МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
«САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ИНСТИТУТ ГУМАНИТАРНОГО ОБРАЗОВАНИЯ»
Факультет экономики и управления
Кафедра менеджмента и маркетинга
ЭССЕ
по специальности 080507.65 Менеджмент организации
по дисциплине: «Этика и эстетика»
На тему: «Альбер Камю. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде»
Выполнила: студентка 2 курса
Научный руководитель Беляев В.В.
Санкт-Петербург 2010
Связь абсурдности с самоубийством
Альбер Камю в своей работе пытается ответить на единственный по его мнению имеющий значение философский вопрос: «Стоит ли жизнь труда быть прожитой?». Если удастся ответить на него, то станет понятно, в чём же все-таки смысл жизни. Камю рассматривает самоубийство не как социальный феномен, а связывает его с индивидуальным мышлением: "самоубийство подготавливается в безмолвии сердца". И то, что люди называют причинами самоубийства чаще всего просто повод, таким образом, даже друг, случайно выпаливший неподходящее слово может подтолкнуть наружу горечь и скуку в душе самоубийцы.
Любому из нас знаком мир, который поддаётся объяснению, пусть даже если оно нелепо. Что же делать, если всё вокруг внезапно лишается иллюзий, необходимых для жизни? В этом случае можно говорить о чувстве абсурдности, оно и является тем несогласием между человеком и его жизнью. «Все когда-либо помышлявшие о самоубийстве люди сразу признают наличие прямой связи между абсурдностью и тягой к небытию».
Так автор исследует связь между абсурдностью и самоубийством. Но её осознание не решает саму проблему, потому что зачастую, те, кто говорит нет", поступают так, будто сказали "да", и наоборот, самоубийцы часто уверены, что жизнь имеет смысл. И взгляд на жизнь как на бессмыслицу совсем не равен утверждению, что она не стоит того, чтобы ее прожить.
Здесь хочется сразу же задать встречный вопрос автору, силён или слаб тот человек, который что решается на суицид? В поисках ответа на эту дилемму, конечно, невозможно принять однозначное решение. Камю, естественно, не обходит этой темы стороной: «В принципе для человека, который не жульничает с самим собой, действия регулируются тем, что он считает истинным». Потому сам для себя он, вероятнее всего, решает в какую сторону склоняется его поступок. Но разве это не слабость, когда индивид выбирает самый лёгкий способ - не решение, а уход от проблемы? И разве не сила, заглушить присущий любому живому существу инстинкт самосохранения, заставить наложить руки на себя? Ведь мы привыкли жить ещё раньше, чем привыкли мыслить. Абсурдно, что самоубийца выходит и силён в какой-то мере, и слаб, вне зависимости от нависшей над ним ситуации. А вот придерживается ли он логики, или следует за порывом чувств, здесь автор даёт понять: «Всегда просто быть логичным, но почти невозможно быть логичным до самого конца. Столь же логичным, как самоубийцы, идущие до конца по пути своего чувства».
Примером можно привести героиню произведения Анри Барбюса «Нежность». Девушка незнатного происхождения разорвала отношения с лордом, понимая, что не может выйти замуж за любимого. Он получает письма от неё, на следующий день, через один, четыре, шесть и одиннадцать лет спустя. Она пишет о том как любит и живёт без него, и как тяжело восстановиться после этой трагедии. Последнее послание приходит через двадцать лет, в нём говорится о том, что она попросила высылать её письма, написанные одним днём, через определённое время, поставив дату на конвертах будущими числами. И на самом деле она покончила жизнь самоубийством после разрыва отношений на следующий день. Своими действиями она попыталась оградить его от сильнейших страданий, подумала о любимом человеке, в то время как часто самоубийцы забывают о близких, которым принесут горе своим поступком. Хотя дело совсем не в этом, она была логична до самого конца, продумав каждую мелочь, хотя и следовала по пути чувства.
Миф о Сизифе
Чтобы подытожить свои рассуждения об абсурде, Камю приводит миф о Сизифе. Боги решили наказать Сизифа за его неподчинение, земные влечения и неподдельную симпатию к миру, приговорив ежедневно поднимать огромный булыжник на вершину горы, откуда эта глыба неизменно скатывалась вниз. Они полагали будто нет на свете более ужасной кары, чем выполнение ненужной безнадёжной работы. Поэтому героя мифа можно считать человеком абсурдным.
