Марк шагал (1887—1985). Марк шагал Картины Шагала в рейтинге самых похищаемых произведений искусства

«В нашей жизни, как и в палитре художника, есть только один цвет, способный дать смысл жизни и искусству - цвет любви»

Марк Шагал «Моя жизнь».

Все его картины наполнены этим цветом, как была им наполнена жизнь его. Разговор о Марке Шагале в отрыве от его любви, от тех, кого он любил и кем дышал, перенося это на холст, был бы сухим перечислением фактов.
Моисей Шагал родился в Витебске 6 июля 1887 года в семье приказчика. Мир встретил будущего гения пламенем костра - в городе пылал пожар. Красный цвет он позднее назовет цветом кошмара. Над его продавцом газет, предвещающим войну, небо пылает алым.
Отец мечтал, что сын станет хорошим бухгалтером, в крайнем случае - приказчиком. А Шагал рисовал, рисовал, рисовал. Однажды к нему зашел друг, посмотрел на стены комнаты, густо увешанные рисунками, и воскликнул: «Да ты настоящий художник!». Художник… Это слово было будто из другого мира. Мира, который манил к себе Моисея Шагала больше, чем что-либо на свете. Долгие изматывающие скандалы и уговоры привели к тому, что его отдали учиться в Школу рисования живописи художника Юделя Пэна.

Очень быстро стало понятно, что ограничиться Пэном не получится - этого мало. Скромность начинающего художника не сковывала. В 15 лет Моисей Шагал искренне считал себя гением. Он полагал, что только Рембрандт мог бы чему-то его научить по-настоящему. Но где ж его возьмешь, Рембрандта?
Строптивый, уже точно не получившийся на радость родителям бухгалтером, Шагал выпрашивает у отца деньги и уезжает в Петербург - там Академия художеств, там рай! Реальность отвесила юному дарованию жесткий щелчок по самолюбию. Первый и последний в своей жизни официальный экзамен он не сдал.
В 1909 Шагал возвращается в Витебск. Разочарованный, опустошенный, не нашедший того, что искал, и не сумевший примкнуть ни к одной школе. Он пишет об этом времени: «Я бродил по улицам, искал чего-то и молился: «Господи, Ты, что прячешься в облаках или за домом сапожника, сделай так, чтобы проявилась моя душа, бедная душа заикающегося мальчишки. Яви мне мой путь. Я не хочу быть похожим на других, я хочу видеть мир по-своему».
В это же время в Витебск из Петербурга вернулась Берта Розенфельд, которая войдет в историю искусства как Белла Шагал. Она мечтала стать актрисой, ей прочили успех. Но серьезная травма на репетиции поставила крест на актерской карьере.

"Обручённые и Эйфелева башня". 1913

На момент встречи в Витебске оба считали себя неудачниками. По одной версии, они случайно пересеклись и разговорились на мосту над Витьбой. По другой - встретились в гостях у подруги Берты, Теи Брахман.
У Теи была любовная связь с Шагалом, и она позировала ему обнаженной. Именно с нее написана чувственная "Сидящая красная обнажённая".
Не столь важно, где произошла встреча, важнее, что она поразила обоих в самое сердце.
«Как будто мы давным-давно знакомы и она знает обо мне все: мое детство, мою теперешнюю жизнь и что со мной будет; как будто всегда наблюдала за мной, была где-то рядом, хотя я видел ее в первый раз. И я понял: это моя жена» , - вспоминал Шагал.
Позднее он напишет, что после встречи с Беллой в нем навсегда поселилось ощущение уверенности. Шагал возвращается в Петербург и поступает на курс к Леону Баксту. Он заворожен Бакстом. По некоторым сведениям, Бакст не только взял Шагала в школу, но и оплачивал его проживание в школе, оценив незаурядный талант юноши. Именно Бакст открыл для Марка Шагала персональное «окно в Европу». В 1910 учитель уедет в Париж, от чего Шагал заранее в отчаянье. «Я бы тоже хотел в Париж», - решается он сказать. Бакст поддерживает эту идею, считая, что в России для таланта Шагала нет перспектив, и помогает ему с переездом.
Париж! Безвозвратно исчезает стеснительный Мойша Шагал. Его место отныне и навсегда занимает кудрявый, франтоватый Марк. Позднее он скажет, что только в Париже можно быть художником. Каждую свободную минуту проводит в Лувре: «Легче всего мне дышалось в Лувре. Там меня окружали давно ушедшие друзья». Сам Шагал отмечал, что особенное впечатление на формирование его кисти, помимо Рембранта, произвели Гоген, Ван Гог, Ренуар, Делакруа.

Во Франции Шагал обретает свободу. Он больше не пытается соответствовать никому и ничему. Начинается главное: симфония цвета, поэзия кисти, нарушение всех законов физики и гравитации. Все, кто пытался учить Шагала, отмечали, что ученик из него ужасный. Он не умел учиться, он желал быть только собой и писать исключительно так, как сам хочет.
Шагал влюблен в Париж. Впрочем, когда ему хочется особенно отметить, насколько дорог его сердцу этот город, он говорит: «Париж, ты мой Витебск!». На картине "Я и моя деревня" профиль Шагала из Парижа обращен к Витебску.

В 1914 Шагал едет в Витебск на свадьбу к сестре, вскоре за этим следует его свадьба - новая встреча с Бертой не оставила сомнений: это судьба.
В 1916 году у счастливых супругов рождается дочь Ида. А тем временем в игру вступают другие силы. Россию сотрясают катаклизмы. Шагал был среди тех, кого новая власть поначалу вдохновила. Ему более не указ напыщенные академики из отвергшей его Академии искусств. Да и социальная пропасть между дочерью ювелира и сыном приказчика рухнула. Захваченный свежими, как тогда казалось, переменами Марк Шагал даже некоторое время занимал пост уполномоченного по делам искусств в Витебской губернии.

К первой годовщине Октября Шагалу поручено украсить город. Витебск был опутан бесконечными заборами. Более сотни городских маляров под руководством Марка Шагала раскрасили заборы, стены и все, на чем можно было рисовать. Такого граффити мир еще не видел.
Авангард выходит на первые роли, Шагалу кажется, что он нашел свое место. Он организовал в Витебске Школу искусств и пытался в ней преподавать. Затея потерпела крах. Он хотел, чтобы его ученики так же, как он, раскрыли свой талант. А обучение техническим моментам ему казалось слишком скучным. Тогда и возникло противостояние между Марком Шагалом и Казимиром Малевичем. Основатель супрематизма собирался лепить из своих учеников не гениев, а профессионалов. И действительно, через пару месяцев в Третьяковке прошла выставка картин учеников Малевича.

