Езда в остров любви. "езда в остров любви" продолжается три столетия

ТВОРЧЕСТВО В. К. ТРЕДИАКОВСКОГО (1703-1769)

Из трех ближайших современников, стоявших у истоков новой русской литературы - Кантемира, Ломоносова и Тредиаковского - последний был самым старшим. Естественно было бы ожидать, что он в наибольшей мере будет связан с предшествующей литературной традицией. Однако этого не случилось: если Кантемир глубоко укоренен в традиции русского силлабического виршетворчества, а Ломоносов - первый поэт новой литературы, его творчеством во многом и созданной, то Василий Кириллович Тредиаковский - классическая переходная фигура в русской литературной традиции, и притом фигура в высшей степени своеобразная. Пожалуй, ни один из писателей начала XVIII в. не обладал до такой степени индивидуализированным литературным стилем и такой оригинальной литературной позицией, как Тредиаковский, чье положение в современном ему литературном процессе было совершенно особенным в силу того, что это был как бы «человек без середины». На фоне творчества Ломоносова и Сумарокова Тредиаковский иногда поражает своей архаичностью; в перспективе движения русской литературы к Радищеву и Державину он тоже способен поразить - остротой своей литературной интуиции: многие черты его поэтического стиля и свойства эстетического мышления найдут своих наследников через два, а то и три литературных поколения XVIII в.

Метрико-стилевое своеобразие переходной лирики Тредиаковского. Силлабические стихи В стилевом отношении лирика Тредиаковского представляет собой своеобразный литературный аналог языковой ситуации первых десятилетий XVIII в. В это время и в разговорном, и в литературном языке (что было в общем-то одно и то же, поскольку никакой особенной нормы литературного языка не существовало) царила величайшая стилевая путаница русизмов, славянизмов, варваризмов, архаических и просторечных форм. То же самое положение наблюдается не только в стилистике, но и в поэтике, и в жанровом составе, и в формальных особенностях лирики Тредиаковского. Его поэзия складывается как бы из трех разнородных пластов - силлабические дореформенные стихи, стихи индивидуального метра Тредиаковского (тонизированный силлабический тринадцатисложник, с точки зрения силлабо-тоники он представлял собой цезурованный семистопный хорей) стихи ломоносовских метров: короткие (трех- и четырехстопный хорей, четырехстопный ямб), и длинные (александрийский стих). И каждая из этих трех групп лирики отличается присущими только ей жанрово-стилевыми свойствами. Силлабические стихи Тредиаковского написаны в основном до середины 1730-х гг. Самые ранние свои стихотворения, относящиеся к 1725-1730 гг., он издал в виде отдельного поэтического приложения к роману «Езда в остров Любви», озаглавив их «Стихи на разные случаи». Это совершенно незаурядное явление в литературной практике начала века. По сути, «Стихи на разные случаи» - это первый авторский лирический сборник, с четко просматривающимися тенденциями к циклической организации текстов . Иными словами, стихи подобраны так, что их жанрово-стилевые и тематические особенности образуют систему внутренних перекличек, аналогий и противоположностей, и основание этой системы - признак, по которому стихи между собой соотносятся - является циклообразующим началом, то есть лирическим сюжетом сборника в целом. Открывается сборник парой стихотворений «Песнь. Сочинена в Гамбурге к торжественному празднованию коронации ее величества императрицы Анны Иоанновны <...>» и «Элегия о смерти Петра I». Это именно сознательно выстроенная жанрово-тематическая и стилевая оппозиция: коронация императора - это типичный одический «случай», тема смерти и скорби является столь же традиционно элегической, причем жанр торжественной оды предполагает преобладание общественно-патриотических интонаций, а жанр элегии - доминирование интимно-личных эмоций. И то обстоятельство, что и ода, и элегия Тредиаковского тематически связаны с государственной жизнью России и посвящены русским самодержцам, только подчеркивает перекрещивание традиционных лирических эмоций в этих жанрах: «Песнь...» Тредиаковского имеет характер непосредственного лирического излияния, элегия же насыщена панегирической аллегорической образностью торжественной лирики; легкому разговорному стилю оды противостоит приподнятый и насыщенный старославянизмами стиль элегии:

Так уже в самых ранних лирических текстах Тредиаковского обнаруживается экспериментаторская страсть, во многом определявшая его эстетическую позицию и своеобразие его жанрово-стилевой палитры: Тредиаковский как бы испытывает слово, стиль и жанр с целью выявить его скрытые возможности. Диалог жанров, стилей, лирических эмоций определяет собою весь состав сборника; практически каждое стихотворение в нем имеет свою пару, синонимическую или антонимическую. Учась в Париже, в Сорбонне, Тредиаковский тосковал по России и излил свою ностальгию в «Стихах похвальных России»; с другой стороны, центр европейской культуры и образованности, Париж, не мог не вызвать его восторгов. Так возникает следующая пара стихотворений, тоже эмоционально противоположных: одно и то же чувство - любовь - выражается в разных лирических интонациях:

Столь же прочные парные отношения связывают между собой два образца пейзажной лирики Тредиаковского: «Песенка, которую я сочинил, еще будучи в московских школах, на мой выезд в чужие край» и «Описание грозы, бывшия в Гааге» предлагают читателю описание двух контрастных состояний природы - весенний расцвет и грозовое ненастье, сопряженные с двумя контрастными лирическими эмоциями - радостного подъема и ужаса:

Наконец, и два любовных стихотворения, включенных в состав сборника, тоже представляют собой диалогическую оппозицию. В песне «Прошение любве» поэт обращается к богу любви Купидону с просьбой «покинуть стрелы», то есть не разжигать больше любовного огня в сердцах, и так уже «уязвленных» стрелами Амура; в «Песенке любовной» - просьба прямо противоположного характера: мольба о любви обращена к неприступной красавице:

Примечательно, что в обоих стихотворениях любовь осознается как противоречивое, неоднозначное чувство: «сладкая мука», «жестокость паче рока», то есть и здесь в диалог вступают контрастные психологические состояния и эмоции. Но, пожалуй, самое примечательное в сборнике Тредиаковского то, что ровно половина его текстов - 16 из 32 - написана на французском языке: свои французские стихотворения Тредиаковский включил в свой поэтический сборник на равных правах с русскими. И то, что за исключением одного случая Тредиаковский не дает перевода французских текстов (в современных изданиях они выполнены М. Кузминым) - весьма показательно: адресат стихотворений Тредиаковского - это новый, образованный русский читатель, в равной мере владеющий своим и чужими языками. Весь сборник в целом пронизан идеей диалога противоположных начал - радости и скорби, любовного счастья и любовной муки, тоски по родине и восторга перед Европой, весеннего цветения и грозного катаклизма в природе, наконец, диалога двух языков, двух культур - русской и французской. И в этом смысле он является своеобразным зеркалом духовной жизни молодого человека первых десятилетий XVIII в., живущего на переломе эпох и исторических судеб своей страны и культуры. Своеобразным смысловым центром всего сборника является «Ода о непостоянстве мира», переведенная Тредиаковским на французский язык под названием «Та ж самая ода по-французски»: диалогизм параллельных текстов дополнен в этой паре стихотворений тематическим диалогизмом. Как это явствует из самого названия, лирический сюжет «Оды о непостоянстве мира» определен поэтической рефлексией о непрочности и переменчивости природы, жизни и человека, которые созданы из противоречий и постоянно колеблются между противоположностями:

Эта ода Тредиаковского - своеобразный концентрат мироощущения, свойственного ему и всем его современникам, людям той исторической эпохи, когда стремительно меняющаяся действительность создавала и представления о неограниченных возможностях в преобразовании реальности, и ощущение зыбкости и непрочности мира, в котором нет ничего постоянного, включая и самого человека.

