется, никаких реальных симпатий к турецкому султану они не питали — им просто хотелось как можно сильнее задеть ненавистного противника.

Ту же роль играют и пресловутые свастики: поскольку считалось, что для людей, находящихся у власти, этот символ крайне неприятен, русские националисты пытались задеть своих врагов хотя бы этим. «Ах, вы называете нас фашистами? Хорошо, для вас мы будем фашистами! Зиг хайль!» Символы — оружие безоружных.

Разумеется, это касается не только «фашистской» символики. Например, НБП использует гротескно «коммунистические» символы, в стилистике западных антикоммунистических комиксов середины прошлого века. Используются они ровно для той же цели — чтобы хоть как-то оскорбить чувства «гайдарочубайсов», ну и встряхнуть обывателей. Заметим, что реальная идеология нынешней НБП очень далека и от большевизма, и от национализма, и от фашизма, а Лимонов выступает вместе с Каспаровым.

Сейчас мы видим, как по мере развития русского движения «протестный фашизм» теряет популярность. То же можно сказать и о нескольких организациях, которые настаивали на том, что они являются и «русскими», и «национал-социалистическими». Так, единственная сколько-нибудь заметная организация, которая официально заявила о себе как о «национал-социалистической» и «белорасистской» — НСО — сейчас практически распалась. Другие организации и их лидеры, в том числе и те, кто в девяностые годы пытался создать некое подобие «фашистской идеологии для русских», считая это удачной идеей (по причинам, указанным выше), теперь осознанно переходят на иные позиции. На массовых мероприятиях, устраиваемых крупными русскими организациями, уже трудно увидеть знамена и плакаты с «коловратами». Разве что «зиги-заги» и прочие кричалки, наверное, популярные скорее среди футбольных фанатов и т.п., еще будут какое-то время радовать глаз и ухо либеральных журналистов и правительственных чиновников. Впрочем, последние все меньше полагаются на случай и все больше — на проплаченных специалистов по постановке спектаклей с «фашизмом».

Сейчас большая часть карикатурных «нацистиков» — это обыкновенные провокаторы, а подавляющее большинство свастик на стенах появляются ровно в тот момент, когда нужно найди повод для дискредитации какого-нибудь перспективного политического движения. Во время предвыборной компании партии «Родина» я видел на стенах домов корявые надписи «СКЕНЫ ЗА РОДИНУ» (те, кто их малевали, не знали, как пишется слово «скин») и кривые свастики, закрученные куда Бог пошлет. Такие же кривые свастики, только вокруг аббревиатуры «ДПНИ», украсили в 2008 году переходы на Большом Арбате — аккурат к Русскому Маршу.

Впрочем, если уж быть совсем въедливым и дотошным, можно вспомнить еще одну причину неких «как бы нацистских» симпатий в русском движении.

Я имею в виду свойственную образованным русским людям еще с петровских времен тягу ко всему немецкому, германофилию. Связана она с образом Германии как «образцовой культурной страны». Этот образ — часть классической русской культуры XVIII-XIX веков. Сентиментальное германофильство — настроение, свойственное, например, ранним славянофилам. Либералы же обычно ориентировались на англосаксонские страны, видя в них образец цивилизации, англофильство свойственно русским либералам изначально. Сейчас оно обычно выражается в неумеренном американолюбии. Но низкопоклонство перед «Сияющим Городом На Холме» до недавнего времени считалось совершенно естественным, а вот германофильство кажется подозрительным — так как оно связано с интересам к творчеству «правых» литераторов, экономистов и философов, многие из которых сейчас считаются (обычно — облыжно) «предтечами нацизма». Тут поработала и советская пропаганда, которая записала в «нацисты» даже Ницше. Одно время в «нацизме» подозревали любого публичного интеллектуала, цитирующего, скажем, Юнгера или Шмидта. Сейчас, конечно, это звучит смешно — но свою роль это обстоятельство тоже сыграло.

Подведем же, наконец, итоги. У русского движения нет сколько-нибудь значимого фашистского прошлого, оно ни в коей мере не является фашистским сейчас, и его развитие идет в сторону, противоположную фашизму. «Русский фашизм» сегодня — это жупел, которым враги русского движения пытаются махать, оправдывая угнетение русского народа и репрессии против русских активистов.

2. Почему в среде русских националистов своими считают, в том числе и тех, кто активно и агрессивно выступает против Русской православной церкви?

Для начала отметим: русский национализм не является фундаменталистским религиозным учением. Это светская, мирская политическая теория и практика. Русским националистом может быть человек, исповедующий любую религию или не исповедующий никакой.

Это не теоретизирование: именно так и обстоят дела. В рядах русского движения можно встретить людей с самыми разными религиозными воззрениями, от православных христиан до славянских язычников и атеистов.

Разумеется, большинство русских националистов — православные. Это следует просто из того факта, что православие сейчас является «русской религией». Некоторые православные — члены РПЦ МП, другие принадлежат к иным православным церквам. Разумеется, последние настроены к РПЦ МП критически.

Есть также убежденные атеисты, противники любой религии, или представители религиозных учений, считающих себя пострадавшими от христианизации (те же славянские язычники).

Все это не мешает им проявлять терпимость к воззрениям друг друга и действовать сообща в тех вопросах, в которых они едины.

Что касается православных — и христиан вообще. Верующий человек может занять по отношению к иноверцам (в том числе и тем, кто выступает против его веры или его церкви) две позиции. Первая — не иметь с ними ничего общего, гнушаться их общества, или стараться нанести им какой-нибудь вред. Некоторые религии учат своих адептов именно этому. Христианам же, насколько мне известно, заповедано иное: сотрудничать со всеми во всяком деле, которое христианин считает добрым, полезным и согласным с совестью, словом и делом показывая ближним силу своей веры. Православные христиане, участвующие в русском движении, поступают именно так — и это приносит свои плоды.

Можно, впрочем, задаться иным вопросом — почему Русская православная церковь не стала объединяющим началом для русского движения, не сыграла ту роль, которую сыграл Костел в Польше восьмидесятых, когда польское гражданское общество объединилось, в том числе, и вокруг католичества? Но это уже вопрос к РПЦ МП, а не к русским националистам, которые открыты для сотрудничества со всеми, кто разделяет их цели и чаяния.

3. Как намерены русские националисты взаимодействовать со сторонниками генерала Власова?

Русские националисты не считают свое движение преемственным власовскому — в том смысле, в котором, например, украинские националисты официально считают своими предшественниками бандеровскую ОУН и прочие организации, действовавшие на территории Украины в сороковые-пятидесятые годы. Не существует сколько-нибудь известных русских организаций, которые хотя бы претендовали бы на преемничество с РОА, РОНА и т.п., и уж тем более имели бы такое преемничество на самом деле.

Есть несколько организаций, имеющих косвенное отношение к событиям времен второй мировой войны — например, РОВС (Русский Обще-Воинский Союз). Они состоят в основном из эмигрантов и их потомков. Эти организации не считают себя частью современного русского национального движения и занимаются в основном «хранением памяти о белых воинах и разоблачением преступлений коммунизма». Бог им в помощь.

Есть также несколько старых русских национальных организаций — таких, например, как Национально-Патриотический Фронт «Память» — среди участников которых подобные симпатии, пожалуй, распространены. На их реальную политику это не оказывает никакого влияния.

Чтобы быть уж совсем честным, скажу, что, покопавшись, можно найти несколько сообществ, которые и в самом деле прилагают некие усилия к реабилитации генерала Власова и других сил, сражавшихся на немецкой стороне. В этом качестве я припоминаю военно-историческую организацию «Добровольческий корпус» и ее лидера Яниса Бремзиса. Практический опыт взаимодействия с ним у меня был. Он состоял в том, что упомянутый господин подал многостраничное заявление в ОВД «Сокол» г. Москвы, в котором обвинял меня и моих соратников в преступном намерении уничтожить мемориальный комплекс памяти Белых Воинов (а именно, памятники, стоящие в церковном дворике) силами тайной организации «Собаки Берии» (в которую я, по его мнению, вхожу) и спецподразделения «Альфа» (которому я, по его мнению, могу отдавать приказы), в связи с чем угрожал «массовым протестным самосожжением международной общественности». В сообщничестве со мной он также обвинял ныне покойного патриарха РПЦ Алексия Второго .

Я отношусь к г-ну Бремзису и его окружению с искренним сочувствием и желаю этим людям скорейшего выздоровления.

В заключение — о возможных причинах симпатий к фигуре генерала-коллаборациониста. Российская история прошлого века была крайне трагичной и закончилась геополитическим крахом. В такой ситуации людям свойственно мечтать об иных вариантах истории, и верить в то, что, не случись того-то и того-то, все сложилось бы лучше. Осуждать их за это бессмысленно: это свойство психики. Так, у нас есть множество людей, уверенных, что, если бы не революции 1917 года, мы жили бы в великой стране — и ностальгирующих по «России, которую мы потеряли». Другие сожалеют, что Сталин не прожил еще десять лет и не построил технократическую утопию. Кто-то сожалеет о «косыгинских реформах», а кто-то — об избрании Горбачева генсеком. Есть и те, кто верит, что оккупация Гитлером Советского Союза в 1941 году принесла бы меньше бед и страданий русскому народу, чем продолжение коммунистического господства.

Что ж, я могу представить себе вариант мировой истории, в котором подобное стало бы возможным. Сюжет, интересный для романиста — я и сам с удовольствием прочел бы хорошо написанный роман на подобную тему. Впрочем, как литератор, я мог бы и написать нечто подобное, почему бы и нет?

Практического значения всё это не имеет. Как высказался по этому поводу Дмитрий Демушкин, лидер одной весьма радикальной организации, постоянно обвиняемой в симпатиях к «фашизму и гитлеризму»: «Нет задачи — воскресить фашистов и переиграть за них войну, захватить Сталинград и Москву. Гитлер — мертв. Мы победили».

Впрочем, «плачи по Гитлеру» все же не вполне безобидны, так как задевают чувства множества русских людей, чьи предки воевали с немецкими оккупантами. Но в таком случае имеет смысл посмотреть, на чьей стороне гитлерофилов больше. Я хорошо помню, что в эпоху перестройки и в девяностые гитлерофилия считалась вполне приличной именно в либеральном стане. Можно встретить множество публичных персонажей, от журналистов до историков, которые публично и печатно рассуждали о том, насколько Гитлер был лучше Сталина, и как бы мы «под немцами» пили баварское пиво. Кстати, большинство этих людей в той или иной мере разделяют и русофобские идеи. Я уж и не говорю об общелиберальном культе таких одиозных фигур, как, скажем, Пиночет. Причем либеральный культ «великих реформ Пиночета», в отличие от кабинетных рассуждений историософов, нанес огромный реальный вред России — поскольку, в числе прочего, лег в основу идеологического оправдания реформ 1992-1994 годов. Этот культ разделяют и посейчас, в том числе и люди, близкие к власти… Почему-то никому из них не предъявляют обвинений в фашизме — скорее всего, потому, что право бросать такое обвинение они предусмотрительно застолбили за собой.

4. Почему русские националисты полагают возможным выступать рядом с нацистами и национал-социалистами?

Кто с кем выступает рядом? Неужели русские националисты ходят на какие-то «нацистские мероприятия», устраиваемые «нацистами и национал-социалистами», пытаются вписать свои идеи в «нацистские программы», плетутся в хвосте нацистских колонн?

Нет, ничего подобного никто не видел. Русские националисты — самостоятельная сила, именно они устраивают мероприятия, они озвучивают свои собственные лозунги, у них есть своя программа, и она не является нацистской. Ни о каком присоединении русских националистов к каким-то «нацистам» говорить не приходится.

Что имеет место на самом деле? Некоторые люди, которые считают себя «фашистами» или «национал-социалистами» (или называют себя таковыми — исповедуя вместо настоящего национал-социализма некие собственные фантазии на эту тему, о причинах этого см. выше), выражают симпатии к русским националистам и участвуют в наших акциях. Не мы идем к ним — но они идут к нам.

Хорошо ли это? С точки зрения авторитарного, агрессивно-оборонительного сознания — свойственного, увы, многим — это, конечно, ужасно. Если на митинг или пикет приходят не те люди, их надо гнать, даже если они настроены дружественно, и даже особенно, если они настроены дружественно. Кто не подписал кровью партийную программу из тысячи пунктов, не принес присягу на верность всем нашим кумирам и не проклял всех наших врагов — тот да будет изгнан из наших рядов… Мы хорошо знаем эту логику, не так ли?

Но нет. Мы, русские националисты, не хотим и не будем вести себя подобным образом. Русское движение — не секта, не сборище параноиков и не проплаченная тусовка. Мы никого не боимся — и поэтому зовем к себе всех, в том числе и представителей самых крайних взглядов. Пусть они — фашисты, либералы, демократы, консерваторы, коммунисты, верующие, неверующие — приходят к нам, пусть участвуют в наших делах, пусть становятся русскими националистами. Мы готовы взаимодействовать со всеми, кто не настроен враждебно к русским интересам и открыт для диалога.

5. Являются ли русские националисты антисемитами?

Да, конечно, среди русских националистов можно найти антисемитов. Можно их найти, наверное, и среди либералов, и среди коммунистов, и даже среди поклонников Ктулху. Антисемиты, представьте себе, встречаются даже среди евреев.

Впрочем, среди всех вышеперечисленных встречаются и сионисты — в смысле, сторонники государства Израиль. Среди русских националистов произральские взгляды довольно распространены — как, впрочем, и антиизраильские. Но очень многие считают Израиль хорошим примером сильного национального государства, а то и образцом для подражания.

Так или иначе, это всего лишь мнения и симпатии. Что касается сущностных черт современного русского национализма, то антисемитизм к ним не относится. Русские националисты не ставят своей целью «уничтожение евреев» или еще что-то подобное.

Это легко доказать, и не на словах, а на деле. Несмотря на постоянные крики об «антисемитизме», «грядущих погромах» и прочую словесную пачкотню, за все эти годы не было ни одной попытки совершения подобных действий на самом деле. Все, что могут предъявить «борцы с антисемитизмом» — это чьи-то слова. При этом евреи наговорили и написали о русских куда больше пакостей. Но что касается практики, то все, что здесь можно припомнить — это неизвестно кем поставленный заминированный антисемитский плакат (помните?), да несчастного больного Копцева, который действовал из побуждений, известных скорее психиатрам. А вот чудовищная «антифашистская» компания, приведшая к ужесточению политического режима в России и использовавшая, в частности, «дело Копцева», проводилась людьми клинически здоровыми — хотя в их моральной полноценности можно было бы усомниться.

Разумеется, русские националисты в своей пропаганде и агитации уделяют известное внимание действиям еврейского лобби в целом (например, таким организациям, как РЕК), а также конкретных евреев, имеющих власть или рычаги влияния и пользующиеся им не на благо России и русского народа. В частности, многие русские националисты сочувствовали и поддерживали президента России В.В. Путина в ситуации с «группой Гусинского», а впоследствии — с делом ЮКОСа. С другой стороны, в среде русских националистов был популярен покойный генерал Рохлин — чье еврейское происхождение, кстати, было предметом насмешек со стороны либеральных СМИ.

Это свидетельствует о простой вещи: русские националисты судят о людях и народах по их делам. Мы не видим в евреях ангелов, которых нельзя критиковать, или животных, чьи действия не подлежат моральной оценке. Представьте себе, мы считаем евреев людьми — как и всех прочих. И если можно обсуждать историю, культуру, политику и национальные интересы русских, поляков, американцев, таджиков, чеченцев и даже загадочных эскимосов — почему этого нельзя делать, когда речь заходит о евреях? Нет ли в этом антисемитизма?

6. Почему русскими националистами называют, в том числе и сепаратистов, сторонников Новгородских республики и подобных им носителей сепаратистской идеологии?

Мне неизвестно политическое движение, которое ставило бы себе целью отделение Новгородской области от России.

Существуют исторические симпатии к древней Новгородской республике, которую многие считают развитым демократическим государством европейского типа, уничтоженным «московским режимом» — и скорбят по этому поводу. Плач о утраченных новгородских вольностях — постоянная тема русской культуры, вечевой колокол — такой же символ России, как и двуглавый орел или шапка Мономаха.

Есть также недавно созданное литературно-публицистическое движение, основанное на идеях одного интеллектуала-теоретика, одного хорошего поэта и нескольких остроумных публицистов. Насколько я понимаю, они призывают к пересмотру традиционной картины русской истории, а также строят планы на будущее. Многое, написанное ими в этом ключе, заслуживает внимания — например, рассмотрение положения русских в России на протяжении веков. Другие части этой программы, особенно касающиеся будущего, вызывают больший скептицизм. Все это чрезвычайно интересно — с историософской точки зрения.

Что касается реального сепаратизма, то, помимо очень сильного антирусского сепаратизма национальных республик, он до сих пор не стал значимым фактором политический жизни нашей страны. Существуют сторонники отделения от России карельских территорий, есть мечтатели о независимой Пруссии, входящей в Европу, имеются сепаратистские тенденции в Сибири и на Дальнем Востоке. Такие настроения подогреваются чудовищно несправедливым государственно-территориальным и экономическим устройством Российской Федерации, систематическим ограблением целых регионов, политикой препятствования развитию, преференциями «нерусским» национальным республикам за счет русских областей. Мы живем в отвратительно устроенном государстве, и нет ничего удивительного в том, что люди готовы отделиться от него. Фактически, единственное, что их удерживает от политической самоорганизации и реальных действий — понимание того, что любой бунт будет либо жесточайшим образом подавлен, либо, в случае маловероятного успеха, отделившиеся территории будут аннексированы соседними государствами, и положение русских станет еще хуже. Но сейчас можно ожидать всплеска таких настроений — особенно если ужесточение политического режима в сочетании с экономическим кризисом сделает московскую власть ненавистной до такой степени, что ей предпочтут китайцев.