"Бэлла в белом воротничке"

Марк Шагал.

Жена
Ты волосы свои несешь
навстречу мне, и я, почуя
твой взгляд и трепет, тела дрожь,
тебя опять спросить хочу я:

где давние мои цветы
под хулой свадебной, далекой?
Я помню: ночь, и рядом ты,
и в первый раз к тебе прилег я,
и погасили мы Луну,
и свечек пламя заструилось,
и лишь к тебе моя стремилась
любовь, тебя избрав одну.

И стала ты женой моей
на годы долгие. Сладчайшей.
Дочь подарила - дар редчайший
в наиторжественный из дней...

Благодарю, Господь высот,
Тебя за день, за месяц тот.

Шагалу становилось все теснее. Вместо отринутых устоев появляются новые рамки, за которые не рекомендуется выходить. «Мы наш, мы новый мир построим», абстракционизм и отрицание прежних ценностей правят бал, а Шагал в это время пишет какие-то цветы, женщин, Витебск... Его упрекают в приверженности к устаревшим формам и называют «староватором». Белла все более настойчиво твердит об эмиграции.

Шагал с женой уезжают сначала в Москву, затем в Берлин. И наконец, 1923 - Париж! Здесь он «перекрестит» Берту в Беллу. Он здесь счастлив, успешен, востребован, много пишет.
Художника находит единственный учитель, которого Шагал признавал, - Леон Бакст, и говорит: «Вот теперь ваши краски поют». Это успех.

"Белла". 1926

А в это время Европа сходит с ума. К власти пришел Гитлер. Из Парижа Шагалы уезжают в последний момент, когда город уже оккупирован. 22 июня Германия объявляет войну Советскому Союзу, а Марк Шагал с Беллой видят статую Свободы… В Америке его хорошо принимают, но сердце рвется в Европу.
В 1944 году Париж освобожден. Белла торопит с отъездом. За несколько дней до запланированного возвращения ей становится плохо. У нее стремительно развивается вирусное заболевание, и буквально на руках у Шагала его Муза умирает.
Марку Шагалу кажется, что он никогда больше не возьмет в руки кисть и не прикоснется к холсту. Зачем это все, когда главная героиня его картин и его жизни покинула его?

Девять долгих месяцев Марк Шагал не пишет, не спит, не ест и едва дышит. Вытащила его дочь Ида. Сначала она увлекла отца работой над иллюстрациями к написанной Беллой книге воспоминаний «Горящие огни», а потом наняла ему сиделку - удивительно красивую женщину, лицом похожу на ее мать. Вирджиния Хаггард младше Шагала более чем на 20 лет. Вскоре она родила ему сына Давида.
В 1947 Шагал с Вирджинией все же возвращается в Париж. Но очень скоро она, прихватив сына, сбегает с фотографом, приехавшим к ним в дом делать материал о гениальном художнике…

"Букет с летящими любовниками". 1934 - 1947

Так легко и навсегда отменивший законы гравитации на своих картинах, Шагал, чьи люди летают столь же легко, как дышат, умер в лифте своего дома. Оторвавшись от земли. Так, как это умел только он.

Шагал Марк Захарович (1887–1985)

Когда Марку Шагалу шел уже девяносто восьмой год, он жил во Франции. Совсем незадолго до кончины он вдруг решил, что находится в своем родном Витебске. Французский пейзаж представлялся витебской окраиной, где теснятся маленькие домишки, торгуют лавочники и никуда не спешат прохожие. Ему все казалось: вот-вот придет отец с работы, достанет из кармана маленькие подарки, зажжет керосиновую лампу и начнется привычный вечер. Жизнь как началась, так и закончилась. Призрак родины никогда не оставлял живописца; так или иначе, все его творчество было связано с Россией, что бы он ни изображал - даже рай небесный, даже библейские долины и праздник музыки…

Марк Шагал родился на окраине Витебска. Его отец служил у купца, торговавшего селедкой, мать занималась своей лавочкой. Кроме Марка, в семье было девять детей - семь сестер и два брата. Принято считать, что Шагал является чуть ли не самоучкой, однако на самом деле все обстоит далеко не так. Образование Шагала было фундаментальным и профессиональным в техническом отношении, однако его творческая натура неустанно искала собственный путь в искусстве. Начальное художественное образование Шагал получил в Витебске у Ю. Пэна, ученика П. Чистякова. По своей инициативе Пэн организовал в Витебске художественную школу, где Марк если и не успел в полной мере изучить мастерство живописца, то приобрел умение создавать профессиональные живописные композиции. Далее это умение было отшлифовано в нескольких художественных студиях Петербурга, важнейшей из которых оказалась студия Е. Званцевой, где преподавание вели крупнейшие представители объединения «Мир искусства» М. Добужинский и Л. Бакст.

Петербургские впечатления Шагала нашли выражение в работах, которые можно считать своеобразным дневником, где отразились самые разнообразные влияния различных систем цветового построения полотна - это импрессионизм, манера П. Гогена и художников «Мира искусства», «Голубой розы». Единственное, чего не было в ранних композициях Шагала, - академизма. Живописец всегда стремился к широкой обобщенности цвета.

Ярким примером ранних образцов творчества Шагала служит «Маленькая комната» (1908), где декоративность берет верх над тщательностью проработки форм. Объемное изображение отступает перед силуэтными абрисами. Вся композиция представляется неустойчивой, плывущей, дрожащей от неясного волнения. Окраска предметов далека от реальной и больше напоминает ковер, цветовая гамма создается в розовых, коричневых и светло-зеленых тонах. В результате бедная комнатушка деда из Лиозно превращается в некое видение, красочное и праздничное, которое лишь немного потревожено каким-то тайным беспокойством.

Подобная двойственность вообще свойственна петербургскому периоду Шагала. Здесь смешаны тревога и восхищение; художник старается быть верным непосредственному впечатлению, но в то же время постоянно отходит от него. Вероятно, именно из-за этого в работах раннего периода так сильны примитивистские тенденции, хотя в данном случае имеет место не наивность, а непосредственность изображения. Доверчивость способствует свободному упрощению в творчестве живописца.

Однако одновременно с такими примитивистскими картинами мастер создает и работы, в которых звучат почти классические интонации. Таковы «Марья-Сенька» (1907), «Автопортрет с кистями» (1908), «Моя невеста в черных перчатках» (1909).