В тот момент, когда возникает пауза между нескончаемыми терзаниями, к герою наконец-то возвращается сознание. Вся трагичность этой истории и состоит в том, что поведение Сизифа осознанно. Тогда можно без тени сомнения провести параллель между современными людьми и героем мифа, ведь зачастую, жизнь также трагична и в то же время абсурдна. Большинство людей выполняет однообразные действия, не создавая нового и даже не помышляя об этом.
Сизифа следует всё же представлять счастливым по мнению Камю, так как его сознание ясное, он пытается победить судьбу, и в итоге обращает мучения в отраду. Его счастье в том, что он теперь борется за вершину, вспоминая о жизни и мире, в которые влюблён.
На этом примере ясно видно воздействие абсурда на человеческую жизнь. Превосходящий мир, о котором говорит Камю, это и есть терзания, которые испытывает герой неся свою тяжёлую ношу. Но именно то, что сознание Сизифа трезво, помогает герою бороться с миром, потому как он понимает что это его собственный выбор, где он руководит. Счастливый он потому, что уясняет и признаёт удручающие условия, но именно так становится выше тех обстоятельств, в которые поставлен.
Таким образом, разобрав само понятие абсурда, Камю выделяет из него первостепенные следствия: ясный рассудок, с чьей помощью и следует противостоять миру, душевная легкость, или свобода, а также разнообразный жизненный опыт. Значит, умный, подключающий сознание, человек абсурда превращает в постоянный регламент жизни то, что являлось тяжким бременем, и соответственно отклоняет самоубийство.
В результате трудов разума возникает чувство абсурда, позволяющее переоценить своё предназначение. Камю даёт известной греческой легенде новое дыхание, связав её с идеей рутинности работы современных людей. Потому что практически нет пользы в статистике, бухгалтерии, бюрократии - они лишь ходят по кругу, выполняя однообразные действия, вместо того, чтобы создавать новые.
В заключение к рассуждениям хочется привести монолог Гамлета
«Кто снес бы плети и глумленье века
Когда б он сам мог дать себе расчет Простым кинжалом?
Кто бы плелся с ношей,
Чтоб охать и потеть под нудной жизнью,
Когда бы страх чего-то после смерти,
Безвестный край, откуда нет возврата
Земным скитальцам, - волю не смущал,
Внушая нам терпеть невзгоды наши
И не спешить к другим, от нас сокрытым?»
абсурдность самоубийство сизиф барбюс
Самоубийство абсурдно само по себе, уже только потому, что никто с того света не возвращался, и не может поведать нам, действительно ли это уход от проблем. Там, за этой тонкой границе неизведанный нами мир, и ни один человек не сможет доказать, что там лучше, или же хуже.
Самоубийство это осознание своей безнадёжности и подавленности. Но в тоже время это смелый шаг в бездну, откуда нет возврата. Жизнь каждого из нас абсурдна в какой-то мере. Каждый сражается с преградами судьбы, стремясь подчинить её себе. Безусловно, существуют «стены» для разума индивида. Мир не может разрешить человеку догнать его, познать истину бытия. Мы не всемогущи, это изобличают нам всякий раз, как только кто-то пытаться побороть стены. На его пути сразу же возникают новые. Рассудительным мнит себя только тот, кто ещё не видит собственных стен, рубежа потенциалам разума. Любопытен также тот факт, что абсурд наличествует только при борьбе и разногласии. Потому как даже кратковременное примирение его убивает.
В жизни каждого из нас наступает момент, когда мы стараемся постигнуть смысл своего существования. Для чего мы нужны на этой земле, для чего рождены на свет, каково предназначение и как должны прожить свою жизнь? Часто людям кажется, что что-то безвозвратно покидает их жизнь, и вроде нужно что-то с этим делать, но что именно и каким образом? Чаще всего эти проблемы остаются открытыми, нерешенными, так как нам элементарно не хватает времени поразмыслить над ними. Рутинные дела затягивают нас в свою огромную чашу. У нас работа, семья, мы захвачены общественными делами. Люди, чьё размеренное существование было подкошено смертью близких, разорением или болезнью, то есть те, в чью жизнь вмешались внешние факторы, ищут выход. Чаще всего этот выход помогают найти окружающие люди, либо внутренний «стержень» человека помогает ему оправиться и не сломаться. Но имеет место и самоубийство. Это происходит тогда, когда уже нет надежды и сил бороться.