Единственное действенное лекарство от сепаратизма — это успех русского национального движения, удовлетворение чаяний русского народа. Если русские обретут свое государство, им не захочется бежать из него куда угодно.

Это что касается сепаратизма в собственном смысле этого слова — то есть желания русских отделиться от Российской Федерации. Но есть другое: стремление избавиться от части территорий, населенных нерусским населением, от которого исходит угроза русским.

Прежде всего это касается кавказского региона. Среди русских националистов имеется достаточно много сторонников отделения Кавказа.

Эта точка зрения подкреплена серьезными аргументами. Вкратце: удержание Кавказа той ценой, которую Россия платит сейчас — начиная от миллиарднодолларовых выплат кавказским сатрапиям из федерального бюджета и кончая безумными преференциями кавказцам в России, их фактическим господством во многих сферах общественной и экономической жизни, — слишком велика. Если же учесть, что фактическое дистанцирование Кавказа от России идет полным ходом, а контроль со стороны Кремля давно превратился в фикцию, то становится очевидным: продолжение нынешней кавказской политики просто бессмысленно.

Формат отношений с Кавказом должен быть пересмотрен в любом случае. Выбор придется делать между сепарацией, отделением России от Кавказа — или каким-то планом его реконструкции. Пока подобного плана не существует, число сторонников избавления от опасного и проблемного региона будет расти.

В такой ситуации желающие сохранения Кавказа (или любых других нерусских территорий) в составе России должны убеждать русских, что это имеет смысл — а не русские должны оправдываться за свое желание жить спокойно, не платить дань, не подвергаться насилию, не быть зависимыми от «детей гор». Никакие заклинания о «сохранении территориальной целостности России» не приведут ни к чему, кроме дальнейшего озлобления.

Особенно же смешны эти заклинания из уст кремлевских пропагандистов. Специально для них напоминаю: величайшим сепаратистом в русской истории был Борис Николаевич Ельцин. Этот человек был в числе тех, кто, развалив Советский Союз, разделил также традиционные русские земли, признал независимость Украины, Белоруссии, отдал русскую часть Казахстана и так далее. Миллионы русских остались за пределами России. Нынешняя кремлевская власть прямо преемствует ельцинской. Никакого морального права учить русских Родину любить эти люди не имеют и иметь не могут.

7. Почему русские националисты в штыки встречают любые инициативы системных партий, направленные на поддержку националистического дискурса, в частности, речь идет о Русском Клубе Единой России и последних инициативах КПРФ?

Мы принимаем в штыки эти инициативы? Покажите же нам эти штыки!

Чтобы не ходить далеко за примерами. Лично я — постоянный участник Русского Клуба, заседания которого охотно посещают и другие деятели русского движения. Я поддерживал инициативы Клуба и принимал участие в их обсуждении и разработке. Я считаю эту деятельность полезной и конструктивной.

Инициативы КПРФ вызвали в среде националистов интерес и бурную дискуссию. Штыки же были выставлены в основном ортодоксальными коммунистами, которые поспешили заклеймить Зюганова за «отход от идей интернационализма» и т.п.

Разумеется, все это отнюдь не исключает критического обсуждения этих инициатив, устного и письменного. Но вообще русские националисты крайне позитивно относятся к любым инициативам «системных» партий, когда они делают шаги в правильном, с нашей точки зрения, направлении.

А вот наши уважаемые оппоненты и впрямь встречают в штыки инициативы националистов, их шаги навстречу. Опять же вспоминается характерный эпизод: недавно наш соратник из ДПНИ пришел на «молодогвардейский» митинг против миграции — там на него напали охранники только за то, что он поддержал некоторые идеи выступающих от имени своей организации… Они хотят видеть только себя и слышать только себя.

Небольшой постскриптум. Когда я уже заканчивал этот текст, произошло варварское избиение (фактически — попытка убийства) Александра Белова, лидера ДПНИ. Мы не знаем, кто это сделал, хотя предположения довольно очевидны. Но характерно, что «системные силы» не выразили сочувствие и не осудили нападавших. Скорее всего, им даже не пришло в голову, что это следовало бы сделать: ведь русские националисты, по их мнению, находятся, как выразился один политик, «за пределами политического поля» — то есть с ними можно обращаться как угодно. Такое отношение трудно забыть и трудно простить.

8. Почему русские националисты постоянно ссорятся и не могут создать единого националистического движения?

Русское национальное движение выделилось из общепротестного «патриотического» движения только в середине нулевых. До того русский национализм в чистом виде практически не встречался.

В восьмидесятые и девяностые годы то, что сейчас считают «ранним русским национализмом», было смесью сентиментального народничества в духе «писателей-деревенщиков», православного фундаментализма, конспирологии (отечественной и западной), острой ностальгии по СССР, культа сильного государства, разного рода мифов и общего недовольства существующим положением вещей. Люди тогда верили в самые странные вещи и не понимали, что происходит в реальности. Когда же муть в головах начала помаленьку оседать, ее принялись усердно взбивать — в чем преуспел, например, Жириновский (роль ЛДПР в политической жизни девяностых вообще невозможно переоценить).

Тем не менее, постепенно «общепротестная», «красно-коричнево-бело-не-пойми-какая» идеология все же разложилась на фракции. Это породило целый спектр «идеологий через черточку», где слово «национализм» играло роль своего рода приставки, а дальше шло главное: «национал-большевизм», «национал-монархизм», «национал-империализм», «национал-анархизм», «национал-технократия» e tutti frutti.

У всех этих идеологических конструкций было одно общее, оно же и разъединяющее: второе слово. «Национализм» в них всегда был подчиненным моментом, средством. Целью же была «монархия», «истинный социализм», какая-нибудь «империя», или, наоборот, «революция» («духовная» или социальная), в общем — что-то такое, чему русский национализм должен послужить в качестве топлива. И уж конечно, национал-анархист не может не ссориться с национал-монархистом: ведь каждый из них рассчитывает на один и тот же ресурс (то есть на русский народ), но собирается использовать его для совершенно различных проектов. Неудивительно, что вся эта публика постоянно конфликтовала между собой, а все усилия по объединению на какой-то общей платформе терпели крах. Достаточно было прийти в любое собрание националистов и громко сказать — «Распутин был святым!» (или «Сталин был людоедом!»), чтобы все присутствующие тут же, бросив прочие дела, принялись бы ожесточенно препираться по этому поводу.

На все это накладывались обычные беды маргинальных движений: мелкие амбиции лидеров, организационная беспомощность, банальная бедность.

Настоящий национализм начинается там, где «второе слово» перестает быть главным. Русский народ не является средством для чего бы то ни было — Государства, Империи, Космической Экспансии, Белой Расовой Солидарности, Социальной Справедливости, Исторической Миссии и т.п. Все «великие проекты» имеют смысл и ценность ровно настолько, насколько они полезны русской нации. С осознания этой простой мысли — русские нужны сами себе, а не как ресурс или топливо для чего-то внешнего, сколь бы привлекательным оно ни было, — и началось русское движение в подлинном смысле слова.

О перспективах. Я не думаю, что русское движение придет (или хотя бы должно стремиться) к «единству», если под ним понимать единую организацию, «руку миллионнопалую», управляемую каким-нибудь «харизматическим вождем». Нет, я не исключаю подобной перспективы, но считаю ее реализацию маловероятной. На наших глазах складывается иная система — а именно, сеть русских организаций, тесно координирующих свою деятельность, связанных совместными проектами, перекрестным членством, личными контактами, и, конечно, общей целью — созданием русской нации и строительством русского национального государства.

Уже сейчас мы видим, что русские организации, которые стоят на позициях последовательного национализма, умеют договариваться между собой, невзирая на идеологические симпатии и антипатии. Это, конечно, не сняло всех противоречий и никогда их не снимет. Тем не менее, принятие чистого национализма за основу делает возможным конструктивный диалог — как друг с другом, так и с иными политическими силами.

9. Как именно русские националисты намерены решать вопрос исторического примирения поколений, учитывая наличие как красного, так и белого дискурсов в националистическом движении и непримиримые разногласия между ними?

В настоящий момент и «красный», и «белый» дискурсы — это прежде всего дискурсы. То есть: агрессивные риторические конструкции, предназначенные, прежде всего, для стимуляции определенных чувств. Грубо говоря, это поводы для ругани между людьми, любящими ругаться по разным поводам, обвиняя друг друга в грехах и преступлениях предков (идейных и реальных), призывая друг друга к покаянию и одновременно понося друг друга последними словами. Все это чем дальше, тем больше напоминает борьбу нанайских мальчиков.

На этом фоне наша власть осуществляет своего рода практический синтез «красной» и «белой» идей. Мы живем в странном «красно-белом» государстве, причем и от «красного», и от «белого» взято худшее — например, узнаваемо советские практики политического подавления масс гармонично сочетаются с дичайшим социальным неравенством, заставляющим вспомнить чуть ли не крепостничество, «и так во всем».

Мое мнение по этому вопросу таково. Русские националисты могут придерживаться разных взглядов на те или иные страницы прошлого нашей страны. Важно то, что они думают по поводу ее настоящего и будущего.

Впрочем, если уж говорить об «историческом примирении красных и белых», то именно русский национализм может предложить убедительную формулу такового.

Ужасы российского двадцатого века были предопределены Гражданской войной. Она стала возможной, в свою очередь, потому, что обе стороны, каждая по-своему, отрицала национальные чувства и тем более националистическую идеологию.

Коммунисты, как известно, были интернационалистами, причем интернационализм того времени был таков, что его можно назвать «антирусским антинационализмом». Но их противники, известные сейчас как «белое движение», тоже не были русскими националистами: их идеология представляла собой противоречивый сплав старой «имперской» идеологии (основанной на сословных и религиозных ценностях, а также на традиции служения государству), «февральского» либерализма, неких вариантов небольшевистского социализма и т.п.

Обе стороны конфликта решали свои проблемы за счет русского народа. Можно спорить, кто в этом повинен больше, у меня тоже есть своя точка зрения на эту тему. Но нельзя отрицать, что известное «красные придут — грабят, белые придут — грабят» довольно точно описывало народное восприятие происходящего. Эту народную правду нельзя замазать ни «красными», ни «белыми» агитками: так было.

Но самое главное и самое страшное состояло в том, что русские убивали русских. Убивали много, систематически. Свои убивали своих. Не потому ли сейчас русские так подозрительно относятся друг к другу, так боятся объединения, с такой готовностью отказываются от себя и своих интересов, что в нашем прошлом был такой опыт, и он еще не пережит и не сделался историей?

Так вот: ситуация, когда русские массово убивают русских во имя каких бы то ни было идей и целей, для националиста неприемлема в принципе. Для него не может быть привлекателен ни «красный» интернационализм (то есть сознательное отрицание национализма, пусть во имя таких прекрасных вещей, как всемирное братство, свобода от эксплуатации, построение справедливого общества), ни «белый» недонационализм (то есть попытка обойтись старыми идеями служения таким прекрасным вещам, как государство, монархия, церковь, честь, нравственные идеалы и т.п). Разумеется, он может больше сочувствовать тем или иным идеалам (сколь угодно замечательным), но ровно до того момента, пока эти идеалы не становятся поводом к истреблению русских людей.

Национализм — это прекращение гражданской войны, как в обществе, так и в отдельно взятом человеке. Он выводит за рамки «красно-белого конфликта», дает цельность, силу и свободу русскому духу.

В заключение еще отмечу, что «красно-белый конфликт» имеет важную политико-правовую составляющую.

Россия так и не восстановила свою преемственность от Российской Империи — что является конкретным, очень важным и имеющим огромные практические последствия, вопросом. С другой стороны, «левое», «советское» прошлое тоже является своего рода недооцененным активом — особенно если левая идеология получит новый шанс в изменившихся исторических условиях. Нет никакой необходимости поступаться чем-либо из того, что является частью нашей истории и принадлежит нам.

Впрочем, повторяю, на эту тему имеет смысл разговаривать, только покинув ту арену, где возятся красные и белые нанайские мальчики.

10. Что именно русские националисты думают о собственности в России, в том числе об итогах приватизации, и намерены ли они в случае прихода к власти предпринимать какие либо действия в отношении пересмотра итогов приватизации?

«Непересмотр итогов приватизации» — это краеугольный камень нынешней россиянской государственности, ее священная корова, в жертву которой уже принесены миллионы русских жизней (не говоря о материальных и духовных ценностях) и будут принесены еще миллионы и миллионы. Кажется, что это государство готово истребить всех русских, чтобы только сохранить в руках новых элит ту огромную собственность, которой они обладают.

Русские националисты, разумеется, считают итоги приватизации национальной катастрофой. И дело тут не только в нарушенной справедливости. Важно не только то, какими путями нынешние собственники приобрели собственность, но и то, что они с ней делают сейчас.

Нынешний клан владельцев приватизированной собственности доказал на деле, что их деятельность вредна «даже с точки зрения экономической». Люди, продающие за бесценок доставшиеся им даром минеральные богатства страны (может быть, с минимальной обработкой таковых) и прячущие деньги в оффшорах — это даже не капиталисты, а самые обыкновенные грабители.

Поскольку же они грабители, то они не воспринимают доставшиеся им богатства именно как собственность — и, кстати, абсолютно не уважают чужую собственность. Потому-то под прикрытием лозунга «непересмотра итогов приватизации» идет непрерывный передел активов, отъем собственности одними кланами у других, с активнейшим участием государства в этом процессе. Этот и составляет суть экономической жизни РФ.

Разумеется, никакое развитие в таких условиях просто невозможно. Таким образом, приватизированная собственность и клан ее владельцев угрожают российскому обществу в целом. Это главный фактор нестабильности и деградации, как экономической, так и социальной, культурной и т.п. Это болезнь, которая разъедает весь общественный организм в целом.

Впрочем, приватизированная собственность и ее владельцы — всего лишь верхушка пирамиды. Националисты считают не менее возмутительными и вопиющими такие явления, как фактическая монополизация выгоднейших секторов экономики союзом чиновничества, силовиков и этнических мафий, произвол в распределении государственных ресурсов (которые достаются им же), колоссальное давление на бизнес, и так далее. Сюда же мы относим политику государства, приводящую к уничтожению высокотехнологичных и наукоемких производств, разрушению науки и культуры, и так далее.

Фактически русский народ отстранен как от прав на российские природные богатства, так и от возможности богатеть какими бы то ни было способами, кроме морально неприемлемых или незаконных. Русские находятся в ловушке искусственной бедности, из которой один выход — национальное освобождение, за которым последует и все остальное.

Но вернемся к приватизированной собственности и ее судьбе. Стоит отметить, что пересмотр итогов приватизации вовсе не требует никаких революций, террора, рек крови и т.п. Достаточно соблюдать законы — современные российские законы. Это было наглядно продемонстрировано на том же «деле ЮКОСа» — каковое, заметим, отнюдь не привело к катастрофическим последствиям.

Однако пересмотр итогов приватизации не может быть самоцелью. Важно, что будет после этого.

Очевидно, новая национализация собственности, то есть передача ее в руки государства, бессмысленна — поскольку эта собственность снова окажется не в руках русского народа, а в руках чиновников, которые рано или поздно (а скорее всего — сразу) начнут использовать ее для личного обогащения. Граждане, ответственно относящиеся к государству, не подвергают его служителей таким искушениям. Те же самые последствия наступят при попытке простой, не отягощенной никакими обязательствами, передачи этой собственности в частные руки, сколь угодно чистые и незапятнанные. Нет никакого смысла менять одну камарилью собственников на другую, которая тоже заведет оффшорные счета и начнет дербанить российские богатства.

Решение состоит в создании механизмов ответственности собственников (или управляющих собственностью) перед русским обществом — замечу, не перед государством, а именно перед обществом в целом. Государственных чиновников можно купить или запугать; общество в целом купить или запугать нельзя.

Эти механизмы могут быть экономическими, административными или какими-то другими. Целый комплекс таких мер реализован в современных западных демократиях, равно как и на развитом Востоке — в Японии, Южной Корее, Сингапуре и других странах. Не исключено и появление оригинальной российской модели. Все это должно стать предметом широкой общественной дискуссии, на которую сейчас наложено фактическое табу. Ближайшая задача русской политической мысли — инициировать и развернуть такую дискуссию.

Сказанное не исключает возможности временной национализации некоторых секторов экономики — в особенности нефтегазового комплекса, имеющего решающее значение для формирования доходной части бюджета.

Стоит еще упомянуть тему реституции — эта идея популярна среди части русских националистов правых вглядов. Они полагают, что собственность, экспроприированная советской властью, должна быть возвращена потомкам законных владельцев. В Восточной Европе реституция была проведена. В России фактическая реституция проводится государством по отношению к церковной собственности, и националисты это, как правило, одобряют (хотя и не все). Я лично не имею никакого мнения по этому вопросу. Скорее всего, этот вопрос следует решить в ходе общественной дискуссии.

Кроме того, националисты ставят вопрос о собственности России за рубежом. Речь идет об очень значительных активах, стоимость которых огромна. Эта тема тесно связана с восстановлением правопреемства с Российской Империей. Разумеется, нынешние российские власти, озабоченные вывозом из страны всего ценного, а не наоборот, никогда не будут поднимать эту тему, поскольку это повредит их личным финансовым интересам на Западе. Так, например, Русской Православной Церкви принадлежала немалая земельная собственность в Палестине. Советское руководство фактически подарило большую часть этой собственности Израилю, но даже ее остатки имеют огромную ценность. Кто, кроме русских националистов, способен хотя бы начать обсуждение этих вопросов?

11. Каким образом русские националисты собираются заниматься сбережением нации?

«Сбережение народа» — лозунг, выдвинутый впервые Солженицыным. Он подразумевает физическое, экономическое, культурное и национальное возрождение русских.