Особенно интересным представляется «Автопортрет с кистями», где отчетливо прослеживается классическая тема. Шагал изображает себя в традиционной позе художника, стоящего перед невидимым мольбертом. Цветовое решение также классическое - строгий черный костюм, ослепительно-белый воротничок, коричневато-золотистый цвет лица. Похоже, Шагал хочет показать свою приобщенность к миру высоких художественных ценностей и изображает себя в облике старинного мастера. Шагал чувствует себя равным среди равных на пиру великих. Безусловно, в подобной трактовке присутствует желание самоутвердиться, о чем свидетельствует подчеркнуто-горделивая поза автора. Однако все это - не более чем игра, театр.

Портрет невесты художника Беллы полон откровенного восторга и даже любовного преклонения. В этой работе также учитываются классические традиции. Фигуру девушки Шагал размещает на первом плане, и она занимает по высоте все полотно, что напоминает об образцах эпохи Ренессанса. Уроки Гойи и Веласкеса чувствуются в контрастах между темным фоном и белым платьем. Здесь присутствуют лишь незначительные вкрапления узорчатой скатерти, зеленой ветки, лилового берета и броши такого же оттенка. Впрочем, у французских импрессионистов, в частности у Эдуарда Мане, также встречается похожая цветовая оркестровка.

Если предыдущие работы, несомненно, связаны с классикой, то чуть позже Шагал обращается к идеям русских символистов. Программной считается работа художника «Деревенская ярмарка (Кермесса)» (1908). По свидетельству современников, сюжет полотна во многом был навеян постановкой «Балаганчика» А. Блока в театре В. Ф. Комиссаржевской. Однако впечатления от представления воплощены в совершенно другом мире, живущем по иным законам. Произведение Блока обладает своей внутренней логикой и единством. В то же время Шагал сочетает порой совершенно разнородные фабульно-предметные элементы, которые лишь при долгом рассмотрении складываются в некую общность.

На первом плане художник изображает лежащую плоскую фигурку клоуна (у Блока: «Пьеро… беспомощно лежит на пустой сцене в белом балахоне с красными пуговицами»). На полотне Шагала все именно так и показано, нет только красных пуговиц. Есть и еще интересная деталь. Пьеро сжимает в руках красную керосиновую лампу, которая так часто встречается на полотнах художника, посвященных Витебску. Этот светильник и освещает все происходящее. Первая половина композиции погружена во мрак ночи, а фон озаряется золотистыми отблесками заката, которые достигают переднего плана и смешиваются с лучами светильника. Подобное смешение дает начало особому действу, где переплетаются реальность и наваждение, тем более что и на дальнем плане видна весьма существенная деталь - балаганчик-театр. В центре показана похоронная процессия, медленно движущаяся за гробом. Таким образом художник хочет сказать, что жизнь и смерть - понятия условные, и границы между ними порой установить чрезвычайно трудно; рядом живут радость и грусть, высокое и приземленное.

Картины Шагала петербургского периода характеризуются на первый взгляд бессмысленным скоплением людей, которые движутся в неизвестном направлении. Подлинна в этих композициях только жизнь памяти. Особенно показательна в этом отношении работа «Покойник» (1908). Здесь снова изображены сразу два источника освещения - желто-зеленый рассвет и полыхающее пламя больших свечей, стоящих вокруг тела покойника, лежащего прямо на мостовой. Подобная ситуация представляется нарочито условной. Улица небольшого городка пустынна, покойника провожают в последний путь лишь горящие свечи; кроме того, странным кажется на первый взгляд, что он не положен в гроб и лежит на земле. Скорее всего, в данном случае Шагал обращается к стилю древнерусской иконы, который прежде всего предполагает определенное мировосприятие, где человек и окружающая его среда сопоставляются чрезвычайно свободно. Художник поместил действие в открытом пространстве, как это делали иконописцы, видевшие пространство «панорамным» зрением, во вселенском масштабе. Это пространство настолько велико, что представляется абсолютно невозможным показывать интерьеры и детали.

В это же время Шагал исполняет ряд картин, представляющих собой, по сути, притчи. Такова композиция «Рождение» (1910) - итоговая и для петербургского периода, и для всего творчества мастера. Эта тема была чрезвычайно популярна в среде русских символистов; она завораживала своей тайной, гранью между реальностью и небытием. Оригинальность Шагала состоит в том, что он прост и далек от изысканности, он не боится житейской прозы, но в то же время поднимается до почти пророческих предчувствий и высокого драматизма.

Полотно состоит из двухчастного действия. Основная сцена рождения находится слева, где откровенно и приземленно изображены лохань с водой и искаженное лицо женщины. И тем не менее зрителя не оставляет ощущение того, что перед ним разворачивается поистине торжественное событие. Пестрый полог над кроватью раздвинут наподобие занавеса, который позволяет увидеть зрелище мировой значимости. Повивальная бабка, в руках которой находится младенец, стоит прямо на кровати; ее осанка строга, а взгляд суров и отрешен. Она вглядывается вдаль, как будто видит перед собой огромную толпу. Таким образом, появление на свет человека становится актом великого значения, поскольку обязательно преображает житейскую среду. В правой части картины действие по характеру тревожно-взволнованное: в двери дома толпой заходят мужчины и корова. Вероятно, в этом мотиве слышны отголоски евангельского сюжета о поклонении волхвов, направляющихся в хлев, к месту рождения Христа-спасителя.

Летом 1910 года Марк Шагал приехал в Париж. Его слова о мировой столице искусств звучат с подкупающей искренностью: «Париж, ты мой второй Витебск!» Впрочем, сначала художник не мог избавиться от чувства неуверенности и растерянности, преодолеть которые удалось лишь благодаря критику Я. Тугенхольду, также жившему в то время во Франции. Художник вспоминал впоследствии: «Никого не знал я в Париже, никто меня не знал. С вокзала спускаясь, смотрел я робко на крыши домов, на серый горизонт и думал о моей судьбе в этом городе. Хотел вернуться на четвертый день обратно домой. Мой Витебск, мои заборы… Но Тугенхольд взял в руки мои полотна… Он начал, торопясь, звонить одному, другому, звать меня туда, сюда… Не раз допрашивал я его, как я должен работать, и я часто, признаюсь, хныкал… Он утешал…»

Однако конец всем колебаниям положило знакомство с Лувром. Париж дал Шагалу небывалую возможность самореализации, здесь произошла «революция взгляда» художника. В старости мастер говорил о французском искусстве: «Я мог вообразить все это в моем далеком городе, в кругу моих друзей. Но я, видя собственными глазами то, о чем я только говорил вдалеке, всасывал в себя впечатления: эта революция взгляда, это вращение цветов, которые спонтанно и осознанно погружаются один в другой в потоке обдуманных линий, как этого хотел Сезанн, и свободно доминирующих, как указывал Матисс. Этого я не мог видеть в моем городе… Пейзажи, образы Сезанна, Сёра, Ренуара, Ван Гога, фовизм Матисса и многое другое меня ошеломили. Они привлекли меня как природный феномен».