По моему мнению, бессмысленно делать шаг навстречу бездне, которая, всё равно, рано или поздно, тебя настигнет. Понятно одно, если жизнь подарена человеку, значит в ней есть смысл. Не стоит лишать себя удовольствия попробовать прожить её так, чтобы в итоге понять, что это того стоило.
Миф о Сизифе (фр. Le Mythe de Sisyphe) - философское эссе Альбера Камю, написанное им в 1942 году. Считается программным произведением в философии абсурдизма.
Это эссе следует рассматривать совместно с другими работами Камю: новеллой «Посторонний», пьесой Калигула и, особенно, эссе Человек бунтующий.[источник?]
1.1 Рассуждение об абсурде
1.2 Человек абсурда
1.3 Абсурдное творчество
1.4 Миф о Сизифе
1.5 Миф о Сизифе (трактат о возвращении)
2 См. также
3 Примечания
Краткое содержание
Эссе, посвящённое Паскалю Пиа, состоит из четырёх глав и приложения.
Рассуждение об абсурде
Камю пытается ответить на единственный, по его мнению, имеющий значение философский вопрос: «Стоит ли жизнь труда быть прожитой?»
Человек абсурда
Как должен жить человек абсурда? Очевидно, этические нормы не применимы, поскольку все они в высшей степени основаны на самооправдании. «Порядочность не нуждается в правилах» «Всё позволено» … речь идёт не о возгласе освобождения и радости, а о горькой констатации. Дальше Камю переходит к настоящим примерам абсурдной жизни. Он начинает с Дон Жуана, серийного соблазнителя, жившего необузданной, постной жизнью.
Следующий пример - актёр, изображающий эфемерные жизни для эфемерной славы.
Третий пример человека абсурда Камю - завоеватель, забывший все обещания вечности ради влияния на человеческую историю.
Абсурдное творчество
В этой главе Камю исследует абсурдное творчество художника.
Миф о Сизифе
Сизиф бросил вызов Богам. Когда пришло время умирать, он попытался сбежать из преисподней. За это Боги решили его наказать: вечно он должен был вкатывать огромный камень в гору, откуда тот неизменно скатывался вниз, и все нужно было начинать сначала. Боги полагали, что на свете нет ничего ужасней, чем тяжёлая и бесполезная работа. Камю считает Сизифа абсурдным героем, который живет полной жизнью, ненавидит смерть и обречен на бессмысленный труд. Сизиф наиболее интересен Камю, когда он спускается к подножию горы к скатившемуся камню. Это поистине трагический момент, в который герой осознает свое безвыходное положение. У него нет надежды, и тяжёлая судьба не может быть преодолена с помощью презрения к ней. Но у Сизифа есть камень, который является его достоянием, и каждый отблеск руды в нём для героя - целый мир. Камю заключает, что «все хорошо» и, что «Сизифа следует представлять себе счастливым».
Автор представляет непрерывный и бессмысленный труд Сизифа как метафору современной жизни, потраченной на бесполезный труд на фабриках и в офисах. «Сегодняшний рабочий каждый день своей жизни трудится над одной и той же задачей, и эта судьба не менее абсурдна. Но это трагично только в редкие моменты, когда это осознаётся».
Миф о Сизифе (трактат о возвращении)
Современный философ Джим Фитцежаральд написал философский трактат "Sysiphus: revisited", в котором представил мысленное путешествие современного человека начала XXI века в мир Сизифа, и задающего вопросы о смысле жизни. В сущности, трактат отдает должное смысловой нагрузке и специфической с точки Камю восприятии жизни, но в то же время, видит Сизифа и его эпистолярный труд сквозь современные войны и наживу денег. В частности, современный человек "Modernus" задается вопросом, сколько долго, будет длиться время бесмысленных современных войн, на что Сизиф отвечает, что войны никогда не имели смысла, и любая война и вооруженный конфликт, являются примером хаоса, "без смысла, без явственных причин и без зримой цели", и уничтожение человека человеком видится как войну за "наживу денег", который никак ни будет иметь роли в его мире, в которую, по его убеждению, попадут все живущие люди, и каждый из них будет вталкивать свою пост-жизненную глыбу в гору, которая будет скатываться вниз, хотят того они или нет, так как абсурд экзистенциализма вечен.
Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже
Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.