Начнем с самого простого, демографического аспекта. Численность русских стремительно сокращается. Основная причина — сверхсмертность, особенно мужская, не имеющая аналогов в современном мире (включая развивающиеся страны). Простой перечень уже известных причин сверхсмертности занял бы несколько десятков страниц уобристого текста. Начать пришлось бы с актов геноцида (например, на Кавказе), а закончить — например, обсуждением химического состава содержимого пивных и водочных бутылок (которые содержат не только алкоголь, но и просто различные яды).

Но все это разнообразие причин укладывается в одну парадигму: практически в каждом конкретном случае мы видим либо попустительство государства, либо его прямое поощрение тех или иных, губительных для русских, мер и действий. Фактически можно говорить о политике русоцида, истребления русских как народа.

Я сейчас не буду обсуждать вопрос о степени осмысленности и целенаправленности этой политики. Достаточно обозначить главное: прекращение русоцида во всех формах является первоочередной задачей русского национального государства. Без этого все остальные меры — типа «повышения рождаемости» и т.п. — не будут иметь никакого смысла.

Однако все это касается планов на будущее. Но ведь, в отличие от экономики — в которой правила игры задает прежде всего государство, и где без обладания властью ничего изменить нельзя — жизнь народа и его состояние хотя бы отчасти зависят от него самого. Могут ли русские националисты уже сейчас предложить что-то полезное для русского народа и его сбережения?

Да, могут. Русские националисты способствуют сбережению русского народа уже сейчас. Хотя бы тем, что именно русские националисты сейчас являются единственными строителями гражданского общества в России. Именно русские националисты помогают людям защищать себя в опасных ситуациях столкновения с антирусскими силами (в том числе государственными), организуют их и направляют их усилия в конструктивное русло. Так, в последние годы развивается русская правозащита, причем каждый успех в этом направлении оказывает оздоровляющее моральное влияние на множество людей и служит примером обществу в целом — точно так же, как каждая неудача, каждый акт несправедливости по отношению к любому русскому человеку оказывает негативное влияние на общество в целом. Подробнее я писал об этом; не хочу повторяться.

Я уже не говорю о том, что само сообщество русских националистов является более здоровым, — биологически и морально — чем русское общество в среднем.

Так было не всегда. Я помню, в начале девяностых годов средний русский патриот был, как правило, унылым, депрессивным существом, живущим ностальгией по разрушенной стране и утраченному будущему. В то время как вокруг сновали люди с блестящими глазами, одержимые разными надеждами — кто пытался разбогатеть, кто уехать на ПМЖ в «развитую страну», кто надеялся на скорое торжество демократии и животворную руку рынка.

Сейчас ситуация кардинально изменилась. Средний российский обыватель перестал надеяться на что-либо хорошее. Все возможности схватить фортуну за хвост закончились в те же девяностые, и он понимает, что навеки останется в той общественной страте, куда его занесла судьба — и это еще в самом лучшем случае. В демократию обыватель не верит, да ее еще и нет, и, что всем очевидно, при нынешнем режиме не будет — а режим кажется вечным.. Он воспринимает страну, в которой живет, в лучшем случае как серый фон, а в худшем — как постылую клетку, куда его за что-то посадила судьба. Он не хочет заводить детей, потому что не понимает, заслуживает ли его род продолжения. Если дети у него есть, он не знает, что с ними делать. Он постоянно ощущает груз какой-то бесконечной вины, непонятно кем и за что на него возложенной. Он одержим синдромом россиянина — то есть боится даже мысленно осуждать тех, кто причиняет ему зло, а когда видит несправедливость, обвиняет жертву, а не злодея. Он вообще всего боится — и при этом ни к чему не готов.

Разумеется, он старается обо всем этом не думать — и в результате начинает бояться думать вообще.

Зато русский националист понимает, зачем живет. Вокруг него — не черная дыра, а родная земля, которую он должен вернуть себе и завещать потомкам. Он знает, что его жизнь имеет ценность, его усилия не тщетны, а враги, хотя и сильны, но все-таки не всесильны. У него есть за что уважать себя — в сегодняшней ситуации само участие в русском движении является достаточным поводом если не для гордости, то для самоуважения. Возможно, ему не хватает уверенности и он не всегда понимает, что делать — но, по крайней мере, у него есть ориентиры.

12. Какая политика, по мнению русских националистов, должна проводиться в отношении стран СНГ?

Так называемые «страны СНГ» — это образования, спонсируемые Россией в самых разных формах, начиная от огромных экономических преференций и кончая бесконечными политическими уступками, иногда чудовищными (достаточно вспомнить российско-украинские договоры). Россия буквально вскормила все эти режимы. Сейчас это открыто признают даже сами российские государственные деятели (особенно отставные: у нас принято проявлять государственную мудрость только после сдачи дел).

При этом практически все эти режимы настроены антироссийски, разница лишь в стилистике. Никаких «пророссийских политиков» на пространстве СНГ уже давно не осталось — если они когда-нибудь были.

Все это не мешает политической элите России и стран СНГ теснейшим образом сотрудничать — по части попила бабла. Именно это и является главной причиной столь странной политики: общность частных интересов.

При этом, если режимы СНГ являются националистическими, и их политики (при всей своей продажности, коррумпированности и т.п). в той или иной мере учитывают интересы своих народов, то российские власти не сдерживаемы ничем.

В результате все издержки подобной политики несет Россия и русский народ.

То же самое можно сказать и обо всех внешнеполитических связях России вообще. Все они имеют одну цель: личные выгоды, достигаемые за счет продажи, сдачи или предательства общероссийских интересов — экономических, геополитических, каких угодно.

Поэтому изменение формата отношений с этими государствами должно происходить в русле нормализации самой российской государственности. Русское национальное государство не будет вести политику, сводящуюся к перманентному национальному предательству. Оно будет вести себя именно как государство, а не как частная лавочка по торговле наследием предков.

Что касается конкретики, будущих конфликтов и будущих союзов, движения армий и очертаний границ, то фантазии на эту тему столь же легки, сколь и беспочвенны. Вообще-то мы не знаем, что случится с миром в следующем году. Поэтому строить обширные планы на будущее сейчас бессмысленно.

13. Как русский националист относится к понятию империи, ее культурной и цивилизаторской функции?

«Империя» — типичный симулякр, да простится мне такое учёное (в плохом смысле) слово.

Россию испокон века обвиняли в «деспотизме» и, в частности, в «империализме». Делали это настоящие, без дураков, империалистические державы, вовсю грабившие колонии, торговавшие рабами и вообще «ни в чем себе не отказывающие». Все это делалось, разумеется, во имя добра и прогресса. Россию же поносили последними словами — как дикую, отсталую, варварскую и отвратительную страну. Агенты влияния запустили гнусное выражение «тюрьма народов» и наловчились поднимать гвалт по поводу «ущемлений прав» разных наций. Все это было подхвачено идиотами и изменниками внутри России и умными инородцами на ее окраинах, которые не могли упустить случай поживиться. Все это сыграло огромную роль в страшных событиях начала прошлого века.

Советский Союз придерживался антиимпериалистической идеологии — причем не на словах, а на деле. Так, именно СССР сыграл огромную роль в деколонизации: отнюдь не случайно в гербах некоторых независимых стран присутствует такой негламурный предмет, как автомат Калашникова. Внутри же страны проводилась политика насильственного перераспределения ресурсов от русских земель национальным окраинам: их «опережающее развивали», всегда за счет русских. Это касалось не только денег, но и политических, и культурных преференций. Русский старший брат работал за все семейство, не получая ничего взамен. Разумеется, СССР продолжали называть империей. Поскольку империей русского народа его было назвать невозможно при всем желании, его в конце концов обозвали «Империей Зла».

В горбачевские времена старую песню про тюрьму народов затянули снова — на этот раз «прорабы перестройки». «Империя» — на сей раз применительно к СССР — стало общераспространенным ругательством в перестроечной публицистике. Борьба с «империей» была объявлена священной — и выиграна.

В девяностые годы это слово было подхвачено патриотическими силами. Это было вызвано теми же психологическими причинами, что и симпатии к «фашизму», «Гитлеру» и «прочей свастике»: поскольку в лексиконе ненавистных либералов это слово было бранным и ненавистным, национально мыслящие интеллектуалы начали усердно восхвалять империю, ее величие, ее ценности и т.п. Все это сопровождалось восхвалением насилия, централизации, авторитаризма, охранительства, строгости нравов, опричинины, ежовщины-бериевщины, сапога и плетки и тому подобных ценностей. Назло либералам на все это принялись усердно молиться — как и на свастику с присущем ей зигхайлем.

Но в отличие от пресловутого «фашизма», который оказался удобным предлогом для стигматизации русского движения, «имперство» имело иную, на первый взгляд, более счастливую судьбу.

После крушения либеральной идеологии власть обратила внимание на «имперство» и начала этим настроениям покровительствовать — не то чтобы открыто, но ощутимо. Начались разговорчики про «либеральную», «энергетическую» и прочие «империи». В какой-то момент даже казалось, что «имперство» имеет шансы стать чем-то вроде неофициальной идеологии РФ — примерно как «державность» в СССР. Это было нечто, о чем власть прямо не говорила, но на что усиленно намекала — особенно делая очередную конкретную гадость русским людям. «Все это жертвы, приносимые величию Империи» — шептали пропагандисты и косили глазом на это величие, которое вот-вот появится.

Что за всем этим стоит на самом деле?

Начнём с фактов. Россия никогда не была империей — в традиционном западном смысле. Если она и была тюрьмой, то лишь для одного народа — русского. Русские в России не имели никаких выгод от эксплуатации колоний, потому что у России не было колоний, а были окраины, которые больше брали, чем давали. Можно понять, зачем и почему они понадобились: в основном это было связано с военно-политическими соображениями. Россия стоит буквально на семи ветрах, на перекрестке Евразии, не защищенная от врагов ни горами, ни морями. Некоторые территории — тот же Кавказ — пришлось присоединять только потому, что это был единственный на тот момент способ прекратить постоянные набеги, пресечь агрессию. Но окраины не были объектом систематической эксплуатации — русские цари так и не научились этой европейской науке. Увы, все тяготы и повинности государственного строительства и расширения нес русский народ. Если кого и закрепощали — в прямом смысле слова — то именно русских.

Стоит еще отметить, что все по-настоящему ценные территориальные приобретения России были сделаны не благодаря политике центральной власти, а вопреки ей. Особенно это касается освоения Сибири и Дальнего Востока — часть русской истории, с которой современный россиянин вообще не знаком. Фактически это было массовое движение русского народа, точнее — его лучших представителей, которые раздвигали границы державы на свой страх и риск. «Империя» же изо всех сил боролась с этим движением, стремясь к максимальной изоляции. В частности, именно «охранительное имперство» повинно в унизительном и нелепом крушении Русской Америки — с каковым проектом в русской истории связано очень многое (вплоть до причин декабристского восстания).

Специалисты называют традиционную Россию «империей наоборот» — то есть страной, где «метрополия» живет хуже и имеет меньше прав, чем «колонии». СССР уж точно был «обратной империей» — с определенной точки зрения Союз удобно рассматривать как совокупность метрополий, имевших общую колонию, то есть «русскую Россию», и нещадно ее эксплуатировавших.

Все это, впрочем, отдельная тема, представляющая сейчас чисто исторический интерес. Как я говорил по поводу других тем такого рода, важно не то, что могло быть, а то, что есть и будет. Поэтому вопрос должен быть поставлен так: имеет ли сейчас — и в близком будущем — имеет ли смысл России играть в «империю»?

Ответ прост. Империи — классические западные империи с колониями — похоже, отошли в прошлое. Сейчас приняты иные, куда более эффективные способы и приемы эксплуатации чужих стран и народов. И уж тем более русскому народу нет ни малейшего смысла стремиться восстанавливать «империю наоборот» — то есть снова становиться объектом эксплуатации закавказских, среднеазиатских и прочих стран и народов.

При этом совершенно отдельной темой является реинтеграция собственно русского пространства — о чем я скажу ниже.

14. Может ли российское государство оставаться в тех же географических границах, если встанет на путь национализма, в какую сторону должно проходить изменение границ, если должно и каким образом?

Одна из любимейших попевок врагов русского движения — запугивание «распадом страны». Нас кошмарят: если русские начнут подавать голос, требовать себе каких-то прав, и уж тем более сопротивляться инородческому игу, то могучие народы многонациональной России возмутятся, немедля восстанут, отделятся, и Россия останется «в пределах Московского царства», а то и Садового кольца. Поэтому русские должны сидеть тихо и терпеть все, что бы с ними не делали, во имя единства страны.

Начнем с последнего. Для националиста государство и даже страна — при всей их несомненной ценности — все же не так важны, как само существование и процветание его народа. Государство — это всего лишь машина управления, а страна — место жительства. Конечно, важно иметь свой дом и участок, и нужно сражаться за каждый сарай. Но если мы все умрем, защищая сарай, то в твой дом вселится кто-то другой. Дом, конечно, останется, и, может быть, к нему что-нибудь пристроят — но нам от этого легче не будет. Не будет нам хорошо и в том случае, если из этого дома сделают для нас тюрьму. Сидя в сыром подвале на цепи, трудно восхищаться красотой двускатной крыши и резными наличниками.

И если ценой существования государства под названием «Российская Федерация» в ее нынешних границах является вечное бесправие русского народа, его унижение и эксплуатация властями и инородцами, а в перспективе вымирание — в таком случае лучше всё что угодно, чем такое государство.

Но, к счастью для нас, предлагаемый выбор — терпеть и умирать или «сократиться до размеров Московского княжества» — ложен.

На самом деле единственной причиной всех недовольств и возмущений со стороны всяких «народов и национальностей» является униженное положение русских. Они понимают, что русские слабы и беззащитны, а центральная власть занята борьбой с русским народом и не может на этот народ опираться, так как он ее терпит, но не поддерживает. Почему бы в таком случае не разговаривать с этим народом и этой властью с позиции силы?

Сейчас любой «маленький, но гордый народ», возглавляемый криминальной элитой, может добиться от Кремля каких угодно уступок — в обмен на внешнюю лояльность и чисто символическое «сохранение единства страны». Достаточно посмотреть на современную Чечню, являющуюся, фактически, самостоятельным государством, в чьи дела центральная власть практически не вмешивается — зато любые требования чеченцев, самые дикие и противозаконные, исполняются беспрекословно. Чеченцы могут потребовать всего, чего угодно — начиная от денег и кончая кровью русских офицеров (вспомните дела Ульмана и Аракчеева!), и им все это дают. Если это и есть «сохранение территориальной целостности», то это пиррова территориальная целостность.

Если же русские начнут сопротивляться угнетению и унижению, их начнут уважать. С сильными считаются и стараются договориться. Возрастет и уважение к российской власти, у которой появится реальная опора — многомиллионный русский народ, сильный и сплоченный. Это укрепит целостность России.

Скажу больше. Если русский народ наконец станет хозяином в своем доме, правящей нацией в своем национальном государстве, то большинство нерусских народов воспримет это с облегчением . Именно народов, а не их элит — которые потеряют возможность бесконечно грабить Россию. Но для обычных татар, бурят или чукчей русское национальное государство будет, скорее, более комфортным, чем нынешняя «многонациональная» РФ.

Есть, разумеется, проблемные регионы — тот же Кавказ, или некоторые другие «национальные республики» (например, Якутия), где ситуация зашла очень далеко. Я уже касался этого вопроса в другом месте. Здесь необходима либо сепарация, либо реконструкция, в зависимости от ситуации. В любом случае, сейчас об этом говорить рано.

Это с одной стороны. С другой — существует проблема разделенного русского народа, который имеет право на воссоединение. Есть русские земли, находящиеся в составе других государств, есть также территории, с которых русские были изгнаны.

Национальная Россия при определенных обстоятельствах может начать процесс ирреденты, возвращения утраченных земель. Сейчас рано говорить о том, как он мог бы проходить и в каких формах — поскольку это возможно только в ситуации, когда национальное государство в России уже построено.

То же касается и планов реинтеграции «славянского ядра». Русские националисты считают украинский и белорусский народы частями разделенной русской нации. Воссоединение — в той или иной форме — пока еще возможно. Но оно возможно только в том случае, если русские повысят свою привлекательность в качестве национальной общности. Сейчас быть русским элементарно невыгодно: русские — забитый, униженный народ, не имеющий власти даже в собственном доме. Конечно, в такой ситуации лучше уж быть украинцем — это, по крайней мере, звучит гордо.

Если же Россия станет русской, она станет центром притяжения для всех славянских государств: всем захочется разделить успех русского народа, участвовать в нем. Это открывает соответствующие политические перспективы, о которых нынешняя российская власть не может и помыслить — да и не хочет этого, по причинам, изложенным выше.

15. Какие народы являются агрессивными и враждебными по отношению к русскому народу?

Вопрос отчасти предполагает, что народы имеют некие постоянные склонности друг к другу, своего рода «избирательное сродство». Лев Гумилев, чьи теории крайне популярны в современной России — их влияние можно сравнить с влиянием вульгарного фрейдизма на Америку середины века — назвал это «комплиментарностью». Он, в частности, утверждал, что тюркские народы «комплиментарны» русским, а западные — «некомплиментарны». Сейчас этим термином — как и пресловутой «пассионарностью» — пользуются все кому не лень.

Я не буду заниматься критикой гумилевских теорий. Посмотрим на вещи проще. Народы, как и люди, действуют, исходя из своих интересов, как они их понимают. Эти интересы меняются. Вражда и дружба народов приходит и уходит. Например, в 1941 году главным национальным врагом русских были немцы. То, что они делали в России, было чудовищно. Русские платили им ненавистью. Но сейчас ни немцы, ни русские не считают друг друга своими главными врагами — хотя, конечно, историческая память никуда не делась. Русских националистов даже упрекают в излишнем увлечении «всем немецким» — о чем я подробно говорил выше.