М. Шагал. «Суббота», 1910 год, Музей Валлраф-Рихартц-Людвиг, Кёльн

В результате полученных впечатлений начинает меняться живописная манера Шагала, хотя и в петербургский период он был уже сложившимся художником. Тем не менее влияние французской живописи бесспорно. Так, на первом из парижских полотен - «Суббота» (1910) - уже проявилась невиданная до этого динамичность, усложненность пространства и насыщенная эмоциональность - и все это исключительно за счет выразительности колористической гаммы. Стена комнаты представляется вибрирующей - настолько сложные цветовые оттенки ее составляют - зеленые, желтые, коричневые, красные, фиолетовые. Золотистый круг в центре кажется не светом керосиновой лампы, а солнечным сиянием. Это не только настоящее пиршество цвета, но и удивительное настроение, где тревога соседствует с радостью, беспокойство - с восторгом. Герои картины как будто переживают потрясение: даже тела их, прижатые к стульям, изогнуты неведомой силой. Быть может, невероятное известие несет гость, входящий в дверь? Быть может, к этому событию стремится время так, что погнуло даже часы?

М. Шагал. «Я и деревня», 1911 год, Музей современного искусства, Нью-Йорк

С 1911 по 1914 год Шагал проживал в парижской мансарде «Ля рюш», здесь им были созданы сотни картин. В это время в Париже наибольшее распространение получил кубизм. Шагал также воспринял новые веяния, однако переосмыслил их в соответствии с собственными, российскими, представлениями. В 1912 году художник написал «Кубистический натюрморт». Предметы помещены на темно-синей, словно колышущейся и коробящейся, плоскости. Все предметы легко узнаваемы, однако ирреальность достигается мастером за счет изображения пространства, которое с равным успехом может быть и скатертью, и прилавком, и космосом. Кубизм в этой композиции не выглядит догмой; здесь нельзя увидеть даже намек на рационализм. Художник, скорее, хочет показать мир сквозь некую призму, «закутанным в цветной туман». В подобном случае российская чувственная избыточность переходит границы типичного для Запада рационализма. Эту черту подметил и Я. Тугенхольд, писавший под впечатлением Осеннего салона и сравнивавший композиции Шагала и Делоне: «Тогда как от кирпичных построений французов веяло холодом интеллектуализма, логикой аналитической мысли, в картинах Шагала изумляла какая-то детская вдохновенность, нечто подсознательное, инстинктивное, необузданно-красочное. Точно по ошибке рядом со взрослыми, слишком взрослыми произведениями попали произведения какого-то ребенка, подлинно свежие, “варварские” и фантастические».

В 1911 году Шагал создает ряд композиций, в которых раздвигает земные рамки, показывая таким образом космическое пространство. Ярким примером подобных картин служит полотно «России, ослам и другим», где обычная крестьянка с подойником летит над церковью и деревенскими крышами в ночном пространстве. Так непривычно женщина с отделенной от туловища головой направляется к корове, стоящей на крыше, надоить молока. Интересно, что один из детенышей домашнего животного имеет человеческий облик. Здесь художник не только очеловечивает космос, но и человека изображает существом космическим, а потому и картины земной жизни показаны так, словно увидены с далеких орбит. Именно отсюда идет внешняя странность и парадоксальность образов; здесь буквально, по словам Пастернака, «предмет сечет предмет».

М. Шагал. «России, ослам и другим», 1911 год, Национальный музей современного искусства, Нью-Йорк

Написанное в 1911 году полотно «Я и деревня» искусствоведы называют «энциклопедией искусства Шагала». Фрагменты, из которых состоит композиция, очевидно, космизированы. Так, в центре помещен солнечный диск. Этот диск повторяется в форме головы коровы, а внутри него словно в калейдоскопе зафиксированы осколки житейских сюжетов, в которых равноправно сочетается фантастическое и обыденное, прошлое и настоящее, оставшееся вдали и близкое. Фрагменты воспоминаний то соседствуют друг с другом, не нарушая целостности, то пересекаются. Они кажутся только всплывающими в сознании жизненными фрагментами, мечтами или размышлениями.

С 1911 по 1914 год Шагал создает ряд шедевров - «Солдат пьет», «Святой возница», «В честь Аполлинера», «Адам и Ева», «Летящая повозка», «Поэт. Три с половиной часа», «Голгофа». Шагал говорил об этом времени: «Приобщившись к этой уникальной технической революции искусства во Франции, я, однако, возвращался в мыслях к моей собственной стране. Я жил спиной к тому, что находилось передо мной». Итак, в Париж Шагал приехал ищущим новых впечатлений молодым художником, а вернулся в Россию в 1914 году зрелым мастером.

Когда Шагал писал свой родной Витебск в Париже, город представал всегда окутанным романтическим флером воспоминаний, которые, впрочем, содержали приметы быта. Можно сказать, что это были, по сути, метафоры. Витебск был в известной степени узнаваем, однако жил такой необычной жизнью, словно он являлся сонным видением, где привычное растворяется в причудливой фантазии.

Вернувшись домой, Шагал вновь изображал Витебск, однако уже более реальный, так что порой казалось, будто он отказался от фантастики. Подобное обстоятельство, без сомнения, можно объяснить стремительной сменой обстановки и впечатлений. После яркого Парижа художник вновь всматривался в неторопливую, почти дремотную жизнь городка с каким-то удивлением. Большинство работ 1914 года отличает умиротворенно-прозрачный характер. Таков «Дом в местечке Лиозно», где реалистично показана местная панорама: покосившийся домик с многочисленными вывесками торговцев, местные жители, скучающие у порогов домов, остановившаяся жизнь и низкое серое небо. Это не насмешка, как может показаться на первый взгляд; художник сам чувствует себя частью родного местечка.