Силлабо-тоника индивидуального метра. Стихи ломоносовских метров С 1735 г. Тредиаковский, осуществивший тоническую реформу силлабического стихаи выработавший свой собственный метр,начинает писать стихи этим метром. Приверженность к нему он сохранил на всю жизнь, хотя к 1750-м гг. он освоил ломоносовские метры, а к началу 1760-х разработал метрический аналог античного гекзаметра - шестистопный дактило-хореический стих. Именно стихи, написанные собственным метром Тредиаковского, наиболее показательны для его индивидуальной поэтической манеры; в них сложились и основные стилевые закономерности лирики Тредиаковского, сделавшие его неповторимый стиль объектом многочисленных насмешек и пародий и послужившие главной причиной стойкой репутации Тредиаковского как плохого поэта. Между тем, он поэт не плохой, а весьма своеобразный, с четкими (хотя и совершенно небесспорными) критериями нормы поэтического стиля. Изначально эти критерии были обусловлены тем, что Тредиаковский получил фундаментальное классическое образование в католической иезуитской коллегии. Как никто из своих современников он был сведущ в древних языках и широко начитан в латинской поэзии. В известной мере латинское стихосложение осталось для него на всю жизнь идеальной стихотворной нормой. И русские стихи, особенно стихи своего излюбленного метра, он пытался приспособить к этой идеальной норме, воспользовавшись законами латинского стихосложения . Первые стихотворения, написанные тонизированным «эксаметром хореическим» Тредиаковский приложил в качестве примеров нового стихотворства к своему «Новому и краткому способу <...>». Это прежде всего эстетический манифест «Эпистола от Российской поэзии к Аполлину», в котором еще раз перечислены заслуги Тредиаковского как реформатора русского стихосложения, «Сонет», две элегии (Элегия I «Не возможно сердцу, ах! не иметь печали» и Элегия II «Кто толь бедному подаст помощи мне руку») и еще несколько мелких стихотворений («Рондо», «Мадригал», эпиграммы). В этих текстах, относящихся к 1735 г., сложились основные особенности индивидуального стиля Тредиаковского. Первое, что обращает на себя внимание в этих стихотворениях - намеренная затрудненность стихотворной речи, темнота смысла, отчасти реализующая классицистическую интерпретацию стихов как «украшенной речи» и «побежденной трудности», отчасти же являющаяся результатом ориентации Тредиаковского на нормы латинского стихосложения, которое не только допускало, но и требовало инверсии - нарушения порядка слов в синтаксических единицах. Инверсия - одна из характернейших примет индивидуального стиля Тредиаковского, которая главным образом и создает впечатление затрудненности стихотворной речи:

Подлежащее, разрывающее ряд однородных членов (О Аполлин, начальник девяти парнасских сестр, купно Геликона и пермесска звона), инверсия подлежащего и сказуемого ([Я] посылаю ти, Росска поэзия, сию [эпистолу]), разрыв определяемого слова и определения обстоятельством образа действия, которое относится к сказуемому (кланяясь, что должно, до самыя земли) - все это типичные приемы инверсии в поэтической речи Тредиаковского, которая из-за них приобретает вид почти что иностранного текста, требующего перевода на обычный разговорный язык. Но именно это - максимальное отделение стихотворной речи от прозаической - и было целью Тредиаковского: его синтаксис - это полная стилевая аналогия его ритмической реформе стихосложения, преследовавшей цель принципиального расподобления стихотворного ритма и ритма прозы. Приметой латинской нормы стихотворной речи была и исключительная любовь Тредиаковского к восклицательным междометиям, которые могли появляться в его стихах в любом месте, независимо от смысла стиха:

Впрочем, эти междометия не только обозначали особую эмоциональную приподнятость стихотворной речи; у них было и еще одно, гораздо более практическое и, можно сказать, техническое назначение: подогнать стих к нужному ритму чередования ударных и безударных слогов. По мере овладения техникой стиха количество этих междометий у Тредиаковского заметно сокращается; в ранних же его силлабо-тонических стихах междометий и выполняющих те же функции вспомогательных частей речи («так», «что», «уж», союзов «и», расположенных без всякой синтаксической необходимости, глаголов-связок, местоименных форм и др.) настолько много, что это тоже существенно характеризует индивидуальный стиль Тредиаковского, не только намеренно усложненный, но и вынужденно многословный. Характерным признаком латинского стихосложения является вариативность произношения слова: в стихах, где принципиально важна позиция долгого гласного, и в прозе, где она не имеет жесткой закрепленности, слова произносились по-разному с акцентологической точки зрения: поэтическое ударение в латинском слове во многих случаях не совпадало с реальным ударением. В случае с Тредиаковским это свойство латинского стихосложения отозвалось возможностью смещения ударения в слове. Согласно закономерности чередования ударных и безударных слогов в стихе, Тредиаковский считает возможным менять позицию ударения:

И уже здесь, в этой ранней силлабо-тонике Тредиаковского, обозначилась, может быть, главная особенность его поэтического стиля, сослужившая ему как литератору самую плохую службу: безграничной свободе инверсии и безграничной свободе в обращении со смыслом и звуковым составом слова соответствует такая же безграничная свобода в словосочетаниях. Тредиаковскому ничто не мешает совместить в пределах стиха самый архаический славянизм с самым просторечным и даже грубым словом. Это свойство индивидуальной стилевой нормы Тредиаковского стало особенно заметно после того, как Ломоносов систематизировал открытия Тредиаковского в области русского стихосложения, и Тредиаковский, освоив ломоносовские метры, стал писать стихи в обеих поэтических системах - своей и ломоносовской. В том случае, когда Тредиаковский пишет в системе ломоносовской метрики, он свободно и спокойно держится в пределах общепоэтических стилевых норм; так могли бы писать и Ломоносов, и Сумароков; это хороший усредненный поэтический стиль эпохи:

Но как только Тредиаковский начинает писать стихи своим метром, так сразу появляются все характерные приметы его индивидуальной стилевой нормы: инверсии, многословие, вспомогательные слова, стилевые диссонансы в словосочетаниях:

Именно эта полемическая тенденция определяет своеобразие силлабо-тонической лирики Тредиаковского, усваивающей ломоносовские метры. Тредиаковский не мог не видеть, что за Ломоносовым, а не за ним пошла русская поэзия, что он и сам должен был освоить ломоносовские метры, чтобы остаться в литературе. И о том, что поэтического дарования Тредиаковскому на овладение ломоносовской системой вполне хватало, свидетельствует целый ряд силлабо-тонических текстов, относящихся к началу 1750-х гг. Будучи с формальной точки зрения безупречными силлабо-тоническими текстами, эти стихи предлагают вместе с тем и оригинальные жанровые варианты торжественной и духовной оды:

Постоянное стремление Тредиаковского к поэтическим экспериментам выразилось в этих и подобных им стихах в осознанном отталкивании от канона: меняя метрику и строфику торжественной и духовной оды («Ода благодарственная» написана трехстопным ямбом, а в «Парафразисе...» дан образец оригинальной пятистишной строфы с удвоением одной из рифмующихся строк), Тредиаковский добивался вариативности лирических интонаций оды, избегая ритмической монотонии, которой чреват жесткий формальный ломоносовский канон. В 1750-х гг. Тредиаковский переписал силлабо-тоническим стихом несколько своих ранних силлабических текстов, которые он считал особенно важными, в том числе и написанную в 1734 г. «Оду торжественную о сдаче города Гданска», которая на 5 лет опередила первую торжественную оду Ломоносова на взятие Хотина (1739) и, между прочим, послужила для Ломоносова образцом канонизированной им впоследствии десятистишной одической строфы. К 1750-м гг. торжественная ода Ломоносова уже четко определилась в своих жанровых и метрических признаках, но, тем не менее, Тредиаковский, переделывая свою гданскую оду и сохраняя ее строфику, демонстративно пишет ее не ломоносовским ямбом, а своим любимым хореем:

Но слишком часто подобные эксперименты оканчивались плачевно для литературной репутации Тредиаковского: пока он держался общеупотребительного поэтического стиля, он писал нормальные стихи, средние или даже хорошие, но как только он пытался внести свою индивидуальную стилевую норму в уже устоявшуюся жанровую форму, он создавал очередной повод для остроумия Сумарокова или последующих поколений пародистов. Так, одним из самых смелых жанровых экспериментов Тредиаковского является попытка перевести в чисто лирическую сферу поэтику ораторской торжественной оды - тоже полемическая акция против ломоносовской нормы. Используя метрику, строфику и архаизированную лексику торжественной оды, ориентированной на государственную политическую проблематику, Тредиаковский написал пейзажную оду «Вешнее Тепло», где довел до логического предела стилевые тенденции одического языка, максимально архаизированного по своему стилевому составу. Но если в ломоносовской оде архаизмы, лексически оформляющие абстрактную понятийную образность торжественной оды, смотрятся вполне естественно, то описательная пейзажная ода, тяготеющая к конкретно-изобразительной пластике, противится им и по самому своему жанровому определению, и по силе ассоциативной традиции русской литературы XVIII в., связывающей пластический тип образности с разговорным просторечием сатиры. Тредиаковский же явно перебрал по части славянизации одической лексики: соловей в «Вешнем Тепле» назван «славий», но его пение - «хлестом» («славий хлещет»), «хворостина» - «хврастиной»; усеченные формы славянизмов «благовонность» - «вонность» и «благоухание» - «ухание» рядом с неологизмом «вноздрять» (нюхать) производят впечатление почти что просторечных слов. И даже сочетания славянизмов выглядят таким же резким стилевым диссонансом, как сочетание славянизма с просторечным русизмом:

Уже у современников Тредиаковского подобные стихи и стилевые эксперименты вызывали чувства, далекие от восхищения. Однако же, как известно, от великого до смешного - один шаг; и в обратном исчислении - от смешного до великого - расстояние ничуть не больше. При всем своеобразии своей индивидуальной стилевой нормы Тредиаковский не остался без наследников. В своей статье «В чем же, наконец, существо, русской поэзии и в чем ее особенность» (1846) Гоголь, характеризуя стиль Державина, заметил: «Все у него крупно. Слог у него так крупен, как ни у кого из наших поэтов. Разъяв анатомическим ножом, увидишь, что это происходит от необыкновенного соединения самых высоких слов с самыми низкими и простыми, на что бы никто не отважился, кроме Державина» . Однако, как мы видим, до Державина именно на это отважился Тредиаковский - и тот же самый прием, который у Тредиаковского слишком чреват комизмом, у Державина станет воплощением величия его поэтической манеры и мощи стиля. И позиция намеренно затрудненной речи тоже не осталась индивидуальным свойством Тредиаковского. Правда, не в поэзии, а в прозе ее подхватил Радищев, намеренно затруднивший стиль своего «Путешествия из Петербурга в Москву» огромным количеством лексических и синтаксических архаизмов - и, конечно, совершенно не случайно то, что в качестве эпиграфа «Путешествию...» предпослан стих Тредиаковского, обозначающий ту литературную традицию, наследником которой считал себя Радищев.

Переводы западноевропейской прозы. «Езда в остров Любви» как жанровый прообраз романа «воспитания чувств» Другой важнейшей отраслью литературнойдеятельности Тредиаковского были переводы западноевропейской прозы. Его трудамиранняя русская повествовательная традиция обогатилась тремя переводами западноевропейских романов - «Езда в остров Любви» Таллемана (написан в 1663 г.), «Аргенида» Барклая (1621) и «Странствие Телемака» Фенелона (1699). В переводах Тредиаковского они увидели свет соответственно в 1730, 1751 и 1766 гг. Эти даты на первый взгляд свидетельствуют о том, что Тредиаковский безнадежно архаичен в своих литературных пристрастиях: разрыв между временем создания текста и временем его перевода на русский язык составляет в среднем около века, и в то время, когда Тредиаковский перевел «Езду в остров Любви», вся Европа зачитывалась авантюрно-плутовским романом Лесажа «Жиль Блаз», а автор другого знаменитого романа - семейной хроники «История Тома Джонса, найденыша» Генри Филдинг как раз дебютировал как литератор. Однако эта архаичность литературных пристрастий Тредиаковского - только кажущаяся. Во всех трех случаях его выбор строго мотивирован особенностями национального литературного процесса. Несмотря на свою кажущуюся архаичность, выбор Тредиаковским «Езды в остров Любви» демонстрирует острое литературное чутье молодого писателя и точное понимание запросов современных ему читателей. Так же, как военно-морской и торговый флот был символом всей новизны русской государственности, политики и экономики, тяга к галантной любовной культуре Запада и новое качество национального любовного быта, отразившееся и в безавторских гисториях, и в любовных песнях Петровской эпохи, стала знаком новизны эмоциональной культуры русского общества и показателем процесса формирования нового типа личности, порожденного эпохой государственных преобразований. Энциклопедия любовных ситуаций и оттенков любовной страсти, которую роман Таллемана предлагал в аллегорической форме, была воспринята в России как своего рода концентрат современной эмоциональной культуры и своеобразный кодекс любовного поведения русского человека новой культурной ориентации. Поскольку это была единственная печатная книга такого рода и единственный светский роман русской литературы 1730-х гг., его значение было невероятно большим; как заметил Ю. М. Лотман, «Езда в остров Любви» стала «Единственным Романом» . Роман Таллемана написан в форме двух писем героя, Тирсиса, к своему другу Лициде; в них повествуется о путешествии, которое Тирсис в сопровождении Купидона совершил по острову Любви, о встрече с красавицей Аминтой и бурной страсти, которую она вызвала у Тирсиса; об измене Аминты и попытках Тирсиса утешиться в любви сразу к двум девушкам, Филисе и Ирисе, о том, наконец, как Тирсис покинул остров Любви, где он знал сердечную муку, и последовал за богиней Славой. Примечательно, что сюжет романа развивается сразу в двух литературных формах - повествовательной прозе и поэзии: всем перипетиям странствия Тирсиса по острову Любви неизменно сопутствуют стихотворные вставки. География острова Любви тесно связана с разными стадиями любовной страсти: путешествуя от города к городу, посещая деревни и замки, идя вдоль берегов реки или озера, поднимаясь на гору, герой романа последовательно проходит все ступени любовного чувства: его путешествие начинается с местечка Малые прислуги, где Тирсис видит во сне Аминту и встречается с Купидоном; последний ведет его в Объявление, то есть объяснение в любви; однако по дороге они встречаются с Почтением, которое, упрекая Тирсиса в поспешности, ведет их в замок Молчаливости, где правит его дочь Предосторожность:

В крепости Молчаливости Тирсис видит Аминту, и она догадывается о его любви, потому что на этой стадии любовного чувства влюбленные объясняются не словами, а глазами и вздохами:

Догадавшись о любви Тирсиса, Аминта удаляется в пещеру Жестокости, возле которой поток Любовных слез («Сему потоку быть стало // Слез любовничьих начало» - 107) впадает в озеро Отчаяние, последний приют несчастных влюбленных («Препроводивши многи дни свои в печали, // Приходят к тому они, дабы жизнь скончали» - 107), и Тирсис близок к тому, чтобы броситься в это озеро. Но дева Жалость выводит Аминту из пещеры Жестокости, и влюбленные попадают в замок Искренности, где происходит объяснение. Далее путь ведет их в замок Прямыя Роскоши - апофеоз любви, где сбываются все желания. Но с вершины самой высокой горы, Пустыни Воспоминовения, Тирсис видит неверную Аминту с другим возлюбленным в замке Прямыя Роскоши. Его отчаяние пытаются умерить Презор (гордость) и Глазолюбность (кокетство); Презор взывает к его чувству чести и достоинства, а Глазолюбность посылает в местечки Беспристрастность и Забава, где можно любить без муки. В результате безутешный Тирсис, утративший Аминту, покидает остров Любви, следуя за богиней Славой:

Таким образом, разные стадии любовного чувства, переживаемого Тирсисом на острове Любви, воплощены в разных географических пунктах, а персонажи романа - Почтение, Жалость, Досада, Честь и Стыд, Рок, Презор, Купидон - это аллегорические воплощения любовных эмоций. Последовательно встречаясь с Тирсисом и становясь его временными спутниками, эти персонажи символизируют в своих фигурах последовательное развитие любовной страсти - от зарождения любви до ее окончания. В тексте Таллемана идеальная, понятийная реальность эмоциональной духовной жизни воссоздана при помощи пластических воплощений абстрактного понятия в аллегорическом пейзаже (скала, пещера, озеро, поток) или аллегорической фигуре персонажа, характер которого определяется тем понятием, которое он воплощает (Почтение, Предосторожность, Жалость, Кокетство и др.). Таким образом, роман Таллемана оперирует теми же самыми уровнями реальности - идеологическим, или эмоционально понятийным, и материальным, пластическим, из которых складывалась целостная картина мира в эстетическом сознании XVIII в. Еще одной причиной, определившей успех романа «Езда в остров Любви», была подчеркнутая сосредоточенность его сюжета в мире частных и интимных человеческих переживаний, как нельзя лучше соответствовавшая обостренному личностному чувству, характерному для массового культурного сознания начала XVIII в. Однако и здесь мы можем наблюдать характерную для эпохи двойственность: при том, что любовь как таковая - это чувство сугубо личное и индивидуальное, оно является и универсальным, общечеловеческим чувством:

Следовательно, как это ни выглядит на первый взгляд парадоксальным, именно через культуру любовного чувства, при всей его частности и интимности, человек не только способен осознать себя индивидуальной личностью, но и способен отождествить себя с любым другим человеком - а это уже значит, что он поднимается до высоких общественных страстей. Наконец, своеобразная литературная форма романа «Езда в остров Любви», написанного прозой и стихами, тоже не могла не привлечь внимание русского писателя и русских читателей. Двойное лироэпическое проигрывание сюжета «Езды в остров Любви» в эпическом описании странствий Тирсиса по материальному пространству вымышленного острова и в лирическом стихотворном излиянии любовных эмоций, которые в совокупности своей создают картину духовной эволюции героя, - все это придавало объемность романной картине мира, объединившей описательно-пластический и выразительно-идеальный аспекты литературного мирообраза. Так, в новой русской литературе появляется первообраз грядущей модели романного повествования, объединяющий два существенных жанрообразующих признака романного эпоса - эпоса странствий и эпоса духовной эволюции. А поскольку сюжет романа целиком сосредоточен в области частной эмоциональной жизни человека, то можно сказать, что перевод Тредиаковского предлагает русской литературе своеобразную исходную жанровую модель романа «воспитания чувств».

«Тилемахида» как жанровая модель политико-государственного воспитательного романа-эпопеи Предпринятый Тредиаковским в 1760-х гг. стихотворный перевод прозаического романа Франсуа Фенелона «Странствия Телемака» (первое французское издание - 1699г.) предлагает совсем другую жанровую модификацию романа и в подлиннике, и в переводе. Франсуа Салиньяк де ла Мотт Фенелон был воспитателем герцога Беррийского, наследника французского престола. В своем романе «Странствия Телемака» он изложил свою педагогическую концепцию и свои взгляды на природу монархии и ее общественное назначение. Именно в романе Фенелона идеал просвещенной, законосообразной монархии нашел свое художественное воплощение. Сюжет «Странствий Телемака» восходит к 1-4 песням поэмы Гомера «Одиссея», в которых повествуется о том, как сын Одиссея, Телемак, отправился искать своего отца. Фенелон значительно расширил географию странствий Телемака, заставив его посетить все страны античного Средиземноморья, включая Финикию и Египет. Это расширение географии понадобилось Фенелону с определенной целью: таким образом он провел своего героя через знакомство со всеми системами государственного правления - от абсолютной монархии и тирании до торговой республики. В результате жизненного опыта и наблюдений, которые дало ему путешествие, а также в результате наставлений богини мудрости Афины-Паллады, принявшей облик воспитателя Ментора, Телемак возвращается на свой остров Итаку просвещенным монархом. Облекая свой политико-воспитательный трактат в образы и сюжет античного эпоса, Фенелон следовал традиции жанра государственно-политического романа, предписывавшей поучать, забавляя. Для Тредиаковского в романе Фенелона было, таким образом, два привлекательных аспекта - идеологический (концепция просвещенной монархии) и эстетический (сюжетная связь с гомеровским эпосом). Что касается идеологии, то здесь перевод Тредиаковского является неотъемлемой частью русской просветительской литературы, стремившейся реально преобразовать характер русского самодержавия путем внушения монарху представлений о его идеальном облике и истинных обязанностях. Один из основных идеологических лейтмотивов перевода Тредиаковского - концепция законосообразной монархии, в которой царь есть первый исполнитель общеобязательных законов:

Второй, не менее важный идеологический лейтмотив «Тилемахиды» - это необходимость воспитания и просвещения будущего властителя. Все приключения и встречи, которые ждут Телемака в его странствиях в поисках Одиссея, неизменно преследуют одну и ту же цель: дать жизненный урок, возможность на собственном опыте постигнуть заблуждение и истину, горе и радость для того, чтобы будущему монарху стали внятны общечеловеческие чувства. Это параллельное воздействие на чувства и разум Телемака достигается в результате жизненного опыта, обретаемого им в путешествии, и усвоения моральных правил, преподанных мудрыми наставлениями его спутника и руководителя Ментора-Афины Паллады, которая ведет своего воспитанника к конечной цели странствия; и этой целью является не только обретение отца, но и становление личности Телемака как будущего идеального монарха:

В результате идеологический роман, переведенный Тредиаковским, стал таким же потрясением основ - но на сей раз уже не нравственных, а политических, - каким для 1730-х гг. являлся перевод любовного романа «Езда в остров Любви». И если любовный роман принес Тредиаковскому неприятности со стороны служителей церкви, то «Тилемахида» вызвала неудовольствие императрицы Екатерины II, истинной причиной которого было неудобное в политическом отношении содержание «Тилемахиды»: апология законосообразной монархии звучала особенно остро в случае с Екатериной II, которая заняла русский престол максимально незаконным путем. Другой аспект перевода Тредиаковского - эстетический - не менее важен в перспективе развития русской литературы. Здесь первостепенное значение приобретает тот факт, что Тредиаковскии перевел прозаический роман Фенелона стихами, причем совершенно оригинальным, им самим разработанным метром - силлабо-тоническим аналогом гомеровского гекзаметра. Руководствуясь соображением о гомеровском характере сюжета Фенелона, Тредиаковскии счел необходимым не только перевести прозу Фенелона стихами, но и создать специальный метр, который был бы максимально близким ритмическим аналогом гекзаметров Гомера. С точки зрения силлабо-тоники таким аналогом стал шестистопный дактиль: структура дактилической стопы, состоящей из одного ударного и двух безударных слогов, так близко, насколько это возможно в языке с другой акцентологией, передает ритм чередования долгих и кратких звуков в античных гекзаметрах. Таким образом, из романа Фенелона Тредиаковскии попытался сделать что-то вроде античной эпопеи, обратившись к первоисточникам Фенелонова подражания - «Илиаде», «Одиссее» и «Энеиде». Отсюда и характерная перемена названия перевода: романному названию «Странствия Телемака» противостоит гомеровское и эпическое: «Тилемахида», образованное по аналогии с названиями античных эпических поэм. Насколько важной самому Тредиаковскому представлялась именно эта задача, и какой принципиальный смысл он придавал своим гекзаметрам, свидетельствует зачин «Тилемахиды», традиционный компонент любой эпопеи, так называемые «предложение» - обозначение основного предмета повествования - и «призывание» - обращение к музе за вдохновением:

И, облекая в гомеровские гекзаметры повествование о странствиях Телемака, Тредиаковский последовательно стремился воспроизвести характерные приметы именно гомеровского эпического стиля. Одной из основных таких примет стали так называемые составные эпитеты, образованные от двух разных корней и передающих сложный комбинированный признак. Подобными эпитетами насыщен перевод Тредиаковского: «море многопагубное», «сын отцелюбный», «стихопевец громогласный», «краса женолична», «труд многодельный», «камни остросуровы», «день светозарный» - все это создает основу особого, гомеровского стиля в русской поэзии. С точки зрения своей ритмики гекзаметры Тредиаковского, которые он считал возможным разнообразить, заменяя отдельные стопы дактиля стопами хорея, чтобы еще больше приблизить русский силлабо-тонический метр к ритму древних греческих и латинских гекзаметров, ничем не уступают гекзаметрам его поэтических наследников - Гнедича и Жуковского, поэтов, которым принадлежат классические русские переводы «Илиады» и «Одиссеи» Гомера. Роль Тредиаковского для этих переводов неоценима - поистине, он создал гомеровские стих и стиль русской поэзии, и без гекзаметров «Тилемахиды» эти переводы просто не могли бы состояться. В этой выработке форм поэтического перевода гомеровского эпоса - огромное историко-литературное значение «Тилемахиды» Тредиаковского в национально-поэтической традиции. Однако это значение не исчерпывается только формально-стиховым аспектом перевода Тредиаковского. При всем субъективном стремлении Тредиаковского переписать роман Фенелона гомеровскими гекзаметрами, при том, что это стремление увенчалось в «Тилемахиде» многими удачами и рядом прекрасных стихов, при том, что сам Тредиаковский своим переводом хотел создать для русской литературы образец эпической поэмы - жанра, особенно трудно ей дававшегося, при всем этом эпической поэмы он все же не создал, зато у него получилось нечто иное, в перспективе развития русской литературы как бы не более значительное, чем героическая эпопея. Переводя прозу Фенелона гекзаметрами, Тредиаковский, по сути дела, соединил целый прозаический род - романистику - со стихом, и его «Тилемахида» - это, фактически, первый русский роман в стихах, первообраз жанровой модели стихотворного романа, блистательно осуществленной Пушкиным в «Евгении Онегине». И если с точки зрения своих формально-стиховых признаков «Тилемахида» лежит у истоков русской поэтической гомеровской традиции, то как жанровая форма она предлагает именно романную модель: роман воспитательный, роман-путешествие, роман идеолого-политический - все это реализованные более поздней русской романной традицией жанровые перспективы «Тилемахиды». На этом пути ближайшими наследниками Тредиаковского стали Радищев и Карамзин со своими воспитательными романами-путешествиями. Более отдаленная перспектива - это классический русский роман XIX в. Нельзя не заметить, что те две жанровые модели романа, которые создал Тредиаковский своими переводами - эпос частной жизни «Езда в остров Любви», роман воспитания чувств, и эпос государственности «Тилемахида», роман просвещения разума, весьма ассоциативны тому представлению Льва Толстого о жанровых разновидностях романа, которое зафиксировано в его известном высказывании о любимой «мысли семейной» в романе «Анна Каренина» и любимой «мысли народной» в эпопее «Война и мир». Идеологический пафос «Тилемахиды» - это первое, робкое проявление того напряженного идеологического пафоса, который будет характеризовать романное творчество Чернышевского и позднего Достоевского. Разумеется, все эти «сближения далековатых идей» не нужно понимать как буквальные контактные связи. Просто Тредиаковскому в его неустанных жанровых экспериментах удалось впервые выразить некоторые особенности национального эстетического мышления в том, что касается понимания природы и особенностей романного жанра хотя бы в силу того, что он был, во-первых, энциклопедически образованным филологом, а во-вторых, русским писателем. И в том, что романные опыты Тредиаковского так широко ассоциативны по отношению к дальнейшей эволюции русского эпоса, заключается их главное историко-литературное значение. Но для того чтобы эта жанровая преемственность стала возможной, русской литературе понадобился большой период развития, в течение которого в эстетическом сознании читателей и писателей укреплялась идея возможности синтетических жанровых форм, объединяющих в себе инварианты оппозиционных жанровых моделей. У истоков этого процесса лежит творчество А. П. Сумарокова, младшего современника Кантемира, Ломоносова и Тредиаковского. При том, что жанровые модели литературного наследия Сумарокова по видимости замкнуты в своих канонических формах, сам факт соседства высоких и низких жанров в его индивидуальной авторской системе обеспечивает дальнейшую возможность их взаимопроникновения и скрещивания.

См. о нем подробнее: Дарвин М. Н. «Стихи на разные случаи» В. К. Тредиаковского: «свое» и «чужое» // Циклизация литературных произведений. Системность и целостность. Кемерово, 1984. С. 23-30.
Тредиаковский В.К. Избранные произведения. Л., 1963. С. 56-58. Далее тексты Тредиаковского цитируются по этому изданию с указанием страницы в скобках.
Подробнее об этом см.: Гуковский Г. А. Русская литература XVIII века. С. 70-74.
Гоголь Н. В. Собр. соч.: В 7 т. М, 1967. Т. 6. С. 373.
Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. М., 1992. Т. 2. С. 27.

Переводы западноевропейской прозы.

романа «воспитания чувств»

Другой важнейшей отраслью литературнойдеятельности Тредиаковского были переводы западноевропейской прозы. Его трудамиранняя русская повествовательная традиция обогатилась тремя переводами западноевропейских романов - «Езда в остров Любви» Таллемана (написан в 1663 г.), «Аргенида» Барклая (1621) и «Странствие Телемака» Фенелона (1699). В переводах Тредиаковского они увидели свет соответственно в 1730, 1751 и 1766 гг. Эти даты на первый взгляд свидетельствуют о том, что Тредиаковский безнадежно архаичен в своих литературных пристрастиях: разрыв между временем создания текста и временем его перевода на русский язык составляет в среднем около века, и в то время, когда Тредиаковский перевел «Езду в остров Любви», вся Европа зачитывалась авантюрно-плутовским романом Лесажа «Жиль Блаз», а автор другого знаменитого романа - семейной хроники «История Тома Джонса, найденыша» Генри Филдинг как раз дебютировал как литератор. Однако эта архаичность литературных пристрастий Тредиаковского - только кажущаяся. Во всех трех случаях его выбор строго мотивирован особенностями национального литературного процесса.

Несмотря на свою кажущуюся архаичность, выбор Тредиаковским «Езды в остров Любви» демонстрирует острое литературное чутье молодого писателя и точное понимание запросов современных ему читателей. Так же, как военно-морской и торговый флот был символом всей новизны русской государственности, политики и экономики, тяга к галантной любовной культуре Запада и новое качество национального любовного быта, отразившееся и в безавторских гисториях, и в любовных песнях Петровской эпохи, стала знаком новизны эмоциональной культуры русского общества и показателем процесса формирования нового типа личности, порожденного эпохой государственных преобразований. Энциклопедия любовных ситуаций и оттенков любовной страсти, которую роман Таллемана предлагал в аллегорической форме, была воспринята в России как своего рода концентрат современной эмоциональной культуры и своеобразный кодекс любовного поведения русского человека новой культурной ориентации. Поскольку это была единственная печатная книга такого рода и единственный светский роман русской литературы 1730-х гг., его значение было невероятно большим; как заметил Ю. М. Лотман, «Езда в остров Любви» стала «Единственным Романом» .