Сейчас подавляющее большинство нерусских народов относится к русским скверно. Как минимум — без уважения, как максимум — просто как к жертве. Особенно это относится к самым диким, самым агрессивным народам, в среде которых ценится только сила. Видя чужую слабость, они нападают. Справедливости ради отметим, что друг с другом они обращаются так же. Но и более мирные демонстрируют на практике все то же самое. Когда их мало и они слабы, они боятся русских, но не уважают их. Если они получают хоть какую-то власть, то принимаются теснить русских, лишать работы и дохода, не давать житья, господствовать над ними во всем, начиная с экономических отношений и кончая политическими. В ситуации полной безнаказанности — грабят, насилуют, убивают.

Но и «цивилизованные», по нашим представлениям, народы — например, те же прибалты, которыми в советское время так восхищались и видели в них «европейцев» — относятся к русским не лучше. Они делают то же самое, но «культурными, цивилизованными методами».

Так или иначе, в глазах всех народов современные русские — это люди второго сорта.

Главная причина тому — положение русского народа в России (не говоря уже о других государствах). Русские находятся в тяжелейшем состоянии, так как антинародная и антирусская власть подавляет и угнетает их, причем не только своими руками, но и поощряя к этому все остальные народы и даже откровенно союзничая с ними в этом вопросе. Большинство русских не видело иных порядков и считают это если не нормальным, то неизбежным.

Русское движение стремится к тому, чтобы изменить положение дел — для начала изменив отношение русских к факту собственного угнетения. По мере того, как русские начнут осознавать свои права и интересы и отстаивать их, отношение к ним будет меняться. Оскалы вновь сменятся улыбками, наглость — восточной вежливостью, ненависть — гостеприимством. Нашим детям придется смотреть старые записи «шариатских судов» и читать книги о резне и погромах на Кавказе, чтобы понять, что представляют собой на самом деле эти милые, улыбчивые люди… Впрочем, до этой прекрасной поры надо еще дожить.

16. Что именно хотят построить в России русские националисты в случае прихода к власти?

Русское национальное государство.

Я не буду тут «разворачивать всякие панорамы» и описывать, как сладко и ладно будет в нем жить. Это и глупо, и вульгарно. Я попробую вместо этого описать те базовые ценности, которые в таком государстве должны быть реализованы.

Общие принципы. Русское государство будет строиться по принципу «никогда больше».

То есть: все его институты должны работать на то, что завоеванные русскими права и свободы не могли бы быть у них отняты снова, чтобы никогда больше не повторился русоцид.

Покажем работу этого принципа на примерах.

Так, с точки зрения националистов экономическая система, основанная на государственной собственности на средства производства, неприемлема — так как эта собственность может быть использована во вред русскому народу, а впоследствии приватизирована или каким-либо иным образом передана в руки иностранцев или этнических мафий. Русские должны владеть собственностью непосредственно, иметь ее в своем распоряжении. С другой стороны, должны существовать механизмы ответственности собственников и определенный уровень общественного контроля за экономикой — по тем же самым причинам.

Другой пример. Русский народ должен иметь все права на владение оружием. Разоружение народа неприемлемо, так как нельзя исключить прихода к власти антинациональных сил, которые снова начнут проводить политику русоцида. У русских должно быть право и возможность восстать против подобной власти и иметь шансы на победу. Поэтому, в частности, желательно, чтобы количество оружия в частных руках превосходило вооруженность армии и внутренних войск, существовала бы система гражданской обороны, находящаяся в общественном ведении, и т.п.

Все остальное должно соответствовать тому же принципу: отношение к демократии, государственное устройство, самоуправление, внешняя политика и так далее.

Рассмотрим, однако, некоторые самые важные следствия.

Демократия. В России, как известно, было все, кроме классической демократии. Сейчас она тоже непопулярна. Власть построила элитарный авторитаризм, зачем-то называемый «суверенной демократией» (впрочем, кажется, от этого курьезного термина уже отказались). Либеральная интеллигенция мечтает о своего рода элитарной анархии, как в начале девяностых, когда «совесть нации» и «контролеры дискурса» через телевизор будут окучивать одуревшее от ужаса население и учить начальство любить Окуджаву и театр на Таганке. Прагматичные «лица национальностей» устроили у себя в республиках и автономиях маленькие хищные этнократии, жестокие, зато эффективные — особенно в плане выбивания ресурсов из российского бюджета. Наконец, всякие «евразийцы», «державники» и прочая экзотическая нечисть проповедует, что русским нужен сапог и плетка, царь на троне и опричнина в уездах, и что только кровь и массовые расстрелы спасут Россию. В общем, все предлагают какую-нибудь дрянь — едины они только в том, что русские должны выбирать именно из дряни.

Подобные взгляды — то есть надежды на «сильную руку» и т.п. — были одно время распространены среди русского движения. И сейчас какая-то часть наших соратников придерживается подобных воззрений. Это их право — всякий имеет право на ошибку, особенно если его долго били по голове, в прямом и переносном смысле. Наслушавшись, скажем, речей Новодворской, трудно избежать непроизвольного прилива симпатий к Сталину и Берии. Если же вся эта дрянь льется сплошным потоком, то подобные симпатии могут стать устойчивыми. Все люди, в девяностые годы смотревшие телевизор и читавшие газеты, травмированы — и последствия этой травмы изжить не так-то просто.

Но, несмотря на все это, основное направление развития националистической мысли совершенно иное. Сейчас можно сказать, что русские националисты — чуть ли не единственные люди в России, последовательно отстаивающие классические демократические ценности. Не либеральные (которые сейчас заключаются в утверждении прав всевозможных меньшинств), а именно классические демократические, то есть права большинства.

В России большинство населения страны — это русские (по крайней мере, пока). Демократические и национальные требования, таким образом, совпадают по факту. Но они совпадают и по смыслу. Организованная нация имеет право и даже обязана самоуправляться.

Лично я представляю себе будущую национальную Россию как государство с последовательно проведенным разделением властей. реальной многопартийностью (скорее всего, это будет двухпартийная система) и развитой сетью русских общественных организаций, активно вмешивающихся в политику и административную практику. Другие придерживаются иных точек зрения на возможное устройство страны, некоторые изобретают довольно экзотические варианты (например, такие, которые проповедует Армия Воли Народа и другие левые национальные организации). Но то, что народ не должен отдавать власть в руки автократов, какими бы лозунгами они не прикрывались, понимают, кажется, все.

Государственные институты. Сейчас абсолютно все системообразующие институты государства находятся в ужасающем состоянии. Правоохранительные органы превратились фактически в «самую сильную банду», занимающуюся поборами и осуществляющие организованное насилие над русским населением. Спецслужбы занимаются тем же самым. Так называемые «внутренние войска» — предназначенные для борьбы со своим народом — неуклонно увеличивают свою численность. Милиция «чернеет»: силовые структуры заменяют свой личный состав на нерусских (понятно, почему и зачем). Справедливого правосудия не существует: суды либо выполняют приказы политического руководства, либо, за неимением таковых, продают свои решения за деньги. Коррупция чиновничьего корпуса ужасает. В российских тюрьмах сидит больше народу, чем при Сталине. Армия превратилась в машину по перемалыванию костей новобранцев… Дальше, думаю, можно не продолжать — этот список «наших обычных бед» может продолжить каждый, кто живет в Российской Федерации (назвать ее «нашей страной» не поворачивается язык).

Из этого следует простой вывод: необходимо воссоздание институтов нормального государства.

Некоторые самые неотложные меры очевидны. Так, практически все русские националисты являются сторонниками вооружения русского народа: можно, пожалуй, говорить о консенсусе в этом вопросе. Существует целый ряд проектов разной степени проработанности и реалистичности, изложение которых заняло бы слишком много места. Могу лишь отметить, что на сегодняшний день одной из самых популярных идей является построение армии по «швейцарскому» образцу, с опорой на вооруженный народ, замену призыва системой военной подготовки в частных военизированных структурах разного типа, одновременно с воссозданием офицерского корпуса классического образца. С другой стороны, существуют планы возрождения русского воинского сословия, «нового казачества». Все это предполагает радикальное переосмысление самого положения армии в обществе, порядка ее формирования и т.п.

Столь же назревшими являются реформа исправительных учреждений. Преступность — начиная от бытовой и кончая государственной — в России приняла чудовищные масштабы, места лишения свободы превратились в конвейеры, штампующие уголовников. Необходима радикальная реформа существующей системы наказаний. Опять же, у националистов имеется ряд проектов разной степени проработанности — но все сходятся на том, что необходимы самые срочные и решительные меры против организованной преступности, особенно «этнической», как представляющей наибольшую опасность для народа и государства. Но столь же необходима борьба с «мелкой», «бытовой» преступностью, постепенный переход к политике нулевой терпимости (наподобие той, которая показала столь впечатляющие результаты в США). Все это, конечно, предполагает полное переформатирование — фактически, воссоздание заново — правоохранительных органов.

То же касается и других государственных институтов. В частности, русским националистам предстоит восстановить разрушенную систему образования, заново воссоздать русскую науку, и так далее. Соответствующие планы и проекты нужно рассматривать отдельно.

Самая же главная задача — это уничтожение тотальной коррупции. Сейчас само право на ведение какого-либо бизнеса — или вообще какого бы то ни было дела — в России должно быть оплачено: любое разрешение на что-либо является предметом торга с чиновниками. Существует также система «черного» налогообложения, фактически — государственного вымогательства. Она поддерживается законодательной системой, и еще более — правоприменительной практикой. Все это необходимо пресечь, предоставив людям самые широкие права на самодеятельность и урезав права чиновного сословия до необходимого минимума. Необходимо также приведение российского законодательства в соответствие с нормами цивилизованного государства и масштабная судебная реформа.

Федерализм. Нынешняя «ассиметричная федерация», где русские области дискриминированы относительно нерусских «национальных республик и автономий», является уродливой и нежизнеспособной в исторической перспективе.

Многие русские националисты, видя это, склоняются к унитаристским идеям: государство должно быть едино, всякие деления в нем — чисто административными. Но сейчас настроения меняются: люди понимают, что реальный федерализм, права русских регионов — это важная часть национального строительства. Нет ничего плохого в том, чтобы исторические регионы России пользовались широкой автономией, в том числе и в области экономической. Ситуация, когда средства, заработанные в регионах, вывозятся из них в «центр» — а потом, как правило, и из России вообще — нетерпима. Если что-то и способствует сепаратизму, то именно это. Средства, заработанные русскими людьми на русской земле, должны оставаться на этой земле и идти на ее развитие.

То же касается и административного, и культурно-исторического самоутверждения русских земель. Привычные географические названия — Урал, Сибирь, Дальний Восток — должны наполниться политическим содержанием. Каким именно, сейчас можно только гадать: будет ли это некий аналог американских «штатов», со своими конституциями и знаменами, или что-то подобное германским «федеральным землям» с их «скрытым федерализмом». Но, скорее всего, будет реализован какой-то свой, российский вариант. Так или иначе, это должны быть именно русские земли, где русские составляют большинство населения. Нерусские национальные республики — в том виде, в котором они существуют сейчас — должны быть слиты с русскими регионами. Разумеется, права нерусского населения, в том числе и право на национально-культурные автономии, должны быть гарантированы, как и русские права на то же самое.

При этом должны быть ликвидированы искусственные внутренние границы, разделяющие Россию. В частности, институт прописки в нынешнем его виде не может считаться соответствующим демократическим нормам. Свобода передвижения не менее важна, чем прочие права и свободы. Особое значение она приобретает в ситуации начала экономического роста — который, скорее всего, начнется после установления в России национальной власти.

Не исключено, впрочем, появление в России особых территорий — временных политических образований с особым порядком управления. Так, в том случае, если Кавказ останется в составе России, он, скорее всего, будет рассматриваться в качестве особой территории — поскольку в своем нынешнем виде он не может быть интегрирован в общероссийскую политическую реальность. Фактически, это регион, находящийся на столь низком уровне развития и настолько пропитанный агрессивным неприятием всего русского, что потребуется очень долгий срок и продуманная система мер по приведению его к общероссийским нормам жизни. Необходимо создание своего рода карантинной зоны со своими правилами и порядками — управляемой, скорее всего, непосредственно из федерального центра. Что касается меня, то я лично не уверен, что игра стоит свеч. Может быть, более перспективным является создание на месте российского Северного Кавказа системы полузависимых государств, наподобие того, что сейчас планируется сделать с Абхазией и Южной Осетией. (Впрочем, скорее всего, все эти рассуждения неактуальны — поскольку геополитическая катастрофа на Северном Кавказе с каждым годом становится все вероятнее).

Разумеется, федеративная Россия будет поощрять прямые связи с русскими землями за пределами страны, вести активную региональную политику.

Наконец, одна из важнейших задач — построение работающей системы русского местного самоуправления на всех уровнях. Эту задачу можно решить достаточно быстро — перераспределением полномочий.

Экономическое развитие. Необходим быстрый экономический подъем русских земель. Особенно важно обеспечить опережающее экономическое развитие Центральной России — региона, максимально ограбленного и изуродованного как в период советской власти (которая вкладывала средства в развитие национальных окраин, обескровив русские земли), так и россиянской власти, превратившей эти территории в зону перманентного экономического бедствия.

Большинство русских националистов согласны с тем, что государство должно отдать долг русским землям. Необходимо опережающее развитие инфраструктуры, прежде всего транспортной. Столь же необходимо масштабное строительство: людям просто негде жить. Мы, жители самой большой в мире страны, ютимся в каких-то щелях. О собственном доме могут мечтать только богачи. О качестве российского жилья я уже не говорю: нет ничего уродливее «современного русского города». Разумеется, транспортное и жилищное строительство требуют денег. Но если вкладывать средства, полученные от продажи невозобновляемых ресурсов, не в американскую экономику (где они успешно и сгорели), а в собственную страну, можно добиться многого, не так ли?

Кстати об этом. Государство в настоящее время формирует бюджет более чем на треть из доходов от продажи нефтегазового сырья. В случае временной национализации нефтегазового комплекса и некоторых других сырьевых секторов экономики вполне возможно радикальное снижение налоговой нагрузки на бизнес. Еще большее значение будет иметь пресечение государственно-чиновного вымогательства. Все это даст импульс экономическому развитию страны.

Что касается рынка труда. Сейчас доля заработной платы в ВВП Российской Федерации почти в два раза меньше, чем в странах Западной Европы и США, и она продолжает снижаться. При этом ее уровень в абсолютных показателях очень невысок.

Русские националисты — последовательные противники всех экономических моделей, основанных на использовании дешевой рабочей силы. По нашему мнению, это способствует консервации самых архаичных, отсталых технологий и соответствующих им общественных отношений. Особенно неприемлем для нас «дешевый» мигрантский труд. Русские националисты — сторонники моделей развития, основанных на росте заработной платы, повышении производительности труда и опоры на внутренний рынок как на главную опору стабильного экономического роста.

Отдельная тема — социально-экономическая структура российского общества. По имеющихся данным, 85% населения России обладают лишь 7-10% национального богатства страны, все остальное сосредоточено в руках горстки сверхбогачей (как правило, не отождествляющих себя с Россией и русским народом, вне зависимости от происхождения) и чиновников разного уровня, живущих на коррупционную ренту. Сюда же относятся этнические мафии, сосредоточившие в своих руках огромные материальные ресурсы. Так называемый российский «средний класс», по сути, фиктивен: по сути, это всего лишь более или менее дорогостоящая обслуга высшего класса. Почти полностью отсутствует слой русских хозяев — владельцев малого и среднего бизнеса, имеющего дело с населением. Большая часть русских вытеснена в бедный и беднейший слой. В частности, именно русские составляют массу «низкооплачиваемых бюджетных работников»; высокооплачиваемые места в бюджетном секторе распределены в основном между этническими группировками, как, впрочем, и везде в российской экономике. Все это, конечно, нетерпимо — с любой точки зрения. Поэтому необходимы масштабные реформы в бюджетном секторе, поддержка национального предпринимательства и т.п.

Социальная сфера. Это огромная тема, которую нужно либо рассматривать подробно и вдаваясь в детали, либо не трогать вовсе. Вкратце можно упомянуть реформу бюджетных учреждений и пенсионную реформу.

Культура. Моральное и физическое здоровье нации. Наша либеральная интеллигенция уверяет всех (и себя в первую очередь) в том, что русские националисты, придя к власти, закутают общество то ли в рясу, то ли в саван, введут фундаменталистскую диктатуру, запретят «современное искусство», и — самое страшное — закроют доступ к серверам с гей-порно.

На самом деле одной из важнейших задач русского национализма является построение в России современной культуры, основанной на традиционных демократических ценностях, прежде всего на свободе слова.

На это можно сказать — чем вам, в таком случае, не нравятся девяностые, когда свобода била через край? Но это миф. Так называемый период «ельцинских свобод» на деле являлся временем господства дискурсивных мафий, проводивших столь же антирусскую политику, что и нынешние «огосударствленные» СМИ. С точки зрения русских националистов, нет никакой разницы, кто именно зажимает русским рот — волосатая лапа чиновника или «невидимая рука рынка».

Русскому обществу необходима свобода слова, свобода мнений, свобода дискуссии. Замечу: это те права, которые последовательно отстаивают не только современные русские националисты, но и их исторические предшественники, включая ранних славянофилов. Сейчас воззрения Хомякова или Аксакова представляют в основном исторический интерес — но не в этом вопросе.

С другой стороны, русские националисты согласны с тем, что русское гражданское общество имеет право вмешиваться в процессы, происходящие в культуре — как имеет на то право гражданское общество в любой демократической стране. Важно лишь, чтобы это была народная инициатива, а не произвол каких-либо «смотрящих», государственных или назначенных прогрессивной общественностью. Если в России появятся русские организации, оказывающие (в рамках закона) давление на социум в целях оздоровления нравственного климата, это можно будет только приветствовать. Не исключено появление объединений, подобных американскому «Моральному большинству», — а, возможно, и политических движений соответствующей направленности (как, например, в современной Польше).