Как продолжение «Местечка в Лиозно» выглядит другая композиция - «Парикмахерская». Кажется, что художник пригласил зрителя проследовать в одну из дверей под вывесками. Помещение парикмахерской выглядит так же убого, как и все остальное в городишке. Ее обстановка предельно бедна, безграмотно написано объявление на стене: «абонены платят вперед», а хозяин заведения - маленький и изможденный - совершенно замучен неудачливой судьбой. И тем не менее Я. Тугенхольд точно подметил скромное очарование этого полотна; он говорит об этом грошовом интерьере: «один из лучших… виденных мной на выставках последних лет… провинциальная парикмахерская, проникнутая кротким солнцем, пыльным воздухом и жалкой улыбкой дешевых обоев». Эта застенчивая любовь на время заслонила замах молодого мастера на мировую проблематику; на время остались в стороне кубические эксперименты, уступив место несложной повествовательности. Так трогательна и так наполнена светом каждая частица композиции, что чувствуется растроганность художника, вернувшегося на родину, подобно блудному сыну, к своим тихим старикам.

Особенно заметны такие настроения в пейзажах Шагала, из которых лучшие - «Вид из окна. Витебск», «Аптека в Витебске». Насколько сильно они отличаются от парижской лихорадочности («Париж из моего окна»), почти неправдоподобно. «Вид из окна» показывает безмятежный ландшафт: привычные заборы, палисадник с гуляющими курами и теленком, домишки и церкви. Петляющая дорога уходит вдаль, что, однако, не вызывает чувства влекущей вдаль перспективы, поскольку здесь, в родном местечке, все начинается и здесь же все заканчивается.

Казалось бы, заурядная и часто нелепая провинция пронизана необыкновенной поэтичностью, секрет которой кроется прежде всего в удивительном умении владения цветом. Светом наполнены на первый взгляд заурядные коричневые, зеленые, синие цвета. Мастер так необычно и в таких непривычных пропорциях смешивает краски, что основной тон не остается неизменным, а постоянно меняет интенсивность. Оригинальная живописная система Шагала сформировалась в результате усвоения основных принципов иконописи, лубочных картинок, вывесок и новейших приемов западного искусства. В то же время в основе живописи мастера находится прежде всего эстетика классического русского искусства.

Чрезвычайно драматичны произведения Шагала, созданные во второй половине 1914 года. Такова картина «Продавец газет», изображающая провинциального старика, прижимающего к груди газеты, на одной из которых крупно написан заголовок: «Война». Черты лица персонажа кажутся смещенными, поскольку созданы рвущимися и отталкивающимися друг от друга линиями. Старик полон тревоги и тяжелых предчувствий. Окружающий человека пейзаж также показан в экспрессивной манере: на темной мостовой громоздятся покосившиеся дома, а верх собора врезается в багровое небо. Благодаря этому контрасту композиция приобретает вселенский трагизм.

К концу 1914 года Шагал увидел и в родном окружении отзвуки мировых потрясений и парадоксов. Художник пишет ряд картин, в которых приходит к глобальным обобщениям, отталкиваясь от простых на первый взгляд и обыденных деталей. В подобном духе исполнена композиция «Часы», где обычные жизненные реалии предстают решительно смещенными. Около окна сидит крохотный человечек, в то время как огромные часы занимают всю центральную вертикаль картины. Мастер видит в жизни новую логику, он убежден, что мир сдвинулся с привычной оси. Из-за этого и происходит смещение реальных пропорций. Фигурка человека сопоставляется с метафорой материализовавшегося времени. Однако часы не выглядят угрожающими; просто они существуют в ином измерении, нежели человек.

Подобным же образом трактуется пространство на полотне «Зеркало». У Шагала пространство превращается в носителя неких духовных качеств. В бездонных глубинах зеркала отражается керосиновая лампа в сияющем ореоле, но это отражение - не механическое, и зеркало отражает не так, как оно должно на самом деле отражать реальный мир. Мало того, благодаря зеркалу обстановка видоизменяется и приобретает новый облик и новое значение. Художник предлагает и ключ к пониманию подобной метаморфозы. Это фигурка человека, уснувшего за столом. По сравнению с ним предметы просто колоссальны; таким образом, вещи не только символизируют пространство и время, но и являются метафорами человеческого воображения. Поэтому в картине «Часы» человек сосредоточенно размышляет, а в картине «Зеркало» - спит.

Полотна витебского цикла начинает композиция «Над Витебском», где основное пространство полотна занимает тщательно выписанный провинциальный пейзаж с заснеженной улицей и собором. Перспектива выглядела бы совершенно будничной и реалистичной, если бы не поднимающаяся вверх, в небо, фигура бородатого старика с дорожным посохом и котомкой за плечами. Его лицо задумчиво и печально; человек, совершив над собой усилие, поднимается над рутиной ленивых будней. Возможно, именно так художник хотел выразить непреодолимое желание встать над тоской необустроенной жизни. Движение вперед противоречит жизненной логике и в конце концов берет над ней верх.

На двух других полотнах, относящихся к витебскому периоду, показан один и тот же человек - «Красный еврей» и «Зеленый еврей». Это некий проповедник, случайно встреченный художником на улице. «Красный еврей» изображает мудреца; он живет не в затхлой провинции, а в безграничном мире собственных мыслей. Повседневная жизнь причудливо сплетается с древними библейскими преданиями, и их слова - тексты на священных скрижалях - возникают на втором плане. Бытовые детали приобретают значение символов. Так, чернильница - атрибут пророческих записей, а цветущее деревце рядом с человеком намекает на расцветший жезл Аарона. Шагал показывает, насколько сильным может быть дух человека, который способен преобразить даже жалкую внешнюю оболочку, делая героя исполином с резкими изломами черт лица, которые, кажется, с трудом выдерживают напор его мыслей. Борода написана таким интенсивным цветом, что вызывает ассоциации с потоками лавы.

«Зеленый еврей» является для Шагала программным произведением. Мастер говорит, что персонаж должен быть узнаваем, но зрительная форма лишь служит поводом для раскрытия внутренней сути. Отсюда и необычайная экспрессия цвета. Сам Шагал признавался: «Мне казалось, что старик был зеленым, быть может, тень падала на него из моего сердца».

С 1912 по 1923 год во множестве вариантов мастер изображал своего знаменитого «Скрипача на крыше». Этот скрипач не только вдохновенно играет мелодию, но словно рассказывает всю свою жизнь. В его воображении проносится все, чем он живет, - деревня с домиками, покосившимися церквями и поле, покрытое снежной пеленой.