Размещено на http://www.allbest.ru/
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования
«Российская академия народного хозяйства
и государственной службы
при Президенте Российской Федерации»
ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЙ ИНСТИТУТ УПРАВЛЕНИЯ
Факультет Государственное и муниципальное управление
Специальность Государственное и муниципальное управление
Реферат по дисциплине:
философия «Миф о Сизифе» Альбер Камю
Выполнила:
Студентка 1го курса очной формы обучения
Ф.И.О. Катона Кристина Роландовна
Группа: 111Б
Проверил: Должность, ученая степень и (или) звание:
Кандидат философских наук, доцент
Дядя Николай Павлович
Хабаровск 2015 г.
Введение
Заключение
Библиографический список
Введение
В современном мире проблема «Сизифа труда» проявляется крайне часто. Много ли сегодня существует людей, которые в своем труде видят определенную цель, которую хотят достичь? Которые трудятся, исходя из интересов и осознания своих действий, а не для того чтобы сделать все свои дела «на скоряк» и заниматься дальше своими делами?
Целью моей работы является рассмотреть и изучить «Сизифов труд» современной учащийся молодежи.
Задачи которые я ставлю в данном реферате следующие:
изложить краткое содержание эссе А. Камю «Миф О Сизифе»;
проанализировать «Сизифов труд» в деятельности современной учащиеся молодежи.
Решив данные задачи, я получу необходимее данные для анализа данной проблемы в современном мире.
Абсурд и самоубийство
«Есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема - проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, значит ответить на фундаментальный вопрос философии. Все остальное - имеет ли мир три измерения, руководствуется ли разум девятью или двенадцатью категориями второстепенно» - такими строчками начинает свое эссе А. Камю. Действительно, насколько важна данная проблема? Она очень сильно связана с проблемой о смысле жизни, поэтому имеет широкое распространение в мире.
Камю рассматривает самоубийство не как социальный, а как индивидуальный акт: «самоубийство подготавливается в безмолвии сердца». И лишь последней каплей в этом решении может стать что-либо внешнее, повод к самоубийству, так как «малости могло быть достаточно, чтобы горечь и скука, скопившиеся в сердце самоубийцы, вырвались наружу». При решении вопроса о причине «необходимо понять ту смертельную игру, которая ведет от ясности в отношении собственного существования к бегству с этого света».
Жизнь во многом -- это привычка, и добровольная смерть - это «признание ничтожности этой привычки». Какое странное чувство приводит разум человека к таким выводам, разрушая его иллюзии относительно мира, а без этих иллюзий связь человека со вселенной рушиться, он становиться посторонним здесь: «чувство абсурдности и есть этот разлад между человеком и его жизнью». Таким образом, Камю медленно переходит к основной теме своей работы -- теме абсурда в жизни: «предметом моего эссе является как раз эта связь между абсурдом и самоубийством».
Но осознание абсурдности не ведёт к разрешению проблемы. Ведь если учесть, что в философии может быть лишь два ответа «да» или «нет», то это не приводит к однозначному ответу, так как «многие, отвечающие «нет», действуют так, словно сказали «да»». Поэтому и не даёт результата мысль о том, что люди уходят из жизни по собственной вили, понимая, что жизнь потеряла смысл.
Абсурдные стены
Все чувства представляют собой вселенные, что так же верно и для отдельных эмоций. Эмоции дают нам переживание прекрасного или пробуждают чувство абсурда, которое в свою очередь «поджидает нас на каждом углу». Это чувство неуловимо и этим заслуживает к себе особого внимания.
«Мы начинаем с атмосферы абсурда. Конечной же целью является постижение вселенной абсурда и той установки сознания, которая высвечивает в мире этот неумолимый лик».
«Скука является результатом машинальной жизни, но она же приводит в движение сознание». Это пробуждение приводит к двум исходам: возвращение назад к обыденному, либо окончательное пробуждение, которое может закончиться самоубийством или «восстановлением хода жизни». Тем самым скука приносит пробуждение сознание и зарождение абсурда.
Человек постоянно рвётся в будущее, а когда достигает желаемой точки во времени, то понимает свою зависимость от него и желает отречься. «Этот бунт плоти и есть абсурд».
«Основанием любой красоты является нечто нечеловеческое». Понимая это, человек осознаёт свою отрешённость от вселенной. Она удаляется от нас, становиться враждебной; иллюзорные декорации рушатся. Эта чуждость мира, к которому мы принадлежим - абсурд.