Роман Таллемана написан в форме двух писем героя, Тирсиса, к своему другу Лициде; в них повествуется о путешествии, которое Тирсис в сопровождении Купидона совершил по острову Любви, о встрече с красавицей Аминтой и бурной страсти, которую она вызвала у Тирсиса; об измене Аминты и попытках Тирсиса утешиться в любви сразу к двум девушкам, Филисе и Ирисе, о том, наконец, как Тирсис покинул остров Любви, где он знал сердечную муку, и последовал за богиней Славой. Примечательно, что сюжет романа развивается сразу в двух литературных формах - повествовательной прозе и поэзии: всем перипетиям странствия Тирсиса по острову Любви неизменно сопутствуют стихотворные вставки.

Василий Кириллович Тредиаковский - выразитель эпохи пет­ровских преобразований, пропагандировал новую науку, новое про­свещение.

Ранний период творчества В.К.Тредиаковского почти неизвестен: до отъезда в Голландию 22-х летний студент уже был автором двух пьес («Язон», «Тит»), писал стихи и перевел «Аргениду» Д.Барклая. Но пьесы были потеряны во время путешествия по Европе, перевод «Аргениды» тоже утрачен.

Во Франции Тредиаковский написал «Стихи похвальные России», положившие начало русской патриотической лирике XVIII в. В.И. Фёдоров рассматривает их как «одно из самых проникновенных, глубо­ко патриотических стихотворений не только молодого Тредиаковского, но и всей молодой русской поэзии» . Тредиаковс­кий обращается к национальным традициям русской литературы.

Тредиаковским была создана русская лите­ратурная песня. В первой изданной им после возвращения из-за границы книге «Езда в остров Любви» (1730) находилось около сотни стихотворений, как в тексте романа, так и в приложении к нему, на­званном «Стихи на разные случаи». В отличие от переводных в тексте романа, стихотворения в приложении - оригиналь­ные песни Тредиаковского. Двадцать из тридцати напечатанных в приложении стихотворений - любовная лирика. Большинство из них написаны Тредиаковским на французском языке. В тек­стах на русском языке поэт старается употреблять характерные для французской салонной лирики поэтические обра­зы и речевые фигуры.

В «Стихах о силе любви» подробнее и обстоятельнее разра­ботана тема всевластия любовной страсти:

Можно сказать всякому смело,

А казаться всем умильну -

Что любовь есть великое дело:

Кому бы случилось?

Быть над всеми и везде сильну,

В любви совершилось.

Любовь, по Тредиаковскому сильнее религии, как это не покажется странным и дерзким, даже монаше­ские обеты бессильны перед властью этого чувству.

«Езда в остров Любви» - первый печатный роман на русском языке (перевод книги Поля Тальмана). Этот перевод - своеобразный отчёт Тредиаковского перед своими современниками, демонстрация его познаний, литературных дарований, итог его изучения современной французской литературы.

Роман состоит из двух частей, двух путешествий на остров Люб­ви. Обеим частям придана условная форма писем к другу автора Лициду. Форма частного письма давала возможность Тредиаковскому быть близким к читателю. В первой части - история несчастной любви Тирсиса к Аминте. Герой вместо страны Роскоши попадает на остров Любви, где и встре­чает и страстно влюбляется в неё.

Вторая часть (или второе письмо к Лициду) сообщает об измене­ниях нравов героев. Тирсис убедился в измене Аминты. Он оставляет любовь, увлекается Сла­вой и, следуя совету Разума, покидает остров Любви.

В предисловии «К читателю» Тредиаковский говорит, что «сия книга есть сладкая любви», «книга мирская» - тем самым подчер­кивает её светский характер, новизну содержания. Треди­аковский в этом первом любовном, галантном переводном романе в прозе и стихах впервые воспел земное, прекрасное чувство - «сладкия любовь». Тредиаковский-переводчик не сле­по следовал оригиналу, особенно в стихах: менял строфику, ритми­ку. Если у Тальмана были отвлечённые суждения о женской красо­те, то поэт конкретно изобразил внешний вид возлюбленной. Поэт материализует и конкретизирует отвлечённое у Тальмана чувство любви.

Работа над переводом романа «Езда в остров Любви», над ориги­нальной лирикой поставила перед Тредиаковским ряд филологиче­ских проблем. Частично он говорит о них уже в своем предисловии «К читате­лю»: «сия книга мирская» потребовала нового художественного языка; отказавшись от сла­вянизмов, Тредиаковский переводит книгу «почти самым простым русским словом, то есть каковым мы между собою говорим». Отказ от славянизмов - решительный разрыв с современным ему литера­турным языком. Перевод Тредиаковского стал дерзким вызовом всей официаль­ной литературной традиции. По сути дела, перевод представил об­ширную программу литературных преобразований.

В 1735 году Тредиаковский выступил в Академии наук с речью о необходимости реформы стихосложения, издания курса поэтики и подготовки полного словаря русского языка, и дело здесь не просто в назревшей необходимости заменить чуждую духу русского языка сти­хотворную форму - на естественный для него тонический.

Трактат Тредиаковского (1735) посвящён не только стиху. В нём затрагиваются все проблемы, интересовавшие классицистов. Стиховедческая часть трактата вызвала бурную полемику, ко­торая и ознаменовала реформу русского стихосложения в XVIII в. Проходила эта реформа в три этапа:

1) «Новый и краткий способ к сложению российских
стихов» Тредиаковского (1735);

2) «Письмо о правилах российского стихотворства» (1739) Ломоносова; «Письмо Харитона Макентина к приятелю о сложении стихов русских» (1744) Кантемира;

3) новое издание трактата Тредиаковского (1752) и его работа «О древнем, среднем и новом стихотворении российском». Это теоретическое осмысление Тредиаковским опыта Ломоносова, Канте­мира, Сумарокова и своего собственного.

Основные положения новой теории состояли в обосновании тесной связи_стиха и языка и во введении тонического_принципа. Треди­аковский предложил новую систему стиха - силлабо-тоническую. Эта реформа была построена на национальной русской основе (особенности русского разговорного языка и фольклора) и во многом определила дальней­шее развитие всей русской поэзии. Тредиаковский указал на русский фольклор как на источник своего «нового способа». Конкретные предложения автора по введению тоничес­кого принципа коснулись только длинных стихов - 13-ти и 11 -ти сложников (для коротких стихов им была сохранена силлабика). Основ­ным размером он объявил хорей; ямб же и возможность чередования мужских и женских рифм не допускал ни в теории, ни на практике. Он вообще отдавал предпочтение женской рифме. В этих ограничениях- половинчатость реформы Треди­аковского. Однако, несомненно, заслуга его в том, что, ошибаясь в частностях (так, именно ямб, а не хорей стал основным размером рус­ской поэзии), он указал совершенно верный путь реформирования стихосложения, основываясь на особенностях родного языка и род­ного фольклора.

Тредиаковский разработал и систематизировал основные понятия стиховедения: стих (строка), слог, стопа, рифма, перенос; перечислил двусложные стопы: спондей, пиррихий, хорей, ямб.

В том же трактате Тредиаковский продолжил знакомство русско­го читателя с жанрами поэзии и вопросами стиля. Данным вопросам посвящена вторая половина трактата. Ещё до Сумарокова Тредиаковский разрабатывает классицистическую теорию жанров. Среди новых поэтических видов первым стоял сонет. Далее в трактате следует объяснение, что такое эпистола, элегия, мадригал, эпиграмма, «мирская песня».

Свою задачу теоретик формулировал очень конкретно: указать реальные пути творческого освоения художественного наследия ев­ропейских поэтов, а на основе этого усвоить способ национального стихосложения. И эту задачу он прекрасно выполнил, пробудив тео­ретическую и поэтическую мысль М.В.Ломоносова, с деятельностью которого будет непосредственно связано формирование новой русской литературы и литературной теории.

Тредиаков­ский выступил как автор сти­хотворений самых разнообразных жанров: приветственных од, патриотических стихотворений, псалмов и духовных од, светской лири­ки и обширного, цикла басен. Он был в высшей степени своеобраз­ным поэтом, и, подчеркивает исследователь, это своеобразие своё он упорно отстаивал против победивших стилей Ломоносова и Сума­рокова. Это была позиция затрудненной стихотворной речи. Его пленил латинский синтаксис, и он старался перенести «серебряную латынь» в русский стих, воссоздать на русском языке свободную латинскую расстановку слов.