М. Шагал. «Зеркало», 1915 год

М. Шагал. «Окно на даче», 1915 год

С 1915 по 1917 год Шагал создал цикл биографических полотен. В эти годы главным в жизни художника стала женитьба на Белле Розенфельд. Благодаря ей появилась серия картин, посвященных любви. Центральное полотно этого времени - «День рождения», где связь сказочного и реального представляется абсолютно естественной. Фантастичен основной мотив - взлет влюбленных, преодолевших земное притяжение. В то же время окружающая обстановка совершенно реальна - Витебск за окном, вышитый коврик на стене, стол с нехитрым убранством. Вся эта сцена проникнута ощущением счастья, душевной полноты, безграничности любовного чувства. Метафору «полет чувств» Шагал воспринимает буквально. Это так же естественно для него, как привычный пейзаж за окном или узор на коврике.

Удивительна цветовая среда «Зеленых любовников», похожая на витраж, поскольку все оттенки розового, зеленого и синего пронизаны струящимся светом, который, кажется, идет изнутри и не подчиняется оптическим законам. Эта цветовая среда и создает ощущение романтического, мечтательного сновидения. Именно краски здесь являются главными действующими лицами, поскольку только их посредством, а не изображением застывших лиц, похожих больше на маски, создается облик любви, которая обладает цветом и светом.

Перед революцией имя Шагала уже сделалось знаменитым, однако несмотря на то, что он мог бы занять видное положение в обществе, художник предпочел делать революцию в Витебской губернии. Благодаря его стараниям в Витебске появились народная художественная школа и музей; в дни революционных празднеств художник принимал самое активное участие в украшении города. Сохранился эскиз транспаранта, созданного Шагалом, - «Вперед», где изображен молодой человек, который, раскинув руки подобно крыльям, летит в бездонно-синем небе над землей. Так проявилось всегда присущее Шагалу тяготение к космизированности образов. В этом транспаранте выражено всеобъемлющее чувство свободы, которое понимается как счастье.

Способность Шагала объединять повседневное и фантастическое проявилась и в полотнах его великого триптиха, созданного в 1915–1918 годах, - «Над городом», «Прогулка» и «Двойной портрет с бокалом вина».

В качестве главного мотива всех картин используется тема победы над земным притяжением и свободного полета людей в просторах неба. Здесь летящие персонажи выглядят настолько естественно, что у зрителя даже мысли не возникает о нереальности происходящего. Фантастичность действия показана так просто и убедительно, как будто невероятный полет происходит наяву. Полет, изображенный в картине «Над городом», показывает молодую пару, существующую в иных масштабах, нежели находящаяся под ними провинциальная патриархальная жизнь. Их вознесло над повседневностью счастье; счастье изменило их самих.

Восторженное чувство пронизывает полотно «Прогулка», где художник, стоящий на земле, держит за руку молодую жену, которая взвилась в воздух, как знамя на ветру. Впрочем, и сам молодой персонаж стоит на поверхности земли так, как будто готов взлететь в любую минуту.

М. Шагал. «Над городом», 1915 год

М. Шагал. «Муза», 1917–1918 годы

В «Двойном портрете…», наоборот, женщина стоит на земле, а художник, осеняемый ангелом, спускается к ней на плечи. Это настоящий апофеоз счастья, парафраз рембрандтовского «Автопортрета с Саскией на коленях», любви, переполняющей душу.

В 1920 году Шагал навсегда покинул свой Витебск из-за острой размолвки с К. Малевичем, хотя, надо сказать, что и сам художник охладел к преподавательской деятельности. Вместе с семьей он переехал в Москву, где преподавал рисование для детей-сирот в подмосковной колонии в Малаховке.

Через два года художник покинул Москву и через Каунас уехал в Берлин. Он слишком устал от пережитого в годы Гражданской войны и тяжелого быта периода военного коммунизма. В то же время, покинув Россию, мастер унес ее в своей душе; до конца дней он находил в воспоминаниях о России источник образов и чувств. «Отъезд на Запад не означал внутреннего разрыва с родиной. Десятки лет спустя Шагал продолжал ощущать себя таким же близким России, как в день отъезда» (Ф. Мейер).

Осенью 1923 года Шагал переехал в Париж, много путешествовал по Франции, познакомился с видными деятелями французского искусства - П. Пикассо, А. Матиссом, Ж. Руо, П. Боннаром, М. Вламинком. Когда в 1924 году группа сюрреалистов предложила Шагалу присоединиться к ним, художник ответил отказом. «…Я был удивлен группой сюрреалистов, - вспоминал Шагал. - Почему провозглашают они так называемый автоматизм? Какими бы фантастическими или алогичными ни казались мои холсты, я всегда боялся, что их смешают с этим автоматизмом. Если я писал смерть на улице и скрипача на крыше в 1908 году, а в картине «Я и деревня» 1911 года поместил в голове коровы маленькую корову и доярку, я не делал этого автоматически… В искусстве все должно отвечать движению нашей крови, всему нашему существу, включая бессознательное. Но что касается меня, то я всегда спал спокойно без Фрейда… автоматизм сюрреалистов… кажется мне обедненным».

В 1930-е годы художник путешествовал за пределами Франции. Работая над иллюстрациями к «Библии», он побывал в Палестине, Сирии, Египте. В это же время стали открываться его ретроспективные выставки (в 1933 году в Базеле и в 1937 году - в Брюсселе). В 1939 году он удостоился премии культурного фонда Карнеги. В то же время в Германии в 1933 году по личному приказу Геббельса прошло публичное сожжение полотен Шагала как представителя «дегенеративного искусства».

М. Шагал. «Зеленый скрипач», 1923 год, Музей С. Гуггенхейма, Нью-Йорк

М. Шагал. «Рыбы в Сен-Жан», 1949 год

В 1937 году Шагал получил французское гражданство. По этому поводу художник писал: «Меня хоть в мире и считают интернациональным, и французы берут в свои отделы, но я считаю себя русским художником, и мне это приятно».

В 1941 году среди прочей творческой интеллигенции художник бежал в США. В 1944 году умерла Белла, после чего Шагал долго не мог работать. В этом же году в одной из газет Нью-Йорка появилось письмо мастера, обращенное к родному Витебску, в котором звучала его непроходящая тоска: «Давно уже, мой любимый город, я тебя не видел, не слышал и не говорил с тобой, с твоим народом, не упирался в твои ограды.

Как грустный путник, я только нес все годы твой образ на моих картинах и так с тобой разговаривал и, как в зеркале, тебя видел…

Я не жил с тобой, но не было ни одной моей картины, которая бы не отражала твою радость и печаль».