Далее автор приводит ещё несколько проявлений абсурдности, говоря так же, что его интересует не столько проявление этого чувства, сколько его последствия. Камю приводит доказательство Аристотеля о разуме запутавшимся в самом себе во время доказательства - первый порочный круг. «Чтобы понять мир, человек должен свести его к человеческому, наложить на него свою печать», только в таком случае мы можем познать окружающий нас мир. Разум постоянно стремиться к Единому, и, преодолевая это противоречие, он «доказывает существование различия и многообразия, которые пытался преодолеть» -- второй порочный круг. Таким образом, наши желания всегда наталкиваются на «непреодолимую стену». Автор верен в том, что истинное познание невозможно.
Мир неразумен, а столкновение в нём «иррациональности и исступленного желания ясности» -- абсурдно. Это и есть единственная связь человека с миром. И когда она осознается, то становиться «болезненной страстью». «Почему сердце не сгорает в миг появления чувства абсурда?»
Философское самоубийство
« Чувство абсурда не равнозначно понятию абсурда». На этом фоне будет рассмотрена проблема самоубийства, «как уходят и почему остаются».
Приостанавливая своё рассуждение, Камю решает детально рассмотреть понятие абсурда. Оно не есть состояние предмета, но рождается лишь при столкновении двух сравниваемых элементов: «действия с лежащим за пределами этого действия миром». «Оно тем больше, чем сильнее разрыв между терминами сравнения». Тем самым абсурд не существует отдельно в мире или в человеке, а является связью между ними.
Человек знает, что он хочет, что ему предлагает мир и что его объединяет с миром. И из этой цепочки-триады невозможно выкинуть ни один элемент, потому что это уничтожит всё. Первый принцип метода Камю: «Если я намерен решить какую-то проблему, то мое решение не должно уничтожать одну из ее сторон». «Условием моего исследования является сохранение того, что меня уничтожает», то есть невозможно удалить абсурд - это нарушит ход всего рассуждения. В этой логике нельзя принимать согласие, ведь «абсурд имеет смысл, когда с ним не соглашаются». Человек раз принявший что-либо за истину, уже не сможет избавиться от этого.
Шестов считает, что единственным выходом в разрешении абсурда, в избавлении от иррациональности может быть обращение к Богу, пусть даже он будет «злобным и ненавистным, непостижимым и противоречивым». «Величие Бога в его непоследовательности. Его бесчеловечность оказывается доказательством его существования».
Для Кьеркегора христианство было отчаянием, а после становиться спасением, уничтожающим абсурд, «абсурд -- это грех без Бога».
Экзистенциальный подход Камю называет - философским самоубийством, Бог экзистенциалистов - Отрицание (отрицание человеческого разума).
Абсурдный человек
Для абсурдного человека нет вечности. Он принимает то время, которое «ему отпущено жизнью». Мораль воспринимается только одна: данная Богом, он живёт без этого бога. Вся жизнь пронизана бунтом. Человек изначально невиновен, но вседозволенность не означает полной безнаказанности. «Абсурд показывает лишь равноценность последствий всех действий». Абсурдный человек принимает ответственность за свои действия, а не вину за них. Этот опыт долга послужит последующему времени. «Итогом поисков абсурдного ума оказываются не правила этики, а живые примеры, доносящие до нас дыхание человеческих жизней». Сама природа опыта для такого ума безразлична, так как первый приносит пользу только когда осознаётся. сизифов труд абсурдный самоубийство
Донжуанство
Дон Жуан любит всех женщин одинаково пылко и не стремиться найти возвышенного чувства. Он принимает один из принципов абсурдного познания: отдаёт предпочтение не качественной, а количественной характеристике опыта. «Он покидает женщину вовсе не потому, что больше ее не желает. Но он желает другую, а это не то же самое». Его нельзя назвать несчастным, потому что «печальными бывают по двум причинам: либо по незнанию, либо из-за несбыточности надежд». А в нём нет надежд, и он знает пределы своего разума, в них-то он и гениален. Дон Жуан являясь вульгарным символом соблазнителя, осознаёт это, и потому абсурден. В этом бесконечном потоке любви он не теряет себя, не растворяется в другом человеке, оставляя силы души на бунт с миром. По мнению автора, герой готов к расплате за свою жизнь, готов понести насмешки и наказания.