В период русского классицизма, когда особенно часто обраща­лись к латинским образцам, допускаются необычайно сложные (ча­сто неоправданные) инверсии. Тредиаковский был убеждён, что стих не может не быть инверсивным. В стихотворении Тредиаковского «Поздравление барону Корфу» (1734), первом в рус­ской поэзии из созданных тонизированным размером, инверсивность невероятна, доведена почти до абсурда:

Здесь сия, достойный муж, что ти поздравляет,

Вящщия и день от дня чести толь желает,

(Честь, велика ни могла б коль та быть собою

Будет, дастся как тебе, вящщая тобою),

Есть российски муза, всем и млада и нова,

А по долгу ти служить с прочими готова…

Злоупотребление инверсиями считалось на ранней стадии рус­ской поэзии признаком возвышенного стиха и поэтического восторга. Но если инверсии в стихах хоть как-то оправдывались необходимос­тью подогнать слова под нужный ритм, то в прозе они были просто мучительны для читателя. Борьбу со злоупотреблением инверсиями начал Ломоносов. Его стихотвор­ная и прозаическая речь выгодно отличается от стиля Тредиаковского, хотя уже для русского человека конца XVIII века синтаксическая структура текстов Ломоносова тоже стала трудной.

Поэзия Тредиаковского оказалась вне ломоносов­ской традиции и была ориентирована на старую схоластическую язы­ковую культуру.

Тредиаковский - не только архаист, но и новатор: он дал рус­ской поэзии множество совершенно новых для неё жанров, о которых подробно рассказал во второй половине своего трактата «Новый и крат­кий способ...», причём дал не только теорию этих жанров, но и привёл собственные стихотворные примеры на каждый из них, а также примеры из европейской поэзии и античности. Он первый в России стал писать сонеты и рондо; оды его представляют разнообразные вариан­ты горацианских од; своей торжественной одой «На взятие Гданска» (1734) он на пять лет опередил хотинскую оду М.В.Ломоносова. «Вешнее тепло» (1756) является пейзажной одой. Поэт продолжает традицию и предшествующей поэзии: любит писать «сафической» строфой, популярной в немецкой по­эзии XVIII в. и русской школьной поэзии.

Художественные поиски и новации Тредиаковского, формально остающегося в русле старой традиции, объективно определили перс­пективу развития поэтических жанров классицизма.

Тредиаковский внёс свой вклад в формирование художественной системы классицизма. «Тилемахида или странствование Тилемаха сына Одиссее» - стихотворный перевод Тредиаковским прозаического французского романа Фенелона «Приключения Телемака», который был очень по­пулярен в Европе и России. Поэт стремился дать русской герои­ческой эпопее идеологический «состав». Работая над «Тилемахидой», он ставил перед собой политико-просветительские задачи. У Тредиаковского отчётливо выразилось стремление обогатить русскую эпопею элементами античной культуры в образ­ной и стилистической системе. В об­ласти идейного содержания, «Тилемахида» воспроизводит не антич­ное миросозерцание, а политическую и моральную идеологию кануна Просвещения. В области стиля поэма Тредиаковского сочетает ан­тичные элементы с западноевропейскими и с традициями русского поэтического языка. В области стиха он создаёт русский гекзаметр на дактило-хореической осно­ве, подчиняя античную метрику нормам отечественного языка.

После публикации поэмы (1766) разгорелась острая полемика. Екатерина II и её окружение старались всячески скомпрометировать и «Тилемахиду», и её автора, обвиняя его в художественной несос­тоятельности . Нападки были вызваны тем, что в поэме Тредиаковский выступает сторонником либерального государствен­ного правления. Новиков, Радищев и некоторые другие взяли под защиту как са­мого писателя, так и его творения. И Пушкин в свое время обронил о Тредиаковском золотое слово, сказав: «Любовь к Фенелонову эпосу делает ему честь, а мысль перевесть его стихами и самый выбор стиха доказывает необыкновенное чувство изящного. В «Тилемахиде» находится много хороших стихов и счастливых оборо­тов» .

Тредиаковский был поэт-филолог, которому хорошо известно бес­конечное богатство жанровых форм античной литературы, древнерус­ской и нескольких новоевропейских литератур, жанровое своеобра­зие Сумарокова - продолжение громадной экспериментаторской ра­боты, проделанной Тредиаковским по привитию русской поэзии новых лирических форм.

Тредиаковский родился в то время, когда Россия вступила в новую эпоху после петровских реформ и нуждалась в упорных, настойчивых тружениках, какие бы расчищали, подготавливали почву для разви­тия культуры и литературы. Таким тружеником и был Тредиаковский. По словам Белинского, он «брался за то, за что прежде всего должно было браться». Зачинатель современного стихосложения, поэт, про­заик, переводчик художественных произведений и исторических тру­дов, теоретик литературы, Тредиаковский занимает достойное место в истории русской культуры.

Лекция 10 .Творчество М.В. Ломоносова (1711 - 1765)

1. Филологические труды. Литературная позиция
Ломоносова.

2. Жанр оды в творчестве поэта.

3. Научно-философская лирика Ломоносова.

4. Сатира "Гимн бороде".

5. Поэма "Петр Великий".

6. Драматургия Ломоносова.

“Езда в остров Любви” – первый печатный роман на русском языке (перевод книги Поля Тальмана). Такой философии любви, какая выражена в оригинальной любовной лирике Тредиаковского, нет в романе Поля Тальмана, как не было ее у того направления, с которым связана “Езда в остров Любви” [306 . С. 113]. Любовно-аллегорический роман Тальмана Тредиаковский перевёл уже в самом конце своего пребывания за границей. Этот перевод – своеобразный отчёт Тредиаковского перед своими современниками, демонстрация его познаний, литературных дарований, итог его изучения современной французской литературы [306 . С. 104].

Тальман – третьестепенный автор второй половины XVII века, хотя роман пользовался популярностью: с 1664 по 1729 годы роман был опубликован 6 раз, а его автор был избран членом французской академии. Хронологически принадлежа к “аллегорически-помпезному стилю” (Л. В. Пумпянский), Тальман на практике этот стиль не использовал: объявив “искусственным”, “ненастоящим”: прециозность не нравилась ему. Роман аллегоричен, но не прециозен. Русского переводчика заинтересовала этико-эстетическая концепция романа, сочетание в нем прозы и стихов.

Роман состоит из двух частей, двух путешествий на остров Любви. Обеим частям придана условная форма писем к другу автора Лициду. Форма частного письма давала возможность Тредиаковскому быть близким к читателю.

В первой части – история несчастной любви Тирсиса к Аминте. Герой вместо страны Роскоши попадает на остров Любви, где и встречает и страстно влюбляется в неё. Не слушая “речей и здравых советов” Разума (аллегорический персонаж; в романе много персонифицированных образов), Тирсис стремится к Аминте. Его предостерегают Предосторожность и Почтение, но он их не слушает – и попадает в местечко Беспокойность, в город Надежду, стоящий на реке Претенция. Почтение и Купидон ведут героя в крепость, которую стерегут Молчание и Тайна. Пока столь длительно Тирсис разыскивал Аминту, она удалилась в пещеру Жестокости. Объятый горем, Тирсис приходит к озеру Отчаяние, а девица Жалость сочувствует ему и приводит к нему Аминту. Они удаляются в замок Искренности, а при выходе из замка Аминту похитила Должность. Опять Тирсис один и страдает. После всех приключений Тирсис и Аминта попадают, наконец, в город Любви, где счастливо живут, пока Рок не разлучает их. Так заканчивается первая часть романа.