М. Шагал. «Вечер у окна», 1950 год

М. Шагал. «Синяя деревня», 1968 год

В 1948 году Шагал вернулся во Францию, занимался главным образом печатной графикой. В 1952 году художник женился на Валентине Бродской и вместе с ней совершил поездки в Грецию и Италию. Новая любовь и открытие античности дали мощный стимул дальнейшему развитию его творчества. Чем старше становился мастер, тем все более одухотворенными и жизнеутверждающими делались его композиции; они буквально излучали свет и любовь. После войны Шагал получил мировое признание. В 1961 году во дворе Лувра был открыт временный павильон для демонстрации витражей мастера, в 1969 году началось строительство музея «Библейское послание» в Ницце. В 1960-е годы художник занимался росписями плафона «Гранд-опера», выполнял витражи и керамические панно во многих соборах Франции. Как оказалось, работы современного художника могут органично существовать в едином контексте с величайшими творениями средневековых мастеров. Шагал оформлял старые и новые церкви также во многих странах Европы и в США.

Марк Захарович Шагал родился 7 июля 1887 года. Мертвым. С трудом акушерка вернула его к жизни, и Шагал всегда помнил – он мог бы и не жить. Тот, кто хочет понять этого художника, должен отчетливо представить себе холмистый Витебск того времени с обилием церквей и синагог, Витебск, уничтоженный потом, который И.Репин сравнивал с Толедо. Должен знать родословную Шагала – отца, всю жизнь проработавшего грузчиком в селедочной лавке, всегда утомленного и озабоченного, но обладавшего «взволнованно-молчаливой и поэтической душой», мать – замечательную рассказчицу, деда, торговца скотом, в чьем доме висели коровьи шкуры, казалось, моливших небо об отпущении грехов своих убийцам (отношение к животному, как к жертве, искупающей грехи человека, определит многие черты творчества Шагала). И всю вереницу дедушек и бабушек, дядей и тетей, парикмахеров, портных, учителей в хедере, канторов и знатоков библии. Шагал, не смотря, на обстоятельства своего рождения, прожил удивительно долгую жизнь – 98 лет. Жил и работал в Москве, Берлине, Париже и Нью-Йорке, имел успех и даже славу, но всегда оставался самим собой, поскольку, по сути, писал свои картины об одном и том же – о своем детстве и своей вере….
Есть такая мудрость: идти вперед нужно с лицом, обернутым назад. Это про Шагала.

Картины Шагала можно читать. Это тем более странно, что искусство всего ХХ века как раз боролось с литературностью живописи. Но посмотрите на его работу 1911 года «Я в деревне». Ее основная тема – противостояние и связь человека и животного. Эту связь Шагал выразил и самым непосредственным способом – протянув новую линию, соединяющую зрачки персонажей. Справа голова крестьянина в картузе и с крестиком на шее, слева, кроткая морда коровы (с такими же бусами как у человека, но без креста) в которую вписана сцена доения – знак жертвенного служения человеку. Внизу дерево, но вырастающее из человеческих рук, вверху фигура косаря (жнец = смерть) пересекающая линию, соединяющую человека и животное. Завершается композиция куполом церкви и витебскими домиками, стоящими прямо и перевернутыми вместе с женщиной куда – то зовущей.

Главные «смыслы» картины включены в треугольники песочных часов, в которых время течет вечно, замыкаясь в мотив круга – солнца и разорванного круга – месяца. Да, картины Шагала можно пересказать, но как убого выглядят эти слова по сравнению с тем «парадом ассоциаций», который вызывает работы художника. И он сам, создавая одну из самых известных своих картин «Смерть», задавался вопросом: «как написать улицу психологично, но без литературы, выстроить улицу, улицу черную, как смерть, но без символизма» – иначе говоря, сделать психологию, и символику органическими свойствами самой пластической речи. Так и родилось его великое искусство – на пересечении слова и мысли, мазка и линии, мечты и реальности, хаоса и гармонии, стремлении рассказать и дать почувствовать...

С конца ХVIII в Витебск стал одним из главных центров хасидизма («хэсэд» на древнееврейском означает «милосердие», «любовь», а «хасид» обычно переводится как «любящий Бога»). Наследник древних верований и средневековой каббалы, хасидизм во многом противостоял официальной религии с ее начётничеством и духом уныния, порожденным веками рассеяния и угнетения. Он говорил на языке понятных народу притч, повествовательных и метафоричных, учил, что Бог проявляется в ОБЫДЕННЫХ вещах, что ему угодны не рассудок, а чувство, и не уныние, а радость, и что познать его дано только взволнованной душе. Хасидская легенда гласила: Бог создал мир в виде сосуда, наполненного благодатью, не выдержав которой, сосуд разбился, но все разлетевшиеся в стороны осколки продолжают нести в себе частицы божественного света и добра… Их, и отыскивал Шагал в самом обыкновенном, с поражающей друзей способностью удивлять обычным вещам, как будто он «только что воплотился». Редкий дар ощущения предметности, причем особого рода (говорят, что в театре, расписанном Шагалом, как-то по особенному чинно молчат стулья, а актеры носили «одухотворенный и тончайший лапсердак») при котором пойманная «бабочка жизни» не теряла пыльцы.

Соприкасаясь со всеми направлениями авангарда, от фовизма до кубизма, Шагал оставался редко обособленным от них не только кругом образов почти не выходящих за пределы Витебска, но, в первую очередь, пониманием искусства как «выражением состояния души», стремлением к демонстрации чуда скрытого за привычным распорядком вещей. Он вообще мечтал быть «достойным бытия». Как вам такая задача? Мне кажется, ее можно решить, только шагая по земле, или взлетая над ней, но без всяких приспособлений и не высоко. Как на картинах Шагала.

У современных бардов Иващенко и Васильева есть песня о дворнике Степанове. Он хотел, оттолкнувшись от земли детской ногою, воспарить метра на два, на три. Не более, «чтоб с непривычки не стучало в ушах. Но и не менее, поскольку хочется летать…».

МАРК ШАГАЛ

И изрек Бог все слова сии, говоря:

Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства;

Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим.

Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли…

Исход 20, 1–4.