Камю приводит два варианта смерти Дон Жуана: смерть от руки недоброжелателя, желающего покарать распутника и добровольное заточение в монастырь. Последнее вряд ли можно считать раскаянием; он «поклоняется и служит Богу так, как ранее служил жизни».
Для современного человека театр это место, где можно набраться опыта, применительного к своей жизни, без затраты на то большого количества сил. Это есть надежда на что-либо лучшее для себя, но для абсурдного человека не существует надежды. Он «появляется, когда с надеждами покончено, когда ум уже не восхищается игрой, а вступает в нее». Судьба актёра абсурдна: он живёт своими ролями, и они живут в нём. Абсурдно противоречие в единстве многих душ в одном теле. Эти роли живут в различных эпохах, и актёр, исполняя их, путешествует во времени. Но, не смотря ни на что, главная кара жизни настигнет его именно в его время - смерть. «Как и для абсурдного человека, преждевременная смерть непоправима для актера. Ничем не возместишь те лица и века, которые он не успел воплотить на сцене».
Камю сравнивает актёров с путешественника: их путь -- это время, а цель - души.
Церковь не принимает такого поведения актёров, считая его еретическим.
Завоевание
За всю жизнь человек ищет доказательства лишь одной истине. «Если она очевидна, для жизни достаточно ее одной». Приходит время и индивиду надо сделать выбор: созерцание или действие. Именно это и будет означать, что он стал человеком. Камю выбирает для себя действие, ибо не терпит компромиссов. Это означает принять сторону абсурда, борьбы. Величие для завоевателя не значит победы, потому что Высшую победу над миром человек не в силах свершить.
«Человек есть цель в себе. И он является своей единственной целью». Цель эта познание истины. Понимая своё величие своего разума, хотя бы на некоторое время, человек возвеличивает себя, считая «богоравным». Завоеватель - человек, живущий такими моментами величия. Единственная роскошь для него - «человеческие отношения».
Для разума нет вечности, она не постижима. И поэтому главное наказание - смерть, котором всё заканчивается. Завоеватель пытается завоевать и её, призывая раньше времени.
Те же люди, что спорят с действием, выбирают созерцание, вечность мира. Они поклоняются смерти, принимая её. Они противоположность завоевателю. Переживая испытания своей судьбы, человек может сочувствовать сам себе. Но на это способны лишь сильные духом.
Миф о Сизифе
«Боги приговорили Сизифа поднимать огромный камень на вершину горы, откуда эта глыба неизменно скатывалась вниз. У них были основания полагать, что нет кары ужасней, чем бесполезный и безнадежный труд».
Камю считает героя этого мифа абсурдным человеком. «Таков он и в своих страстях, и в страданиях». Сизиф получает наказание за свои земные страсти, неподчинение богам и искреннюю любовь к миру.
Интересно состояние героя в момент недлительной остановки - паузы между бесконечными страданиями. Именно в этот момент к нему возвращается сознание. Трагичность мифа основана на сознательном поведении Сизифа.
Камю сравнивает жизнь современного человека с этим мифом, считая её столь же трагичной и во многом абсурдной. Действия людей рутинны, однообразны и не приносят никакой пользы. Мысль о схожести труда Сизифа с работой современных людей неоспорима. Ведь мало пользы в бюрократии, статистике и подобных видах деятельности. Они не создают нового, а лишь повторяют рутинные действия. Счастье Сизифа в его труде и том, что он видит смысл в этом.
«Сизифов труд» в жизни современной учащиеся молодёжи
Как я уже приводила пример выше, «сизифов труд» проявляется в действиях человека, в его рутинной работе. Если рассматривать в качестве сферы выделения данного мифа в плане учащийся молодежи, то можно увидеть, что данный термин полностью можно применить к ней.
На сегодняшний день, день информационных технологий молодежь качественно изменилась. Она стала намного ленивее, пассивнее. От нее мало что ожидаешь! Лишь единицы могут правильно направить свои умения в нужное русло, и трудиться не на авось, а качественно!
Что двигает нынешней молодежью? Неужели многообразие различно-применимых гаджетов? Доступность массовой информации и легкость ее получения? Что мешает ученикам/студентам добывать знания, а не заходить на сайт первой ссылки, скопировать и вставлять в свою работу текст даже не читая содержимого?