Вторая часть (или второе письмо к Лициду) сообщает об изменениях нравов героев. Тирсис убедился в измене Аминты. Он заводит интригу сразу с двумя женщинами – Сильвией и Ирисой. Сначала такая жизнь ему очень нравится: два письма в день, два “сходбища”; но вскоре надоедает, “ибо сие весьма трудно, чтоб жить с двумя персонами в одной союзности!” Он оставляет любовь, увлекается Славой и, следуя совету Разума, покидает остров Любви.

В предисловии “К читателю” Тредиаковский говорит, что “сия книга есть сладкая любви”, “книга мирская” – тем самым подчеркивает её светский характер, новизну содержания. Петровская эпоха привнесла в жизнь новые нравы, новую этику: любовь перестала быть греховным чувством – человек первой трети XVIII в. вдруг осознал, что любовь – это высокое, нежное переживание души. Тредиаковский в этом первом любовном, галантном переводном романе в прозе и стихах впервые воспел земное, прекрасное чувство – “сладкия любовь”. “Кто залюбит больше, тот щастлив есть надольше!” – восклицает автор и переводчик. Тредиаковский-переводчик не слепо следовал оригиналу, особенно в стихах: менял строфику, ритмику. Если у Тальмана были отвлечённые суждения о женской красоте, то наш поэт конкретно изобразил внешний вид возлюбленной. Более того, И.3.Серман установил [306 . C. 107–109], что Тредиаковский ввёл в роман эротические ситуации и описания, чего не было в оригинале, например:

– “Руки ей давил, щупал и все тело…”,

– “В жаре любовном целовал ю присно…”,

– “Вся она была тогда в его воли,

Чинил как хотел он с ней се ли то ли…”

Конкретные описания любовных сцен явились полной неожиданностью для русского читателя. Поэт материализует и конкретизирует отвлечённое у Тальмана чувство любви.

Успех книги был ошеломляющий. Поэт пишет Шумахеру: “Моя книга входит в моду и, к несчастию или к счастию, я также вместе с ней… Меня ищут со всех сторон, повсюду просят мою книгу” [цит. по: 306 . C. 112]. От нападок же духовенства и реакционеров, осуждающих переводчика, поэт защищался новой песней:

Худо тому жити,

Кто хулит любовь:

Век ему тужити

Утирая бровь [64 . C. 91].

Несомненно влияние на Тредиаковского-поэта французской поэзии конца XVII – начала XVIII в., особенно школы поэтов-вольнодумцев (либертенов): Никола Ивето, Жана Эно, графа де Грамона, Шарля Лафара и др. “Гимн Амуру” аббата Шолье созвучен стихам Тредиаковского в изображении власти любви [306 . C. 104–117].

СТИХИ ИЗ РОМАНА «ЕЗДА В ОСТРОВ ЛЮБВИ»

* * *

Там сей любовник, могл ей который угодить,
Счастию небо чиня все зависно,
В жаре любовном целовал ю присно;
А неверна ему всё попускала чинить!

Вся кипящая похоть в лице его зрилась;
Как угль горящий все оно краснело.
Руки ей давил, щупал и все тело.
А неверна о всем том весьма веселилась!

Я хотел там убиться, известно вам буди:
Вся она была тогда в его воли,
Чинил как хотел он с ней се ли, то ли;
А неверна, как и мне, открыла все груди!

* * *

Перестань противляться сугубому жару:
Две девы в твоем сердце вмястятся без свару,
Ибо ежель без любви нельзя быть счастливу,
То кто залюбит больше,
Тот счастлив есть надольше.
Люби Сильвию красну, Ирису учтиву,
И еще мало двух, быть коли надо чиву.

Мощной богини любви сладость так есть многа,
Что на ста олтарях ей жертва есть убога.
Ах! Коль есть сладко сердцу на то попуститься!
Одна любить не рада?
То другу искать надо,
Дабы не престать когда в похоти любиться
И не позабыть того, что в любви чинится.

Не печалься, что будешь столько любви иметь:
Ибо можно с услугой к той и другой поспеть.
Льзя удоволить одну, так же и другую;
Часов во дни довольно,
От той с другой быть вольно.
Удоволив первую, доволь и вторую,
А хотя и десяток, немного сказую!

* * *

Не кажи больше моей днесь памяти слабкой,
Что невозможно в свете жить без любви сладкой,
Не кажи, мое сердце, надобно, чтоб Слава
Больше тысячи Филис возымела права.
Ступай и не противься куды ведет тая:
Сей любви не может быть лучше иная.
Ты выграшь сей пременой: Слава паче красна,
Нежель сто Аминт, Ирис, Сильвий, и всем ясна.

СТИХИ НА РАЗНЫЕ СЛУЧАИ

Песенка, которую я сочинил,
еще будучи в московских школах,
на мой выезд в чужие краи

Весна катит,
Зиму валит,
И уж листик с древом шумит.
Поют птички
Со синички,
Хвостом машут и лисички.

Взрыты брозды,
Цветут грозды,
Кличет щеглик, свищут дрозды,
Льются воды,
И погоды;
Да ведь знатны нам походы.

Канат рвется,
Якорь бьется,
Знать, кораблик понесется.
Ну уж плынь спешно,
Не помешно,
Плыви смело, то успешно.

Ах! широки
И глубоки
Воды морски́, разбьют боки.
Вось заставят,
Не оставят
Добры ветры и приставят.

Плюнь на суку,
Морску скуку,
Держись черней, а знай штуку:
Стать отишно
И не пышно;
Так не будет волн и слышно.

Описание грозы,
бывшия в Гаге

С одной страны гром,
С другой страны гром,
Смутно в возду́хе!
Ужасно в ухе!
Набегли тучи
Воду несучи,
Небо закрыли,
В страх помутили!

Молнии сверкают,
Страхом поражают,
Треск в лесу с перуна,
И темнеет лу́на,
Вихри бегут с прахом,
Полоса рвет махом,
Страшно ревут воды
От той непогоды.

Ночь наступила,
День изменила,
Сердце упало:
Всё зло настало!
Пролил дождь в крышки,
Трясутся вышки,
Сыплются грады,
Бьют вертограды.

Все животны рыщут,
Покоя не сыщут,
Биют себя в груди
Виноваты люди,
Бояся напасти
И чтоб не пропасти,
Руки воздевают,
На небо глашают:

«О солнце красно!
Стань опять ясно,
Разжени тучи,
Слезы горючи,
Столкай премену
Отсель за Вену.
Дхнуть бы зефиром
С тишайшим миром!

А вы, аквилоны,
Будьте как и оны;
Лютость отложите,
Только прохладите.
Побеги вся злоба
До вечного гроба:
Дни нам надо красны,
Приятны и ясны».

1726 или 1727

Стихи похвальные Парижу

Тебя не лучше поля Элисейски:
Всех радостей дом и слáдка покоя,
Где ни зимня нет, ни летнего зноя.

Над тобой солнце по небу катает
Смеясь, а лучше нигде не блистает.
Зефир приятный одевает цвéты
Красны и вόнны чрез многие леты.

Чрез тебя лимфы текут все прохладны,
Нимфы гуляя поют песни складны.
Любо играет и Аполлон с музы
В лиры и в гусли, также и в флейдузы.

Красное место! Драгой берег Сенски!
Где быть не смеет манер деревенски:
Ибо все держишь в себе благородно,
Богам, богиням ты место природно.

Лавр напояют твои сладко воды!
В тебе желают всегда быть все роды:
Точишь млеко, мед и веселье мило,
Какого нигде истинно не было.

Красное место! Драгой берег Сенски!
Кто тя не любит? разве был дух зверски!
А я не могу никогда забыти,
Пока имею здесь на земли быти.

Стихи похвальные России

Начну на флейте стихи печальны,
Зря на Россию чрез страны дальны:
Ибо все днесь мне ее добрόты
Мыслить умом есть много охоты,

Россия мати! свет мой безмерный!
Позволь то, чадо прошу твой верный,