Особое значение русские националисты придают борьбе с уголовной субкультурой, сейчас инфильтровавшей собой культуру в целом. Это отдельная и очень сложная тема, обсуждение которой сейчас практически табуировано.

Что касается физического здоровья русского народа, необходимы срочные меры по прекращению спаивания русского населения, и еще более срочные — по предотвращению повальной наркотизации. Решение этих задач, опять же, возможно только в случае прихода русских националистов к власти — поскольку производство и сбыт отравы сейчас находится в руках этнических мафий, которые имеют связи с коррумпированными чиновниками самого высокого уровня. При этом самой большой опасностью является расширение сбыта наркотиков. Скорее всего, борьба с наркомафией будет первой задачей, которую придется решать русской власти. В силу чрезвычайной опасности этого преступного промысла здесь могут быть применены самые жесткие меры из известных в мировой практике.

Уже сейчас появились общественные организации, ведущие эту борьбу, и русские националисты их поддерживают.

Постскриптум. Разумеется, все вышеизложенное — не более чем общие рассуждения. Обсуждать имеет смысл конкретные проекты или хотя бы подходы к ним. Здесь лишь обозначен спектр проблем, которые русским националистам представляются важными.

17. Как именно русские националисты намерены строить отношения с гражданами России другой национальности в случае прихода к власти?

Русских националистов часто подозревают в желании создать «расистское государство», где нерусские окажутся законодательно ограничены в правах и будут считаться гражданами второго сорта.

Эти опасения подкрепляются отдельными цитатами из высказываний тех или иных людей, считающих себя русскими националистами. При этом соответствующие высказывания лиц иных национальностей в адрес русских благополучно игнорируются, а политика, проводимая по отношению к русским — как вне России (например, в странах Прибалтики или на Украине), так и внутри нее (особенно в этнократических республиках) — обходится молчанием.

Разумеется, среди русского движения много людей, которые — имея за спиной горький личный опыт и зная историю — относятся к нерусским народам без симпатии. У них, увы, есть для этого все основания. Соответствующие мотивы присутствуют и в националистической пропаганде.

Но при этом ни одна сколько-нибудь проработанная программа национально-государственного строительства (из тех, что я читал) не предполагает ущемления прав нерусского населения.

Это и неудивительно. Русское движение является не империалистическим, а национально-освободительным. Нам нужна свобода, мы не хотим угнетать и притеснять другие народы.

Еще раз напомним то, что говорилось ранее. В отличие от европейцев и других народов, русские никогда не эксплуатировали колонии, не торговали рабами, в русских городах не было табличек «только для белых», никогда не практиковалась расовая и иная сегрегация. Русские — к добру или к худу — отличаются редкой терпимостью. Все, чего они хотят — это защитить себя и свои интересы.

В русском государстве все граждане будут иметь равные права. Ущемление прав граждан по национальному, религиозному или иному признаку — варварство.

При этом должен быть решен вопрос с гражданством и правом на него. Так, мигранты, спешно ввозимые в огромных количествах нынешней властью, должны быть лишены гражданства и со временем репатриированы. Это касается как нелегальных мигрантов, так и тех, кому российские власти сейчас спешно раздают гражданство. Российский паспорт, выданный, скажем, в 2008 году узбеку или грузину, не должен быть основанием для наделения его владельца всей полнотой прав. Он может быть лишен гражданства — разумеется, в законном порядке.

С другой стороны, политика по отношению к русским за рубежом должна быть кардинальным образом пересмотрена. Россия должна взять на себя роль национального очага для русских всего мира. Всякий русский должен иметь возможность репатриации в Россию. Здесь имеет смысл изучить и применить израильский опыт, а также опыт других стран, являющихся национальными очагами для разделенных народов.

Как уже было сказано, национальные республики в их нынешнем виде — фактически, антирусские этнократии — не могут и не должны сохраняться в своем нынешнем состоянии. Руководство этих республик запятнало себя коррупцией и участием в криминальной деятельности. Должно быть проведено широкомасштабное расследование — разумеется, объективное, со скрупулезным соблюдением законов, обязательно открытое и гласное, возможно, с участием международных наблюдателей — деятельности этнических элит. Попытки спровоцировать «национальные волнения» на этой почве можно легко пресечь обычными полицейскими мерами. В дальнейшем следует привести территории и население этнократий к общероссийскому стандарту.

Это не предполагает подавления или лишения местного населения каких-либо прав. Никоим образом не должны быть ущемлено национальное достоинство местных жителей, не должна преследоваться их культура, язык и т.п. Русское государство может и должно стать защитником интересов нерусских народов — но именно народов, а не тех, кто этими народами сейчас управляет.

Необходимо также поощрять самоуправление на местах, предоставив все права и возможности для его успешного функционирования. В управленческой практике следует придерживаться позиции: со всеми вопросами и проблемами обращаться к самому населению, а не к посредничающим элитам, якобы «представляющим его интересы».

Исключением могут стать особые территории — например, на Юге России — которые по объективным причинам не могут быть интегрированы в общероссийское пространство. Это предполагает особый политико-правовой режим — о чем уже говорилось.

Но что должно быть прекращено — так это искусственное и избыточное поощрение «национального своеобразия» за счет финансовых и организационных возможностей русского государства. Национальное своеобразие — да, сколько угодно, но за свой счет: этим принципом и следует руководствоваться.

Нетерпимой практикой является современная россиянская политика «национальных квот». Сейчас бедный русский юноша не может получить хорошее образование, как бы он ни был талантлив — зато полуграмотные дети гор принимаются в самые лучшие вузы страны без экзаменов. Такая же кадровая политика проводится и в государственных учреждениях, официально и неофициально. Все это является прямой дискриминацией русского народа.

Необходимы дополнительные меры по защите русских. Так, сегодня русские, живущие в любой части России (в том числе и на своих исторических землях), практически беззащитны перед хорошо организованными и сплоченными этническими группировками, осуществляющими самый настоящий террор против русского населения, держащими людей в страхе. Решение этой проблемы состоит как в государственно-правовой защите русского населения, так и в поощрении русской самообороны: русских нужно вооружить и предоставить им законное право на самозащиту от агрессии пришельцев.

Более того, в силу сложившейся ситуации может оказаться необходимой политика «позитивной дискриминации» по отношению к русским. Следует признать, что народы, несущие на себе особую тяжесть или особо пострадавшие, заслуживают того, что в международном опыте называется «аффирмативные акции» — то есть, предоставления им особых, дополнительных прав, может быть, в качестве временной меры. Что касается русского народа, то он, как принявший на себя максимальную тяжесть по строительству государства и наиболее пострадавший от этого строительства, связанных с ним разрушений, революций и реформ имеет право на определенные дополнительные права — в сфере образования, культуры, финансирования русской культуры и т.п.

Это касается и демографической программы. Русский народ принес огромные жертвы — в частности, понес максимальные потери в Великой Отечественной Войне, а также в девяностые годы. Поэтому меры по поощрению рождаемости должны быть направлены прежде всего на увеличение рождаемости русских, а также других народов, живущих на территории России и понесших сравнимые потери (например, белорусов). Также желательны программы государственной поддержки некоторых русских субэтносов — в частности, казачества, понесшего в двадцатом веке огромные потери.

Подчеркнем: в данном случае речь идет не об этническом фаворитизме, а о простом восстановлении справедливости.

* * *

В заключение хочу сказать вот что.

Существует труднообъяснимая, но реальная связь между народом и землей, на которой он живет. Скажем, Франция — это французы, и если французов изгнать из страны или хотя бы ущемить их права, подчинить их инородной власти — той Франции, которую любит и которой восхищается мир, не будет. То же касается и любой другой исторической культуры.

Так вот, Россия мыслима только как русская страна. Россия создана для русских, только русские могут обустроить и украсить эту землю. Это признание нисколько не умаляет достоинств других народов — и они тоже имеют свою долю в нашем общем наследии, и никто не смеет лишить их этой доли. Но обустроить Россию как единое целое должны именно мы — и только мы одни.

Если русские не правят Россией, если она не для русских, ее просто нет: это всего лишь территория, холодная и неуютная, годная только на то, чтобы добывать в ее мерзлых недрах нефть, газ и кое-какие минералы. Только русские способны вдохнуть жизнь в эти края. Если мы не сможем этого сделать, этого не сможет никто.

Не только мы потеряем свою страну — ее потеряет мир. Возможно, он потеряет свое будущее.

Михаил Соколов — кандидат социологических наук, профессор факультета политических наук и социологии Европейского университета в Петербурге.

— Как вы начали изучать националистов?

— Это, собственно, произошло случайно. Когда я должен был садиться писать диплом зимой 1998-1999 годов, как раз поднялась волна моральной паники по поводу русского национализма, в особенности — «Русского национального единства»: включаешь телевизор и видишь очередной репортаж об «РНЕ». Почему, по-моему, до сих пор осталось неизвестным: то ли это была медийная кампания, связанная с несостоявшимися выборами Лужкова, то ли стихийная волна моральной паники, то ли еще что-то — так и не выяснилось до конца. В реальности политическая поддержка «РНЕ» была очень низкой. В опросах никогда больше 3 % респондентов намерения проголосовать за него не выражали. Но в то же время эти же респонденты под влиянием медийной волны называли Александра Баркашова одним из трех самых влиятельных политиков России — пусть даже лично на них он особого влияния не имел, но они верили, что на других имеет. Мои старшие коллеги по сектору социологии общественных движений в Институте социологии РАН, как я тогда узнал, тоже серьезно относились к перспективе революции справа, допускали, что сторонники «РНЕ» вот-вот возьмут Кремль, и считали, что, раз уж нельзя предотвратить, это надо срочно изучать — а я никак не мог выбрать тему диплома. Кроме того, я был самым младшим сотрудником в секторе. Там были специалисты по рабочему движению, по феминистскому, по экологическому, по религиозным, а вот по праворадикальному движению никого не было — и меня закономерным образом определили на него.

Потом из диплома постепенно выросла кандидатская диссертация. Потом ее надо было бы превратить в книжку, но наступило такое состояние пресыщения этим материалом, когда я понял, что не хочу ее заканчивать. Я уехал на месяц в Будапешт ее дописывать, но в итоге вернулся без книжки, зато с совершенно другими планами. А сейчас я вспоминаю это и думаю: было интересно.

— Каким образом вы изучали «РНЕ»? Ходили на собрания? Что вы видели?

— Больше всего полезного материала удалось извлечь из собраний. Они проходили у станций метро — вначале это был «Парк Победы», потом, после раскола, часть раскольников перебралась на «Проспект Ветеранов». Единственное, что сообщала о себе организация, это что дважды в неделю, по выходным, можно прийти к метро и встретить кого-то из членов «РНЕ». Из организации там было человек пять-десять, но набиралось много сочувствующих, начинался идеологический форум. Активные пенсионеры, которые приходили порассуждать, не очень интересовали организаторов — они пытались выловить людей помоложе, которых можно было поставить под свои знамена. Тех вначале приглашали на идеологические тренинги, где, правда, в основном пересказывали близко к тексту разные статьи из «Русского порядка», газеты организации. Затем — поручали какие-то мелкие дела, типа распространить листовки. А следующая стадия — это уже выезд на квазивоенные сборы: люди шили форму, носили значок, считались полноценными членами, могли получить серьезные поручения — например, патрулировать улицы в качестве добровольных народных дружинников. Но это та стадия, до которой я не дошел, поскольку дальше вставали этические проблемы: мои научные руководители выступали против злоупотребления анонимностью и нераскрытого наблюдения (у социологов очень строгие правила на этот счет), а я сомневался, что, во‑первых, меня пустят наблюдать то, что я хочу, а во-вторых, если неожиданно пустят, то это самое «то» действительно случится. Меня больше всего интересовало, как организация выстраивает свой публичный фасад — как она драматически воплощает себя как организацию с определенными свойствами. Но если бы я в статусе наблюдателя оказался внутри, то, скорее всего, фасад бы передвинулся и я вновь оказался бы с его внешней стороны. Поэтому я предпочитал оставаться там, откуда мог наблюдать относительно анонимно и при этом не подвергаясь санкциям коллег.

— Что вы как социолог хотели понять в «РНЕ»? И что было самым большим открытием?

— В некотором роде самым большим открытием было первое впечатление. Оно было даже некоторым шоком: сложно было смириться, что эти люди внезапно окажутся на удивление нормальными. Я в университете читал много вдохновленной психоанализом литературы 1950-60-х годов и предполагал, что встречу там «авторитарную личность» из книги Адорно, ну или какой-то иной психопатологический типаж. Это оказалось совершенно не так. Там были люди как люди: некоторые симпатичные, некоторые не очень, но в среднем в личном общении они не казались более или менее отталкивающими, чем любая другая группа людей. И еще, вопреки всяким ожиданиям, они были совершенно разными по своим политическим убеждениям. У них были абсолютно разные взгляды: кто-то правда был похож на нациста, но большинство — нет. Один кооператор, например, в разговоре раскрылся как стихийный православный либертарианец и говорил, что «Русское национальное единство» — это против государства. Это очень неожиданно, потому что большинство прочих все-таки были за сильное государство, хотя и с совершенно разным уклоном. Но в этой необычной организации уютно чувствовал себя даже антиэтатист, выступавший за свободный рынок, от которого никак нельзя было добиться, почему он не у Гайдара в «Демократическом выборе России».

Из этого впечатления, собственно, и возник вопрос, на который я пытался ответить: если не идеология, то что удерживает всех этих людей вместе? И если политическая организация — это не средство для достижения общих политических целей (а это явно не так, поскольку общих целей мы не находим), то что она тогда такое? Я начал пытаться ответить на вопрос, что, собственно, организация делает, и выяснил, что главное, что организация делала, — это производила публичный образ самой себя. «РНЕ» было прежде всего машиной по производству собственного образа.

Члены любой политической организации подозревают, что она может забирать их энергию, силы, иногда деньги и даже жизнь и использовать для каких-либо своих целей, которые не являются при этом их целями. Иногда эти цели просто идеологически другие — как когда революционеры привлекают на свою сторо-ну всех, кто против старого режима, а потом начинают строить новое общество не так, как хотели их попутчики. При этом цель любого революционера — убедить как можно больше попутчиков, что как раз они-то не попутчики, а единомышленники и организация будет делать то, что именно этот попутчик хочет, а не то, что она обещает делать другим. Соответственно, задача попут-чика — понять, правда или нет. Иногда цели лидеров организации сугубо эгоистические — например, если то, что выглядит как движение за общее благо, в действительности есть средство для выстраивания политической карьеры лидера. В современных обществах всякую организацию подозревают в этом — и задача всякой организации доказывать, что это не так, потому что кто же хочет жертвовать собой ради чужой карьеры?

Как можно доказать такую вещь? Ну, можно просто сказать, но у слов есть свои недостатки. Во-первых, они дешевы — и им никто не верит. Какой же политик признается, что он просто карьерист? Во-вторых, слова слишком определенны. Если организации надо удержать вместе много людей с очень разными устремлениями — как этот мой православный либертарианец или много других людей в «РНЕ», — то нельзя быть очень конкретным в определении целей. «РНЕ» был нужен и он, и многие другие, а значит, ему нужно было, чтобы каждый мог вчитать в него что-то свое. Любое совершенно ясное послание, которое оно могло озвучить — например, что оно собирается стать православным государством или языческим государством, завоевать Европу или отгородиться от нее железным занавесом, — отпугнет от него многих людей, которых иначе можно было бы привлечь к себе.

Что было выходом из положения? Там, где нет надежды на слова, на помощь приходят поступки. Во-первых, в действия — особенно если в них вкладыва-ются собственные ресурсы, если они сопряжены с риском и болью — мы верим гораздо больше, чем в слова. Мы верим, что они раскрывают характер, явля-ются его тестами. Во-вторых, поступки менее однозначны. Они допускают много интерпретаций, и каждый может трактовать их в пользу самой благоприятной для него версии характеров и мотивов действующих лиц.

И по этим двум причинам в «РНЕ» слова и идеология провозглашались мало-значимой вещью, а стиль и форма поведения — очень важной. Поэтому у них была собственная квазивоенная униформа, поэтому они стояли с военной вытяжкой на своих встречах, поэтому они больше всего любили парады и учения, а не митинги или, упаси бог, дискуссии. И они всячески подчер-кивали, что это их основное занятие, а в словах они не очень искушены и придавать словам слишком много значения не надо, надо верить своим глазам. Стиль доминировал над идеологией, то, что можно увидеть, — над тем, что можно услышать. Так был устроен их публичный политический фасад.

Организация постоянно создавала образ, но — несколько парадоксально — это был образ организации, которая не занимается показухой, а делает настоящее дело. (По этой причине я особенно сомневался, что они будут рады, если я стану наблюдать то, что я хочу.) Когда людей в «РНЕ» спрашивали, готовят ли они переворот, они отвечали, что нет: государство самоустранилось, образовался политический вакуум, и мы постепенно его, государство то есть, замещаем собой — мы охраняем порядок, мы создаем стихийные милицейские отряды. Это послание было неофициально озвученной Баркашовым идеологической позицией, но было зашифровано в практике публичной презентации так, что каждый мог видеть, что так и происходит.