Так многие студенты пишут свои работы. А в чем смысл этой работы? Отмазаться от преподавателя своими листами, сказать я все сделал получить оценку и уйти? А где толк от этого? Разве таким образом можно получить знания и применят их в жизни? я считаю что это бестолковая работа, она не имеет никакого смысла. В первую очередь студент учится для себя, развивая свои навыки и умения, а не для кого-то.
Так же в данный пример можно привести такую ситуацию:
идет лекция, многие студенты садятся на задние парты, чтобы повалять дурака, поспать. Они думают что преподаватель их там не увидит, ходят на пары для галочки. Я считаю это неправильным.
Когда я еще училась в школе, наша учительница по обществознанию сказала такую вещь: «Если вы пришли на урок, старайтесь вынести из него максимум полезной информации. Вам от этого хуже не станет. Какой смысл приходить, и делать то что тебе вздумается. Какая будет продуктивность от этого? Ничего не вынося с урока, вы потратили час занятий в пустую, таким образом лучше вообще не приходите на занятия, мне от этого хуже не станет, а вам явно станет». Нас в группе было 10 человек. И все восприняли данную информацию серьезно. Лично я для себя уяснила, что действительно, приходя на занятия и вынося от туда хоть что-то, я получаю для себя лично больше пользы, чем срывая уроки и т.д. Я стараюсь придерживаться данного принципа, потому что он мне кажется правильным.
И всякий раз когда я начинаю отвлекаться, что-то напоминает мне эти слова, и я возвращаюсь к усвоении информации. Это не потому, что нас запугали когда-то или что-то подобное еще, это потому что я осознаю смысл сказанных нам слов тогда, и стараюсь потратить свое время с пользой.
Я считаю, что каждый студент, если не хочет видеть в своей учебе какой-то рутинности, он должен как минимум заинтересовать себя учебой, ведь не бывает так что человеку неинтересна какая-то дисциплина, бывает что преподаватель преподносит ее слишком скучно и неинтересно, тогда он должен сам заинтересовать себя этим, поиском какой-нибудь нестандартной информации.
От этого зависит его будущая жизнь, как она будет складываться, в рутине, или стараниях.
Заключение
В заключении своего реферата, я могу сказать что «сизифов труд» присутствует практически во всех действиях человека. Человек должен понять, что ему нужно избавляться от него.
Разве времени достаточно, чтобы заниматься бессмысленной деятельностью? Правильно расставив свои приоритеты, человек занимается строением своей жизни. Будет ли жизнь наполнена интересом или рутинной это решение абсолютного каждого. каждый сам строит свою жизнь, выстраивает эти поэтапные ступеньки. Но у кого-то эти ступеньки введут «вверх», в далекое будущее, а у кого-то «вниз», возможно к потере смысла жизни, утраты веры в Бога и т.д.
Все знают, что рано или поздно к нему приходит смерть, так что, лучше свои дни наполнить чем-то необычным, каким-то делом которое будет удовлетворять ваши духовные потребности, или неизменно ходить на работу как на каторгу, живя перерывом до обеда, выходных, отпуска и т.д. Труд должен быть осознанным и благим. Он не должен приносить моральной истощенности.
Каждый человек выбирает сам работать ему или трудиться. Исходя из данного выбора, можно говорить о том, что человек счастлив, или нет.
Библиографический список
1. А. Камю «Миф о Сизифе» эссе об абсурде
Размещено на Allbest.ru
Подобные документы
Альбер Камю - французский писатель и философ, "Совесть Запада". Ориентированность произведений Камю на социальные явления. Готовность людей покончить с собой ради идей или иллюзий, служащих основанием их жизни. Связь между абсурдом и самоубийством.
эссе , добавлен 29.04.2012
Исследование связи абсурдности с самоубийством. Описания истории героини произведения А. Барбюса "Нежность". Характеристика воздействия абсурда на человеческую жизнь на примере мифа о Сизифе. Анализ качеств человека, способного отклонить самоубийство.
эссе , добавлен 29.04.2011
Тема абсурда и самоубийства, путей преодоления абсурдности бытия в творчестве Альбера Камю. Сущность человека бунтующего и анализ метафизического, исторического бунта в философском эссе "Человек бунтующий". Размышления Камю об искусстве как форме бунта.
реферат , добавлен 30.11.2010
Экзистенциализм как умонастроение человека XX века, утратившего веру в разум исторический и научный. "Миф о Сизифе" Альбера Камю, место темы самоубийства в работе. Жизнь и смерть, смысл жизни как вечные темы искусства и экзистенциалистской философии.