До Камиля Писсарро, Хаима Сутина, Жака Лифшица, Амедео Модильяни и Марка Шагала не было великих художников-евреев. Библейский запрет изобразительного искусства подавлял какие бы то ни было творческие порывы изобразить образы живыми красками. Евреи мастеровые могли вырезать львов из дерева для украшения священных ковчегов или делать витражное стекло мрачных цветов, но не позволялись ни портреты аристократов, ни пасторальные сцены, и вообразить нельзя было классических обнаженных, раскинувшихся в траве.

Один из грандов импрессионизма, Писсарро бесспорно повлиял на своих великих преемников Поля Гогена и Поля Сезанна. Однако наследие Писсарро было слишком большим, не всегда изысканным, а в его последние годы часто оказывалось шаблонным и повторяющимся.

Некоторые критики сходным образом характеризовали и творчество Шагала, и все же его ранний период был поистине необычайно выразительным, уникальным по своей вдохновенности и чем-то большим, нежели просто искусством. Работы Шагала передавали в живописи безнадежно утраченную культуру восточноевропейских местечек, ее самую чистую суть. В его картинах надменно улыбающиеся синие коровы вечно летают над соломенными крышами домов. Деревенские жители празднуют свадьбу, навсегда собранные вместе на праздничном костре, а жених и невеста, стоящие под балдахином, поднимаются почти за пределы картины. Искусство Шагала сохранило на все времена бесследно исчезнувший мир.

В своей мягкой манере Шагал символизировал индивидуальное сопротивление художника политическому угнетению и господству искусства так называемых авангардистов. Он считал негодными научные подходы к искусству. Импрессионизм и строго геометрический кубизм были «чужды» ему.

В первые годы независимости Израиля Шагал стал также международным символом процветающего еврейского художественного творчества. В отличие от Писсарро или Модильяни, которые никогда не занимались еврейской темой, Шагал явно стремился создать из опыта своей юности в России еврейское искусство – сверкающее, новое и современное. (Единственными художниками, которых в этом смысле можно сравнить с Шагалом, были швейцарский композитор Эрнест Блох, сочинивший среди прочего большую рапсодию «Шеломо» для виолончели с оркестром, посвященную царю Соломону, и трогательное «Богослужение»; автор новелл и драматург Шолом-Алейхем и Нобелевский лауреат романист Исаак Башевис Зингер). Фрески и витражи Шагала на библейские темы для церквей во Франции, Швейцарии, Покантико-Хилсе, Нью-Йорке; для медицинского центра «Гадаса» и кнессета в Израиле, Ватикана, нью-йоркской «Метрополитен-Опера» и Секретариата ООН представляют собой публичные свидетельства его гуманистической, полной любви и утешения позиции.

Шагал родился в Лиозно под городом Витебском в царской России, и его настоящая фамилия была Сегал (великий американский композитор Аарон Копленд также проследил свои корни до Витебска). Отец Шагала проработал тридцать лет разнорабочим на селедочном складе. Он так и не сумел оценить удивительные способности сына. Марк поступил сначала в хедер (начальную религиозную школу для маленьких детей), затем в государственную школу. Когда его друг высказал восхищение его работами, Шагал уговорил мать оплатить его уроки у местного портретиста.

В 1906 г. Шагал рискнул поехать в Санкт-Петербург учиться в Императорском обществе поддержки искусств. Позже он познакомился с евреем Львом Бакстом – театральным художником, оформлявшим спектакли «Русского балета» Дягилева, и некоторое время учился у него (в классе Бакста рядом с ним стоял великий танцор Вацлав Нижинский, почему-то решивший, что и он может живописать). Получив стипендию от одного адвоката, Шагал смог выехать из России на четыре года плодотворной работы в Париже. Приобщившись к жизни французской богемы перед Первой мировой войной и к сокровищам Лувра, Шагал почувствовал себя свободным. Во Франции он стал великим художником российско-еврейского происхождения. Его особый вид экспрессионизма – лиричный, фантастичный, рожденный на плодородной витебской почве – проявился в исступленно ярких красках его полотнищ. Шагал бесспорно стал одним из величайших и влиятельнейших художников-колористов XX в.

После персональной выставки в Берлине в 1914 г. Шагал вернулся в Витебск, был призван на службу в императорскую армию и в ходе массового дезертирства российских солдат в конце войны оставил свою штабную должность. Когда в 1917 г. пришли к власти большевики, Шагала назначили комиссаром Витебска по изящным искусствам. Его полотна выставлялись в Зимнем дворце в Петрограде. Его рекламировали как великого художника советской Новой эры. Однако его индивидуализм оказался слишком теплым и человечным для холодного конформизма развивавшегося социалистического реализма, и его сняли с поста комиссара.

После новаторской работы в Еврейском государственном театре в Москве в 1922 г. Шагал вместе с женой и дочерью бежал из России. Его имя было уже хорошо известно в Западной Европе, и он получил финансирование со стороны влиятельного еврейского биржевика Поля Касирера и француза Амбруаза Вояра, заказавших ему офорты на библейские темы. К 1930-м гг. Шагала признали в Европе как одного из величайших современных живописцев. В 1937 г. нацисты запретили его творчество, уничтожили часть его полотен и включили другие в свою позорную выставку «Дегенеративное искусство» (на которой высмеивалась также музыка Курта Вейля) в Мюнхене. В 1941 г. по приглашению нью-йоркского Музея современного искусства опасавшиеся нацистской угрозы Шагалы бежали в Америку.

После Второй мировой войны Шагал стал благодаря своим удивительным витражам и пользовавшимся большим спросом литографиям одним из самых знаменитых художников в мире. Однако на протяжении многих оставшихся ему лет жизни он не поддался воздействию послевоенных движений – от абстрактного экспрессионизма до поп-искусства и фотографического реализма – и не изменил в сколько-нибудь значимой степени направления и философии своего искусства (за исключением разве что применения цвета). Нельзя сказать, что Шагал повлиял на целые поколения художников, как, например, Пикассо. Как Шолом-Алейхем и Исаак Башевис Зингер не изменили художественной литературы, сочиняя свои произведения в манере Кафки и Гертруды Стайн. Тем не менее шедевры Шагала затрагивали его народ глубокой религиозностью, чувством юмора и магией, почти хасидской страстью к экстазу. Он навсегда обогатил мировую культуру видениями своего Витебска, фантасмагорического и, все же всеми узнаваемого местечка, угнездившегося в сердцевине еврейской души.

Марк, ты не прав! (Марк Донской / Эльдар Рязанов) В начале 1972 года нешуточный скандал случился между двумя известными кинорежиссерами – Марком Донским и Эльдаром Рязановым. А начался он 16 февраля, когда Главным управлением по художественному кинематографу была принята