Презентация не означает, что все это было неправдой: когда получалось, члены «РНЕ» патрулировали в качестве дружинников. Правда, столь же часто случалось и противоположное: начальники региональных отделений пили, ссорились с центром и, как можно было узнать из криминальной хроники, продавали на сторону свои силовые услуги — крышевали ларьки, включая ларьки пресловутых «кавказцев», а некоторые даже не брезговали наемными убийствами, опять же без всякой идеологической подоплеки. В 90-х любой человек, располагавший какой-то вооруженной силой, стоял перед искушением продать ее. Многие — в том числе из «РНЕ» — поддавались. Основная работа организации по выстраиванию своего фасада заключалась в том, чтобы всячески подчеркивать и драматизировать первый компонент своей деятельности и подавлять информацию о втором — или хотя бы отрицать его как нападки еврейских журналистов.

Была особая причина, по которой эта символическая стратегия отказа от слов в пользу поступков была выигрышной в случае «РНЕ». Она становится ясной, если мы посмотрим на более общие социологические дискуссии о статусе идеологии. Позиция, которой придерживается значительная часть ученых в социальных науках — и я здесь нахожу ее вполне убедительной, — состоит в том, что всякий политический язык представляет собой совокупность эвфемизмов для обоснования прав и привилегий «таких людей, как мы». Любая социальная группа принимает более-менее консистентную идеологическую аргументацию, пока та доказывает, что эта группа есть соль земли или по крайней мере что ее запросы относительно распределения экономических и иных ресурсов должны быть обязательно удовлетворены. Скажем, в «РНЕ» преобладали бывшие (иногда, несмотря на запрет, действующие) военные, бывшие милиционеры и люди из среды, в которой подобная карьера является эталонной. В 90-х было очень много людей, выпавших из силовой системы: например, дослужились до капитана или майора, а затем отчего-то вылетели из вооруженных сил или сами вынуждены были покинуть систему из-за нестерпимых условий. Но они вынесли веру в то, что социальный порядок строится на дисциплине, подчинении приказу, нерассуждающей лояльности, на солдатских добродетелях. И «РНЕ» говорило бывшим служивым ровно это: в обществе нет порядка, нам нужна военизиро-ванная организация, она должна разрастись и обустроить все общество. То, что мы делаем, — это начало подобной работы по обустройству. Вы же уже видите, как мы ее начинаем.

В этом смысле некоторая степень безразличия к идеологическим оттенкам является отражением подлинного характера идеологии, особенно для людей, которые отчуждены от культурных ресурсов, позволяющих им придумать лучшее объяснение, почему именно им подобные должны наследовать землю. Первая важная для меня по мотивам всей этой работы посвящена как раз этому — тому, как люди учатся пренебрегать видимыми идеологическими противоречиями, когда ощущают сходство базовых констелляций интересов, стоящих за словами.

Эту логику лучше всего можно было проследить на примере природы антисемитизма в «РНЕ». Изначально мне было интересно, в какой степени эти люди на самом деле антисемиты. Обычный, дежурный ответ человека, с которым мы говорили на встречах или отправляясь куда-то после, был такой: это не они евреев не любят, а евреи их не любят и мешают строить сильное русское государство. А когда не мешают — то и слава богу, никаких претензий к ним нет. Мне кажется, говорили они это вполне искренне, и это было интересно, но не очень информативно — весь вопрос в том, какие определения даются тому, кто такие евреи, и объяснения, почему они кого-то не любят.

И вот после какого эпизода меня осенило. Как-то, еще в начале работы, я в порядке опыта сказал одному человеку из организации, что моего деда звали Борис Ефимович — я уже знал, что это имя-отчество жестко кодируется как нерусское, — и увидел, как у него в глазах что-то меняется, и дальше наш разговор уже не ладится. Но потом я понял, что у людей точно так же меняется взгляд, когда я говорю, что учусь в университете. Они спрашивают: в каком университете? Я (на радость научному руководителю, честно) говорю: в СПбГУ. И опять ровно та же перемена взгляда. Вопрос: что общего между отчеством деда и СПбГУ?

И выясняется, при ближайшей расшифровке, что их представления о евреях очень классовые. Это представления о евреях как о людях, которые захватили все желательные позиции и никого на них не пускают — особенно в сфере высшего образования и культуры. Ресентимент по поводу наследования позиций в образованном классе, кажется, вообще был основой советского и раннего постсоветского антисемитизма. Когда высшее образование, наука и культура потеряли значительную часть своего престижа, советский антисемитизм тихо умер — никто больше не завидует кандидатам наук. Но в «РНЕ» были люди старой закалки, которые — по инерции — завидовали кандидатам наук, предполагали, что развал устроили они и восстановить государство-казарму мешают они же. Что, надо сказать, не было совсем неверно, учитывая состав либерального перестроечного движения и характе-ристики электората либеральных партий. Плюс к этому в 90-х жизнь совет-ского антисемитизма продлевала массовая миграция молодых и амбициозных научных сотрудников в правительство и в предпринимательство и превраще-ние людей типа Березовского — делавшего до ухода в кооперацию блестящую научную карьеру — в олигархов. Когда эта волна кончилась — амбициозные молодые люди поколения 60-х уже давно вышли из науки, а амбициозные молодые люди поколения 70-х никогда в нее и не заходили, — утвердился образ ученого как полуголодного бюджетника и, повторюсь, в этой точке русский политический антисемитизм закончился.

Это был один из самых важных моих выводов: для «РНЕ» еврей — это эвфемизм. Хотя границы «свой-чужой» выражались в этнических терминах, в реальности они проводились по статусным или классовым маркерам: в университете — значит, будешь начальником, — значит, еврей. Это не то, что евреи заняли все теплые местечки в университетах и пристраивают туда только своих, это то, что все, кто занял теплые местечки в университетах, — евреи. Но наш политический язык не дает ресурсов для того, чтобы выразить ресентимент подобного рода. Читай мои собеседники Бурдьё, они могли бы построить политическую программу вокруг тезиса о воспроизводстве социального доминирования через семейные инвестиции в культурный капитал — но Бурдьё они не читали, и единственный язык, позволяющий описывать культурные различия, который был в их распоряжении, был этнический. Интересно, что их портрет еврея — это, по сути, самоопределение советской интеллигенции, но только с обратным знаком. С одной стороны, мы видим культивирование образованности, внутренней независимости и солидарности, основанной на поддержании высоких моральных и культурных стандартов, которые передаются из поколения в поколение. С другой стороны, мы видим людей, монополизировавших привлекательную нишу, передающих ее по наследству, продвигающих только своих, выталкивающих посторонних как лишенных культурности, да еще и нелояльных по отношению к обществу, которое для них эту нишу создало. Трудно не заметить здесь некоторую симметрию.

— Ваши выводы относятся только к «РНЕ»? Изучали ли вы другие организации?

— Моя диссертация в итоге получилась про сравнение двух организаций: «РНЕ», с которым я имел дело больше, и лимоновской НБП, с которой я имел дело меньше. Обе они использовали в некоторых пределах нацио-налистическую риторику, и обе признавали друг друга за националистов. Но в действительности они были диаметрально противоположны по положе-нию в этом социальном пространстве: если «РНЕ» считало себя оплотом воинских добродетелей, то НБП считала себя богемой. НБП культивировала прямо противоположное эрэнешному представление о том, что вся власть должна принадлежать людям искусства, а политика — это прежде всего эстети-ческое самовыражение. Их самопредставление хорошо работало на романти-чески настроенных студентов, начитавшихся Селина или самого Лимонова, а на контингент «РНЕ» оно не работало вообще. Их разделяла классовая граница. И несмотря на то что на протяжении некоторого времени Лимонов и Баркашов признавали себя союзниками, их организации никогда не делали ничего вместе — они никак не могли поладить, потому что были друг другу глубоко неинтересны, на низовом уровне имело место стихийное отторжение. Среди своих энбэпэшники говорили: какие они тупые солдафоны, с ними невозможно разговаривать. А со стороны «РНЕ» преобладала уверенность, что у Лимонова все сплошь гомосексуалы, да еще и образованные, а многие наверняка евреи. Стихийное отторжение было гораздо сильнее, чем номинальное политическое притяжение.

— Было ли какое-то сходство между «РНЕ» и НБП?

— Стиль и там и там господствовал над идеологией, хотя и по разным причинам: в одном случае это были люди, которые не слишком справлялись со словами, но обращались они к другим людям, которые тоже не слишком с ними справлялись, и хотели они при этом показать, что они делают реальное дело, они выше всякого словоблудия. А в НБП были люди, которые в некотором роде слишком хорошо управлялись со словами и желали продемонстрировать, что они могут играть со словами как хотят. Идеологически НБП была столь же разрозненна, как и «РНЕ», но, в отличие от последнего, легко в этом признавалась. Они просто декларативно принимали всех нелибералов: экоанархистов, грамшианцев, новых правых традиционалистов, фашистов, сталинистов — все, кто против либералов, были их люди. Причем если «РНЕ» в некотором роде стеснялось своей разрозненности, то НБП гордо выставляла ее напоказ. И те и другие демонстрировали, что они отвергают скучную буржуазную модель политического рынка, на которой политики-предприниматели заключают контракт со своими избирателями, беря на себя обязательство выполнить условия, записанные в политической программе, — но отвергали они еесовершенно по-разному.

И те и другие пользовались нацистской символикой, но она встраивалась в абсолютно разные символические ряды. «РНЕ» использовало ее, чтобы вступить в своего рода интерпретативный альянс с журналистами. Баркашов вообще очень талантливо привлекал к себе внимание массмедиа. Журналистам по характеру их работы нужны горячие новости, а любая политическая угроза — это очень хорошая новость. И «РНЕ», и журналисты, совершенно не сочувствовавшие Баркашову, были заинтересованы в том, чтобы картинка была как можно более угрожающей и аудитория становилась жертвой преувеличения со стороны медиа, — отсюда огромная оценка влияния Баркашова при скромном количестве поддерживающих его. А те, кто потенциально мог поддержать «РНЕ», получали ровно то сообщение, которое организации было нужно. С одной стороны, все видели, что либералы перед ними трепещут (это гораздо лучше, чем если бы сам Баркашов по телевизору сказал, что трепещут). Кроме того, «РНЕ» нужно было, чтобы его участников показали — вспомним, что они опирались скорее на визуальные образы, чем на вербальные послания, — а снять репортаж без картинки невозможно. И то, что им самим не давали слова, скорее было плюсом: не надо было формулировать платформу, которая могла кого-то отпугнуть. С другой стороны, для «РНЕ» это было своего рода тактическим компромиссом, поскольку журналисты однозначно маркировали организацию как фашистскую, а большинство потенциальных сторонников все-таки не согласны были признать себя таковыми. Поэтому обычный разговор в выходные у «Парка Победы» в марте 1999-го обязательно включал в себя такой обмен репликами: «А вы правда фашисты?» — «Нет, это демократы нас очерняют, потому что боятся — чем сильнее боятся, тем сильнее очерняют».

В отличие от «РНЕ», НБП использовала нацистскую символику сугубо эстетски: их флаг был похож на флаг НСДАП, но вместо звездосвастики в белый круг на красном фоне были вписаны серп и молот. Эмблема явно постмодернистски ироническая, и в то, что они националисты, никто из прочих националистов по-настоящему не верил. При этом во времена, когда существовал определенный культ «РНЕ», лимоновцы хотели бы походить на баркашовцев, они культивировали образ себя как решительных, боеспособных и радикальных, но с насилием у них не получалось. Была история, как нацболы поссорились с баркашовцами и те их побили, причем не одна. Зато нацболы издавали очень веселую газету. Тогда не было ютьюба, но если бы был, они бы очень там преуспели. В целом у них, как и у «РНЕ», был собственный законченный стиль политического действия — театрализованные акции вместо демонстрации скрытой военной силы и готовности.

— Могли ли вы как социолог, когда писали диплом и диссертацию, предсказать скорый конец «РНЕ» и НБП?

— Ну с «РНЕ» не надо было предсказывать, все было уже видно. Где-то в 2000-2001 году я еще писал про них, но организация уже очень сильно пошла на спад. Она раскололась, что очень плохо сказалось на ее репутации, потому что она выдавала себя за идеологический монолит, в котором господствует жесткая дисциплина. А они все перессорились, как торговки на базаре, — вели себя крайне не по-военному, короче говоря.

Но главное, они не выдержали конкуренции. Вот мое любимое воспоминание: встречаю я осенью 2000 года на улице человека, у которого я брал за год до того интервью, и спрашиваю, ходит ли он до сих пор на встречи. «Да нет, — говорит, — больше не хожу, неинтересно». «Ну а почему?» «Понимаешь, — говорит он, — теперь же есть Путин». «А что, — спрашиваю я, — Путин — он как Баркашов?» «Нет, — говорит, — не совсем как Баркашов — круче».

Конечно, были радикалы, которым Путина было мало, но большинству оказа-лось достаточно: военный человек, укрепление национальной мощи, встаем с колен. Баркашов, может быть, был еще мировоззренчески ближе (Путин все‑таки кандидат наук), но он-то еще не был во главе страны, а Путин уже был. В любой оппозиции действующей власти есть элемент неподчинения дисциплине, которое военный этос «РНЕ» отвергал. Пока казалось, что режим Ельцина просто растворится сам собой, создавать штурмовые отряды, способ-ные заполнить вакуум власти, было благим делом. Но когда оказалось, что сам собой режим растворяться не собирается — и даже, наоборот, консолидиру-ется, к противостоящим ему стали накапливаться вопросы у тех, кто прежде им вполне сочувствовал. И поэтому конкуренция со стороны режима, который все больше использовал тот же самый символический ряд — мы по-настоя-щему крутые, мы профессионалы насилия, хотя бы и в гламурной форме спецслужб, — была очень опасна для «РНЕ». То есть я подозреваю, что в «РНЕ» кризис начался даже не из-за того, что им перестало доставаться медийное покрытие, а потому, что просто появился более сильный конкурент.

Относительно НБП я предсказывал — и долгое время так оно и было, — что при Путине она будет мигрировать в либеральную часть спектра. Если вы помните, Лимонов между 2004 и 2012 годами был безусловным союзником Немцова: он ходил на «Марши несогласных», апеллировал к положительному опыту Запада. Но совершенно терялся на этом поле.

НБП была поколенческой вещью — те, кого она привлекла в 90-е, просто выросли. Сначала партия привлекала молодых людей, считающих себя носителями высшей культуры. Они прекрасно проводили время в организации, завязывали связи: есть примеры из бизнеса, например издательского, где очень преуспели сети бывших выходцев из НБП. Но потом они росли дальше, обзаводились семьями, было уже не так интересно ночевать в обезьяннике и пить водку по подвалам. Они вырастали, а новая смена не приходила.

С одной стороны, Лимонов отчетливо постарел — человеку за 70 все-таки уже. С другой стороны, у НБП тоже были сильные конкуренты: для кого-то (меньшинства) это Путин, для кого-то — новые левые, которые знали, как совмещать политическую борьбу с академической карьерой, получать деньги от западных фондов за свой антикапитализм и постоянно ездить в Европу. Сам стиль политического действия, театрализованный и мазохистский, когда всех участников в итоге избивает полиция, который открыла НБП, в отличие от стиля «РНЕ» не исчез. В этом десятилетии Pussy Riot и Павленский — стилистические наследники НБП образца 1995-2005 годов.

— Видели ли вы, чтобы в «РНЕ» вливались члены других субкультур?

— Нет. Может быть, некоторые разочаровавшиеся панки, металлисты туда вливались, но скорее как исключение. И туда точно не вливались скинхеды и футбольные фанаты, которые в 1997 году уже были хорошо заметны как субкультура. Типичный новобранец «РНЕ» — очень скучный молодой человек, который ходил в качалку, мечтал о службе в армии, потом вышел из армии и не знал, куда пристроиться. Поэтому он пошел в какие-то силовые структуры, а для идеологического окормления — в «РНЕ». Это были совершенно не субкультурные люди, которые ходят на концерты, одеваются и стригутся каким-то экстравагантным образом и имеют свою эмблематику.

У скинхедов, как и у энбэпэшников, был период культа «РНЕ», когда оно считалось сильным, военизированным, опасным. Но фактически, когда эти люди приходили в организацию, им быстро переставало быть интересно, потому что в «РНЕ» говорили: читайте и распространяйте листовки, приезжайте на учения, давайте маршировать. А это абсолютно не то, чего им хотелось. НБП хотелось разгульной богемной жизни и истерического героизма, а скинхедам хотелось с кем-нибудь подраться. А «РНЕ» было озабочено тем, чтобы продемонстрировать, что оно оплот порядка. Поэтому они не могли позволить себе драться с кем попало, а наоборот, подавляли низовое или бытовое насилие. «РНЕ» как бы говорило людям, что вот однажды настанет час — и там-то мы уж развернемся, но пока ни в коем случае. В этом плане, может быть, по иронии судьбы оно сдержало гораздо больше насильственных выплесков, чем спровоцировало. Нельзя представить себе отделение «РНЕ», в котором локальный лидер говорит: а сейчас пойдем на рынок, поймаем азербайджанца и убьем его. А скинхедам более-менее этого хотелось. Поэтому они очень плохо вживались в организацию — обычно их или исключали, или они сами уходили.

— Откуда взялись скинхеды?

— Тут есть сложность: никто никогда толком не изучал социальные основы этой субкультуры. Отчасти в силу объективной сложности: у субкультур нет списков членов, они не собираются в полном составе в одном месте, нельзя провести перепись и поговорить с представительной выборкой. Может быть, мы никогда не узнаем, кем они были. Они точно пересекались с футбольными фанатами. Кажется, изначально они были импортированы, были идеологи-ческой калькой с ультраправой части западной фанатской субкультуры.

А потом — в 2000-х — началась интересная история: классический правый антисемитский радикализм сошел на нет, а появилась расистская, но при этом скорее колониалистская форма ксенофобии. Я имею в виду, что члены «РНЕ» смотрели на евреев снизу вверх — это был типичный ресентимент подчиненной группы по отношению к более высокостатусным группам. Они думали, что эти высокостатусные группы аморальны и за счет своей аморальности подчиняют более добродетельных, хороших людей, таких, как они. А типичный объект ненависти скинхедов — это мигранты, которых они точно не считали стоящими выше себя. И хотя те скинхеды, которые хоть как‑то заботились об идеологии, брали какие-то идеологические материалы у эрэнешников — и «Майн кампф» изучали, и многие говорили, что Гитлера очень почитают (в чем, кстати, в «РНЕ» мало кто бы признался), — но при этом случаи, когда скинхеды напали бы на еврейскую школу, на синагогу, вообще на кого-то, кого они идентифицировали как евреев, абсолютно единичны. Азербайджанцы — сколько угодно, обобщенные кавказцы — пожалуйста, Средняя Азия — вот основная жертва. Но евреи — нет, потому что они очень далеко от того, что можно распознать как непосредственный источник эмоционального дискомфорта. Идеологически подкованные скинхеды, конечно, говорили, что главный враг всего — еврейский заговор, который завозит таджикских рабочих или узбекских официантов, но руки до расправы у них обычно не доходили. А «РНЕ», наоборот, в свое время никогда не интересовалось таджикскими рабочими.

Вообще, то одному, то другому классику приписывается сентенция, что расизм — это снобизм бедняков. Именно в этом качестве он проявился у скинхедов и их непосредственных наследников. Они ненавидели тех, кого одновременно презирали и на чьем месте боялись оказаться. То есть их объект ненависти была не та группа, к которой они хотели принадлежать — и нужно было придумать хорошее объяснение, почему они к ней не принадлежат (они заняли все теплые места и нас не подпускают), а должны по праву занять ее место. Объект ненависти — это та группа, частью которой они боялись стать: совершенные маргиналы, вытесненные на периферию социального устройства. Рассуждая таким образом, мы приходим к родству с разными формами расистских движений рабочего класса в Британии или США, однако, повторяю, тут требовалось много сделать, чтобы подтвердить этот вывод.

Как субкультура скинхеды примерно за десятилетие сошли на нет: опять же, молодежные субкультуры — очень поколенческая вещь, плюс зависимая от внешней атрибутики, а во второй половине 2000-х любой соответствующим образом выглядящий подросток в крупном городе обречен был на регулярное общение с полицией, воспитательную работу и тому подобные удовольствия. Без атрибутики или с каким-то субститутом, фанатской атрибутикой например, скинхеды как специфическая сущность быстро исчезли. Их политические представления и стилистика политического действия, однако, продолжали воспроизводиться, хотя и без связи с символикой.

Одна очень важная вещь про скинхедов и их наследников: они идеологически идентифицировали себя с Европой, потому что это белая раса и источник культурных моделей, которым они следовали, и тотальное антизападничество никогда не имело у них успеха. Их расизм был ксенофобский, но очень проза-падный. Поэтому там возникали разные формы синтеза антимигрантского расизма и либерализма. Человек мог ходить и на «Русский марш», и к либе-ральной оппозиции: нам нужна демократия, нам нужно все как в Европе, а мигрантов нам не нужно, потому что им чужды европейские ценности. На этой грани, например, Навальный некоторое время балансировал. И иногда такие люди, если они жили в Петербурге или Новгороде, говорили, что хорошо бы отделиться от московитов, потому что московитам не близки европейские ценности — для нас они важны, а им чужды. Некоторые из этих людей очень поддерживали первую и вторую «оранжевые революции». Более интеллектуально настроенные скинхеды были всегда очень пробандеровскими именно потому, что это за Европу и против разной азиатчины.

— Вы в какой-то момент сказали «вторая волна русского национализма». Что это за деление?

— У меня была классификация политических стилей и идеологий, которая была удобна, чтобы обозначить специфику девяностых годов. Первая волна — это позднесоветская, перестроечная, ее лидер — движение «Память». Это консервативный, православный, антисемитский монархизм, который вырастает из правой консервативной советской интеллигенции типа Марка Любомудрова, который испытывает ресентимент из-за того, что евреи заполонили Союз композиторов. Эти люди с большим удовольствием начинают писать книги про сионизм, когда СССР ссорится с Израилем, намекать — в тех пределах, в каких им это разрешает цензура, — что внутренний враг с нами, и многозначительно рассказывать, как настоящие русские со всех сторон вытесняются разными инородцами. При желании к этому движению можно отнести, например, Валентина Пикуля: в своих бестселлерах он, кажется, первым публично и беспрепятственно артикулирует мысль, что русское офицерство в душе поддерживало революцию — или по крайней мере там не было непроходимых барьеров, а подлинный враг — это разные национал-изменники, особенно, опять же, инородцы (вспомните его роман «Моонзунд»). Советский режим, в общем, готов был на осторожную реабили-тацию белой армии — в пределах, в которых это не затрагивало Красную, — но это были лишь отдельные шаги. И эти люди в перестройку начинают мобилизацию, даже выигрывают некоторое количество локальных выборов, но потом быстро сходят со сцены, это остается типичной интеллигентской тусовкой: они устраивают чтения, молебны, собираются и дискутируют, но не кажутся реальной силой, способной восстановить Порядок.

После 1993-го появляется совершенно новая волна гораздо более молодых людей типа Баркашова, которые говорят: мы делаем революцию, мы создаем армию, мы занимаемся учениями, мы не интересуемся мистическим просвещением, у нас нет дискуссионных клубов. Никаких икон, никакого Ильи Глазунова — сугубо маршировать строем. И они сходят на нет как раз при путинской консолидации 2000-2001 годов. В 90-х «РНЕ» как модель доминирует, и даже те, кто стилистически ему предельно неблизок — как та же НБП, — стремятся ему в известной мере подражать.

После второй волны можно было ожидать третьей — но ее так и не появилось. После этого сам национализм в значительной мере исчезает. Часть национа-листов первой и второй волн находит себе прибежище в православном фундаментализме (например, Константин Душенов и руководившие самым большим из осколков «РНЕ» братья Лалочкины). Третьей волны не появилось как единого целого — это много волн в разные стороны, но все меньше соотносящихся с национализмом.

— Что обуславливает эту эволюцию? И правда ли можно говорить о том, что русский национализм исчез?

— Я помню, что последняя , которую я писал на этот счет — в 2007 году, — называлась «Конец русского радикального национализма?». Ее основной тезис был такой: когда рынок только появляется, продукты для разных аудиторий еще не дифференцированы, но по мере того как рынок растет, каждый продукт занимает свою потребительскую нишу — никто не покупает чужой продукт, и все знают, кому какой продукт предназначен. Это относится и к идеологическому продукту. Когда в 90-х впервые появились политические выборы и политическая реклама, все пытались обращаться ко всем. А потом постепенно стали появляться ниши, а потом они диффе-ренцировались все больше и больше — и оказывалось, что в некоторых идеологических нишах практически никого нет.

Например, в 90-е годы верили, что есть русский радикальный национализм и есть очень много людей, которые готовы поддерживать именно националистов. А потом вдруг оказалось, что очень мало людей покупают именно это. Когда аудитории дифференцировались и русский национализм отделился от, скажем, ортодоксального фундаменталистского православия, от панъевропейского белого расизма, от неосталинизма, от русского имперства — выяснилось, что националистов, собственно, осталось ничтожно мало. Организациям, державшимся за национализм, грозило превращение в карликов. Некоторые из них существуют, но о них мало кто слышал. Ниша оказалась пустой; те, кто попытался в ней остаться, сели мимо кресел. Действительно, по контрасту, например, с Украиной, в России очень мало идеологических течений, которые демонстрировали бы черты классического этнического национализма: были бы озабочены сохранением национального языка, штудированием истории, умилялись бы собранным шедеврам фольклора, пытались бы добавить вышиванку или какой‑то другой элемент народного костюма к вечернему гардеробу — и требовали предоставить себе особые привилегии как представителям именно этнической группы. В первом поколении перестроечного национализма таких было много, но сейчас мы их почти не видим. Понятно, что культивация этнической идентичности на государственном уровне вступила бы в конфликт с другими ценностями — например, лояльностью государству, — которые сегодня безусловно преобладают. Государственническая идеология подчеркивает, что все, вне зависимости от этнической и религиозной принадлежности, могут служить государству и имеют право на равное вознаграждение за верную службу, — а этнический национализм неизбежно требует привилегий и, более того, хочет поставить государство на службу нации, не наоборот.

Есть три возможных сценария того, почему ниша, про которую все думали, что она кем-то занята, может оказаться пустой. Или потребители какого-то продукта вообще исчезли, как, например, были люди, которые никогда не согласились бы поменять пристежной воротничок на пришитый к рубашке, — но рынок сжимался по мере того, как они вымирали. Или с самого начала в ней кто-то был, но потом переключился на другой продукт — начал покупать вшитый. Или с самого начала в нише не было никого, но поскольку продукт был еще не дифференцирован, то об этом никто не догадывался — производители продолжали придавать ему какие-то свойства, которые в действительности никому из потребителей не были нужны.

В случае с радикальными националистами 90-х, кажется, переплелись все три истории. Скажем, «РНЕ» могло переоценивать важность именно националистических символов и недооценивать важность государственнических. Пока никто не состязался с ним в этой нише, эта ошибка была не очень серьезной, но когда конкурент появился, оказалось, что чистое государственничество привлекает большую аудиторию, особенно когда та разновидность классового протеста, которую выражали этнические эвфемизмы, потеряла актуальность. Радикальный протест против всего социального переустройства терял привлекательность по мере того, как положение силовиков становилось менее бедственным и они находили себя в новом порядке. На это накладывались и поколенческие вещи, наиболее, впрочем, заметные в случае НБП и скинхедов, — иногда ниша пустеет, потому что ее представители просто вырастают из нее.

Но с национализмом могла приключиться и еще одна история. Он является чем-то вроде lingua franca правых идеологий, общим знаменателем, к кото-рому можно привести самые разные в иных отношениях течения — расизм и радикальный фундаментализм или государственничество, например. Это был компромисс, на котором сходились те, кто искал идеологических точек соприкосновения. Защита русских — обтекаемая формула, которая позволяет примирить скинхеда (русских надо защищать от происков небелой расы) и православного (русский народ — богоносец) — и их обоих с империа-листом (империя все-таки Российская). Вообще говоря, национализм можно примирить даже и не только с правыми течениями в самом широком смысле слова — с советским социализмом (разве случайно, что плановая экономика восторжествовала именно в Советской России с ее особым менталитетом?) или либерализмом (понятие «демократия» подразумевает право народа, национализм лишь уточняет, какого народа). В этом смысле широкие альянсы 90-х, которые объединяли всех со всеми, неизбежно приходили к национализму как к общей рамке, но сейчас ее действие сильно ослаблено.

В результате те, кто начинал в широких идеологических рамках русского национализма 90-х, эволюционировали в разные идеологические стороны. Некоторые успешно мигрировали в сторону западничества — те, для кого антимигрантские и расистские настроения были центральными. Собственно, на Украине на Майдане этот альянс действительно существовал, что с удоволь-ствием показывало официальное российское телевидение: вот люди с евро-союзовскими флагами, которые как бы за Европу, и посмотрите, с кем они стоят вместе. Антимигрантские настроения, впрочем, на Украине перепле-тались с тем чистым, классическим этническим национализмом, дефицит которого мы отмечали в России. В России такой сегмент есть, но очень слабый. Антимигрантские настроения потенциально сильны, но они представляют угрозу для существующего режима и поэтому подавляются. В чем Путин всегда был очень последователен — это в отвержении организаций, которые политически эксплуатировали бы антимигрантские настроения. Но и альянс с либералами у таких правых тоже не очень получался, потому что ксенофобия — это как-то не очень либерально.

Другая часть правых, включая бывших членов НБП типа Александра Дугина, просто эксплуатировала неосталинизм, имперство и предлагала Путину роль имперского лидера; в конечном итоге существующий режим, видимо, действи-тельно почувствовал себя ближе к этой идеологической нише. Это движение подразумевало отказ от всех атрибутов этнического национализма или расизма, и, вообще говоря, с религиозными фундаменталистами отноше-ния также были очень натянутыми — тем не нравилось, что конкретность истинного учения подменяется расплывчатым понятием «традиционной религии». Та часть националистов 90-х, которая эволюционировала в сторону имперскости, в итоге на данный момент выиграла в смысле политического веса — они стали частью мейнстрима.

— Как в свете этого можно понимать «Русский марш»?

— «Русский марш» действительно объединял часть антимигрантских организаций и часть монархическо-фундаменталистских. Но надо иметь в виду, что это разовое событие с постепенно сужающейся базой. «Русские марши» в последние годы игнорируют имперцы (дугинцы были на первых «Русских маршах», но от последних уже держались всячески подальше), неосталинисты, все виды левых — то есть те люди, которые в 90-х непременно на них бы являлись. В принципе, по ощущениям последних лет, относительно условно проевропейские расисты безусловно взяли их в свои руки. Последний, 2015 года, марш прошел под лозунгом «Против чекистской диктатуры», а первые требования были требованиями честных выборов, свободы собраний и роспуска политической полиции. Собравшиеся также, судя по репортажам, осудили действия России в Крыму, поддержку ДНР и операцию в Сирии.

Термин «русский» по-прежнему используется в этом случае как объединяющая рамка (национал-демократами, которых я ранее назвал проевропейскими расистами), но реже и, кажется, с меньшим успехом. Кажется, что по мере развития политического рынка, когда различия между идеологиями много раз актуализируются и проговариваются, больше нельзя вести себя так, как если бы их не было вовсе. Время широких синтезов прошло. Коалиции продолжают создаваться, но они создаются вокруг какого-то конкретного списка требований или лозунгов и не подразумевают попыток создания идеологической платформы, которая способна объединить всех. Взять, например, Координационный совет оппозиции, который должен был объединить левых, националистов и либералов. Туда каждый входил под своим знаменем, и никто не пытался выдумать объединяющую программу за пределами честных выборов, ясно осознавая, что это маловероятно.

— Имеете ли вы опасения, что появится какая-то правая среда, которая вырастет, а Путин окажется для нее недостаточно имперцем? Условно говоря, что будет, если Стрелков соберет достаточную группу поддержки, которая станет сначала воевать на Донбассе сама за себя, а потом еще превратит войну межнациональную в войну гражданскую?

— Тут я вступаю в область гаданий, поскольку после 2005 года следил за разви-тием ситуации куда меньше, чем прежде. Кажется, что с этой угрозой режим пока справляется очень эффективно. Пока нет никаких признаков того, что проявится политическая мобилизация, которая будет за империю, но против существующего режима. Даже когда вроде бы был повод — пресловутый «слив Новороссии», — ничего такого не произошло. Другое дело, что сам режим эволюционирует, и никто не знает куда; на каком-то следующем этапе, — скажем, при попытке либеральной модернизации — она гипотетически может проявиться.

— Каков, по-вашему, генезис национализма стрелковского поколения?

— Опять же, я буду отвечать отчасти гадательно. Прежде всего, я более чем уверен, что в нынешнем состоянии это совершенно неправильно называть национализмом. Тут есть явная преемственность по отношению к ранним 90‑м, к тем первым людям, которые ездили защищать Приднестровье от предполагаемых молдавских фашистов. Были люди, для которых идеологически важным был именно Советский Союз как большая империя, им была не очень важна национальная окраска; условно говоря, Америка как враг рода человеческого для них была гораздо важнее евреев, нелегальных мигрантов или геев, которые сейчас заботят фундаменталистов. Символами этого движения в 90-х были Ачалов, Терехов и Невзоров. Это идеологическое движение существовало с 90-х, просто сейчас оно вышло на поверхность в подходящих условиях, когда оказалось легко получить покровительство элит и доступ к ресурсам, которые раньше были за горизонтом возможностей. Раньше никто не позволил бы им вести частную войну, да еще и получать политическое прикрытие. Им не дали бы покупать то, что им хочется, в Военторге, а теперь — дали. Мы знаем, впрочем, на примере Стрелкова, что ненадолго и потом лицензия была отозвана назад.

— Насколько актуально традиционное разделение на правых и левых, которое вы использовали, для России? Если правые — это и фашисты, и имперцы, которые едут воевать с фашистами в Приднестровье, то кажется, что такая оппозиция перестает работать.

— Это правда. Существует очень сильная интеллектуальная инерция, заставляющая использовать одни и те же ярлыки: это удобно, это обеспечивает хоть какую-то коммуникацию с зарубежными коллегами и возможность сопоставления результатов. Но в России всегда была неопределенность по поводу правых и левых, частично связанная с тем, что, в отличие от стран, где эта классификация родилась, Россия — это полупериферийная страна по Валлерстайну. За правым и левым в исходной европейской формулировке стоят классовые позиции: индивидуальная свобода против равенства, рынок против государственного вмешательства и социальной справедливости. И эта оппозиция при некоторых превращениях все еще хорошо работает в Западной Европе. В Соединенных Штатах работает уже не так хорошо, но все равно еще относительно узнаваемо.

Но когда мы переносим это на Россию, у нас накладывается дополнительная оппозиция, не классовая, а геополитическая — за Запад или против Запада. Но в Европе есть и правые, и левые. И поэтому наши проевропейцы могут быть как левыми по европейским меркам, так и очень правыми по европейским меркам. Но поскольку на это накладывается другая — и более сильная — оппозиция «против Запада вообще», крайние левые и крайние правые могут сливаться в общем коллективном деле, что по западным меркам совершенно немыслимо.

Но — чтобы окончательно все запутать: есть европейские крайние правые, которые очень сильно отделены от европейских умеренных правых. Это радикальные европейские консерваторы, которые против мигрантов, за религию и традиционную семью; с их точки зрения, например, Ангела Меркель — чудовищно левая. Этот крайне правый кусок спектра будет иногда тяготеть к российским антизападникам, православным фундаменталистам например. Хотя по другим позициям они будут ближе к национал-демократам. Им нелегко будет объяснить, что в России в авангарде борьбы с нелегальной миграцией стоят одни люди, а за традиционную семью и религиозное воспитание часто несколько иные. И в России на все это накладываются имперцы, которые явно не имеют никаких аналогов в Европе, хотя нечто подобное можно найти в США, где спектр, в общем, больше похож на российский.

И поэтому в России получается, что с равными основаниями правыми могут называть себя абсолютно разные люди. Правым в 90-е годы себя называл Гайдар, который был за свободный рынок, — и действительно, в европейском контексте человек, который проводил «шоковую терапию», был бы правым-правым. А с другой стороны, правыми здесь оказываются монархисты или религиозные фундаменталисты, но они явно не любят условного Гайдара или Чубайса. Наконец, есть еще имперцы, которые по любым стандартам вроде как тоже очень правые, потому что милитаристы традиционно считаются правыми, но они тоже точно не с Гайдаром и даже обычно не с религиозными фундаменталистами. С левыми та же самая история.

Так что, по-хорошему, в России эти слова нельзя употреблять вовсе. Есть, однако, сильная интеллектуальная потребность в том, чтобы какой-то обобщающий ярлык все-таки был. Я использовал этот, имея в виду, что «правые» в России — это критики либерального или неолиберального западничества с позиций традиционных общностей, которым глобальный рынок и глобальная культура угрожают, — религиозных, этнических, государственных. Рынок и надгосударственные структуры, внедряющие общие стандарты, угрожают подорвать суверенитет национальных государств и привести к перемешиванию населения. Это вместе с массовой культурой — размыть ассоциирующиеся с традиционной культурой модели поведения. Правые, условно, это те, кто хотел бы задержать этот процесс. Это несовер-шенное определение, но оно указывает на некоторые идеологические констелляции, которые встречаются регулярно.

— Вы были исследователем в довольно непростой среде. Бывает ли такое, что социологи работают под прикрытием?

— Да, конечно, бывает. Но в социологии очень строгие этические стандарты, более строгие, чем, например, в психологии. Считается, что исследование не может наносить ущерб тем, кого исследуют, и в этом смысле совместить работу социолога и полицейского под прикрытием невозможно. Если кто-то внедряется в террористическую организацию, а та готовит теракт и социолог доносит в органы, совместимо ли это с его позицией социолога? Кодекс это решает таким образом, что потенциально проблематичные ситуации такого рода и вовсе не следует создавать. Поэтому в террористическую организацию можно внедряться, только осведомив ее о своем статусе и намерениях. Но тогда, конечно, исследование становится обычно невозможным. Или, если оно становится возможным, объект меняет свое поведение. Или, если не меняет, проблематичные ситуации все-таки возникают. Недавно в Америке был скандал с очень популярной книгой социолога Элис Хоффман, которая провела некоторое время в филадельфийских молодежных бандах. Однажды она подвозила человека, который ехал кого-то убивать и не убил только потому, что не нашел жертву, — но при этом увидел кого-то похожего, выскочил за ним из машины с пистолетом и только тогда понял, что это не тот. При этом она по меньшей мере догадывалась, зачем он едет, так как в этот день был застрелен их общий друг. Тот, кто собирался стрелять, забыл, что Хоффман пишет книгу. Вопрос: как должна была вести себя она?

Так вот, к этим и без того довольно проблематичным требованиям в последние годы добавилось представление, что сам факт обмана уже наносит людям вред, даже если обман состоит просто в том, что наблюдаемым не сообщили, что материалы наблюдения могут попасть в статью. Мне это кажется довольно бессмысленным, честно говоря, но у многих коллег на этот счет есть этический раж. Хотя, если встать на эту позицию, получается, например, что все историки, кроме специалистов по XX веку, работают неэтично: они не могут согласовывать свои действия с объектами исследования. И, к слову сказать, по отношению к людям, которые заботятся о своей посмертной славе, действия историков часто могут рассматриваться как прямой вред. Или тогда вся марксистская социология неэтична — она же не согласовывает свои выводы с капиталистами. Или исследование элит неэтично.

В общем, и тогда и потом мне неоднократно говорили, что то, что я делаю, не совсем хорошо, а нужно всем этим людям рассказывать, кто я, чем занимаюсь, и еще желательно давать черновики статей. Давать черновики, кстати, было интересно: «РНЕ» бы, я думаю, меня не поняло, а энбэпэшникам я показывал статьи про классовые основы политических стилей — и вроде бы кому-то даже нравилось, им, в общем, было приятно считаться радикальной богемой и слышать, что у них много культурного капитала.

— Как вы отделяете свою работу от журналистской?

— Это другой большой дебат в социологии — о том, как социология соотносится с журналистикой. Для социологии как не очень настоящей науки журналистика — это постоянная угроза. Социологов постоянно спрашивают: а чем вы лучше людей с улицы? Ведь журналисты не притворяются, что они лучше людей с улицы. Они делают то же самое, что делали бы люди с улицы, просто у них немного больше ресурсов: у них есть время задавать вопросы, у них есть сети контактов, у них есть какие-то навыки. А социологи как бы претендуют на то, что у них есть особое научное знание, которое по определе-нию ставит их выше человека с улицы. Но людям с улицы свойственно иногда в этом сомневаться, и тогда социологам нужно показать, чем же они лучше журналистов. А это оказывается довольно сложно практически. И поэтому социологи журналистов не любят, контактировать с ними не хотят и сравнений обычно избегают.

Это позиция большинства социологов, но абсолютно, к слову сказать, не моя. Одним из основателей социологии был американский журналист Роберт Парк, который участвовал в основании первого социологического факультета в мире в Чикагском университете и в некотором смысле был его душой. И у Парка было очень четкое представление о том, что такое социология: социология — это журналистика, только надежная. Журналист берет десять или даже пять интервью, а потом пишет статью, а социолог должен взять пятьсот интервью, он должен прожить в соответствующем районе пять лет, и только тогда он может рассказать, как оно на самом деле. Между социологом и журна-листом, говорил Парк, нет никакой качественной разницы, но есть очень большая количественная разница. Мне лично эта точка зрения симпатична. Окей, еще социологу полагается владеть статистикой и методами работы с количественными данными; это кажется мне правильным и ценным в социологической подготовке. Но идея, что есть какое-то особое знание, которое отделяет социолога от несоциолога, чрезвычайно спорна, и я не думаю, что на ней можно строить профессиональную идентичность. 

Говорят, что русский национализм - это хорошо, это нужно, это забота о русских. Кто же позаботится о русских, если не будет русских националистов?

Некоторые вообще считают, что отрицание русского национализма - это отрицание русской национальности, потому что если есть национальность, то должны быть и националисты - те, кто заботится о правах русских, кто представляет их во власти, кто стремится сделать Россию русским государством.

Но так ли это?

Я приведу очень простой пример, который доказывает, что русский национализм не имеет никакого отношения к заботе о русских, лишен смысла, не несет никакой пользы и является в лучшем случае популизмом и брехней, а в худшем случае - ведет к нацизму.

Этот пример - Советский Союз.

Никакого национализма в СССР не было, наоборот - советская система активно боролась со всякими проявлениями национализма.

Но вот чудо, Советский Союз был вполне русским государством безо всяких националистов. Русский язык был основным государственным, его учили во всех школах, включая школы в Узбекистане, Таджикистане, Азербайджане и других республиках. И если узбек приезжал в Москву или другие города РСФСР, с ним не надо было объясняться жестами - он говорил на нормальном русском языке. Любопытно, да? Первым человеком в космосе стал русский. И первым человеком, вышедшим в открытый космос, тоже стал русский. И конструктором ракеты-носителя был русский. И все это без помощи националистов. Русский язык был основным языком на 1/6 части суши, русские могли свободно перемещаться по территории Союза, могли занимать государственные посты и занимали их, вплоть до самых высших. Советская литература была по сути русской литературой.

Советский Союз был самой читающей в мире страной, при этом читали в основном на русском языке, произведения русских писателей и поэтов.

Советский кинематограф был в первую очередь русским кинематографом, абсолютное большинство фильмов снималось на русском языке.

Советские войска и русские войска - в годы Второй мировой и после нее означало одно и то же. Кто брал Берлин? Русские. На западе говорили так - русские взяли Берлин.

За кого поднимал тост И.В.Сталин после победы? За русских. И это при том, что сам генеральный секретарь по происхождению был грузин.

Кого в годы холодной войны боялись в Европе и США? Русских. Было даже такое понятие - «русские под кроватью» - оно обозначало параноидальный страх, когда во всем мерещилась рука Москвы.

Русские запустили спутник, русские полетели в космос, русские взорвали водородную бомбу… для всего мира Советский Союз был русским государством, государством русских, созданным русскими.

Русская литература, русская культура, русский язык, русский кинематограф, русский театр, русские космонавты, русский балет, русская армия - этот список можно продолжать. И все это без какого-либо национализма.

Русские могли свободно перемещаться по территории Союза и для этого не требовалось учить другие языки. Не нужно было учить казахский язык чтобы работать в Казахстане или литовский чтобы жить в Литве.

Интересно, правда?

Но вот, в конце 80-х заговорили про нахлебников, которые объедают Россию. Потом появился русский президент Ельцин, который решил освободить Россию от присосавшихся к ней республик, сыграл в числе прочего на националистических чувствах. Был объявлен суверенитет РСФСР над СССР, то есть преобладание прав «русской республики» над Союзом. Ельцин никогда не объявлял себя националистом, но по сути был им, потому что выделил Российскую Федерацию (русскую республику) из Союза, отделил ее от других национальных республик политически и экономически, чтобы русские «не кормили всяких чурок». Ельцин был вполне конкретным русским царем, московским князем. Его так и называли - Царь Борис. И что русские получили в результате размежевания с другими народами, с которыми раньше проживали в общем Союзе? Процент русских в России стал выше, чем был в СССР - по сути это шаг к созданию русского национального государства. Но что с того? Чего добились?

Русский язык теперь учат вдвое меньше людей, чем прежде. Даже на территории Российской Федерации кое-где русский язык учат как второй, а не первый. В некоторых школах введены хиджабы.

Выходцев из Средней Азии в Москве стало наоборот больше, чем во времена СССР, при этом многие очень плохо говорят по-русски. А на Дальнем Востоке появились китайцы, чего во времена СССР практически не было.

Русская литература и кинематограф в упадке.

Русский человек больше не может свободно поехать работать в Казахстан или Литву. Русские в Прибалтике вообще превратились в неграждан.

Я уже не говорю о том, что в Донбассе русские города безнаказанно обстреливают из артиллерии, а самый влиятельный в мире «русский» президент только мантры за все хорошее читает.

Русские ученые вынуждены ехать в США и Европу чтобы чего-то добиться, потому что наука и образование в России тоже в упадке.

Русские ученые издают свои труды на английском языке, ведут исследования за рубежом, образование в российских школах ведется по западной системе.

Продолжать?

Сделали шаг в сторону построения русского национального государства, отказавшись от интернационального Союза - получили… то, что получили…

Получили иностранный язык на вывесках и плакатах, иностранные фильмы вместо отечественных, отверточную сборку иностранных автомобилей вместо производства собственных и далее-далее.

Но мне наверное возразят, что это неудачный пример и все описанное выше не имеет никакого отношения к национализму.

Давайте тогда зайдем с другой стороны:

В чем смысл русского национализма? В защите русских? А от кого? Он нерусских? Тогда объясните мне, как русские националисты собираются защищать русских от нерусских, не скатываясь к нацизму? Любая попытка законодательно обеспечить русским больше прав, чем представителям других национальностей, будет дискриминационной и вызовет ответную реакцию в национальных республиках, например в Татарстане. Вы этого хотите? Кроме того, возникнет вопрос, как отличить русского, которого можно пускать в Москву свободно, от представителей других национальностей, которых можно пускать в Москву только по квоте в порядке очереди? Как отличить русского от нерусского? По записи в паспорте? Ну тогда готовьтесь к тому, что в Москве появятся представители солнечных республик, плохо говорящие по-русски, но с записями «русский» в паспортах. А может быть форму черепа измерять и анализ крови брать, как делали нацисты?

Так или иначе, попытка законодательно предоставить русским больше прав, чем представителям других национальностей, ничем хорошим не закончится.

Что еще могут предложить русские националисты?

Ограничить поток гастарбайтеров? Так для этого нужно, чтобы дворниками в Москве устраивались русские, а не представители солнечных республик. Для этого нужно повысить зарплату дворника с одной стороны и уровень жизни в солнечных республиках с другой. Тогда миграция потеряет смысл. А пока этого не произойдет, бороться с понаехавшими можно долго и безрезультатно. Пока местные жители не захотят устраиваться дворниками (строителями, водителями и далее по списку), а приезжие наоборот будут хотеть очень сильно - миграцию не остановить.

Ратовать за «русскую власть» - тоже бесполезно. Хотя бы потому, что никто не гарантирует порядочность русского депутата или президента. За примерами далеко ходить не нужно - Екатерина была немкой, а Сталин грузином, но они сделали для русских намного больше, чем русские Ельцин и Горбачев.

У русских националистов есть два пути:

1. Отделить от России республики и территории, населенные другими национальностями. То есть Татарстан, Башкирию, Чечню, Дагестан и так далее. В результате, получится компактная Россия, 90% населения которой будет русским по национальности. И по версии националистов станет хорошо.

Обратите внимание, что Ельцин сотоварищи пошли именно по этому пути.

2. Ограничивать нерусских в правах, не стесняясь дискриминации, а потом перейти к отлову и выселению, стерилизации и уничтожению, то есть к геноциду. В общем, нацизм как он есть.

К чему ведут эти два пути - история уже показала.

По первому пути пошел Ельцин, в результате русские теперь живут в Ресурсной Федерации, русский язык учат вдвое меньше людей, русская культура в упадке, русские ученые развивают науку за рубежом, миллионы русских оказались за бортом, некоторые стали негражданами, а некоторых безнаказанно расстреливают. Вот результат освобождения русских от всяких «нахлебников» и отказа от территорий, населенных другими национальностями.

По второму пути ходила Германия в 30-е и 40-е, пересказывать ее историю не буду.

Правда есть еще третий путь - болтать языком и тусоваться с другими болтунами, ничего не предпринимая в реальности. Это самый безопасный путь, но он тем более лишен какого-либо смысла.

Впрочем… На самом деле смысл у национализма есть - и у русского и у всякого другого. Только смысл этот не для народа, а для капитала и для власть имущих.

Смысл национализма - разделять народы, сталкивать друг с другом, работать оправданием для раздела государств и основанием для войн.

Разделяя властвуй - принцип, старый как мир.

Вот разделили русских с украинцами, объявили их разными нациями и можно зарабатывать на торговле между двумя странами, перемещать капитал из России в Украину и обратно, при этом уходить от налогов, пилить бюджеты, зарабатывать на разнице цен. А когда этого стало мало - объявили москалей и хохлов врагами и устроили войну. Вот разделили СССР и вместо единого сильного государства получилась дюжина слабых, при этом сама Россия оказалась обложена со всех сторон конкурентами, нищими республиками, из которых гастарбайтеры потянулись в Москву. Разделили надвое Корею. Разделили Югославию. Отделили часть Индии и назвали Пакистаном. То же самое сто лет назад сделали с Европой. Нарезка Европы на национальные государства была осуществлена по итогам Первой мировой по плану президента США Вудро Вильсона. Концепция «каждой нации отдельное государство» - это американская концепция, реализуемая на протяжении последней сотни лет.

Обратите внимание, что сами США не спешат делиться на отдельные государства, населенные индейцами, афроамериканцами, выходцами из Мексики, американцами с итальянскими корнями и так далее. Интересно, да?

Американцы предпочитают делить на независимые национальные государства весь остальной мир. Потому что получить контроль над небольшим государством, особенно если у него есть сосед, противопоставленный по национальному принципу - намного проще.

Так кому нужен национализм вообще и русский национализм в частности?

Русский национализм нужен врагам России, капиталу, буржуазной власти, потому что национализм является инструментом манипулирования народами.

Национализм - это способ поссорить народы, которые вместе жили на протяжении многих веков.

Национализм - это способ устроить гражданскую войну в стране, в которой проживают представители разных национальностей. А гражданская война - это отличный способ ослабить страну и загнать в долги, что мы давно уже наблюдаем на примере Украины.

То же самое некоторые желают сделать и с Россией.

Националисты - в большинстве своем просто недалекие люди, которые из лучших побуждений пошли по неверному пути, подверглись манипуляции и стали заложниками своих благих намерений.

Благими намерениями националистов устлана дорога к деградации и гражданской войне.

А все потому, что врагами народов являются не другие народы, а буржуазный капитал, принадлежащая ему власть, служащие буржуазии предатели и обыкновенные дураки.

Народы не являются врагами друг другу. Каждый народ хочет жить в мире на своей земле, мирно трудиться, воспитывать детей, говорить на своем языке.

Если узбек приехал жить и работать в Москву, то сделал это не от хорошей жизни, а потому что кто-то создал такие экономические условия, что он был вынужден покинуть родной дом и отправиться на тяжелую неблагодарную работу, а все заработанное отправлять семье. Он бы с удовольствием остался дома, если бы мог найти приличную работу в своей стране, как было во времена СССР.

Национализм (русский в том числе) - порождение капитала в эпоху глобализации, инструмент манипулирования народами, способ раздела стран и контроля над ними.

В самом лучшем случае национализм является пустой болтовней глупых недалеких людей, отстаивающих интересы своей национальности на словах, но ничего не предпринимающих на деле.

Если же националисты доходят до воплощения своих замыслов - это оборачивается разделом страны, утратой территорий, деградацией нации и войнами.

И только капитал выигрывает от национализма. Только для капитала национализм имеет смысл.

ЕЩЁ ПО ТЕМЕ

Национальный вопрос в России (часть и )