презентация , добавлен 16.12.2013
Проблема абсурда и сознания. Идея абсурда у Камю. Сравнение с пониманием абсурда Достоевским. Идея самоубийства у Камю. Нелогичность логического самоубийства. Отношение Достоевского и Камю к религии и Богу. Метафизический, нигилизм и исторический бунт.
курсовая работа , добавлен 06.11.2016
Единство объекта и субъекта (человека и мира) в основе экзистенциализма как философского направления XX века. Сущность и особенности экзистенциалистской философии Жан-Поля Сартра и Альбера Камю. Влияние философии экзистенциализма на жизнь человека.
реферат , добавлен 23.09.2016
Отношение к добровольной смерти как к свободе в учении древнеримского философа-стоика Сенеки. Взгляд на проблему самоубийства Альбера Камю. Его осознание жизни как иррационалистического хаотического потока. Возможность реализации человека в мире абсурда.
реферат , добавлен 03.05.2016
Понятие и сущность экзистенциализма в философском аспекте, а также характеристика взглядов его основных представителей – С.О. Кьеркегора, К. Ясперса, М. Хайдеггера, А. Камю, Ж.-П. Сартра. Анализ различий подлинности и неподлинности существования человека.
реферат , добавлен 22.12.2010
Экзистенциализм как философское направление. Влияние абсурда на человеческое бытие. Повесть "Посторонний" Альбера Камю, основанная на философском мировоззрении автора, осознании абсурдности бытия и неразумности мира, что является первопричиной бунта.
реферат , добавлен 12.01.2011
Экзистенциализм как особое направление в философии, акцентирующее своё внимание на уникальности бытия человека. Вклад в глубокое понимание духовной жизни человека Альбер Камю. Борьба человека за обретение свободы через несчастья и их преодоление.
Абсурд и самоубийство
Есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема – проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, – значит ответить на фундаментальный вопрос философии. Все остальное – имеет ли мир три измерения, руководствуется ли разум девятью или двенадцатью категориями – второстепенно. Таковы условия игры: прежде всего нужно дать ответ. И если верно, как того хотел Ницше, что заслуживающий уважения философ должен служить примером, то понятна и значимость ответа – за ним последуют определенные действия. Эту очевидность чует сердце, но в нее необходимо вникнуть, чтобы сделать ясной для ума.
Как определить большую неотложность одного вопроса в сравнении с другим? Судить должно по действиям, которые следуют за решением. Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь умирал за онтологический аргумент. Галилей отдавал должное научной истине, но с необычайной легкостью от нее отрекся, как только она стала опасной для его жизни. В каком-то смысле он был прав. Такая истина не стоила костра. Земля ли вертится вокруг Солнца, Солнце ли вокруг Земли – не все ли равно? Словом, вопрос это пустой. И в то же время я вижу, как умирает множество людей, ибо, по их мнению, жизнь не стоит того, чтобы ее прожить. Мне известны и те, кто, как ни странно, готовы покончить с собой ради идей или иллюзий, служащих основанием их жизни (то, что называется причиной жизни, оказывается одновременно и превосходной причиной смерти). Поэтому вопрос о смысле жизни я считаю самым неотложным из всех вопросов. Как на него ответить? По-видимому, имеются всего два метода осмысления всех существенных проблем – а таковыми я считаю лишь те, которые грозят смертью или удесятеряют страстное желание жить… <…>
Самоубийство всегда рассматривалось исключительно в качестве социального феномена. Мы же, напротив, с самого начала ставим вопрос о связи самоубийства с мышлением индивида. Самоубийство подготавливается в безмолвии сердца, подобно Великому Деянию алхимиков 1 . Сам человек ничего о нем не знает, но в один прекрасный день стреляется или топится. Об одном самоубийце-домоправителе мне говорили, что он сильно изменился, потеряв пять лет назад дочь, что эта история его "подточила". Трудно найти более точное слово. Стоит мышлению начаться, и оно уже подтачивает. Поначалу роль общества здесь не велика. Червь сидит в сердце человека, там его и нужно искать. Необходимо понять ту смертельную игру, которая ведет от ясности в отношении собственного существования к бегству с этого света.
Причин для самоубийства много, и самые очевидные из них, как правило, не самые действенные. Самоубийство редко бывает результатом рефлексии (такая гипотеза, впрочем, не исключается). Развязка наступает почти всегда безотчетно. Газеты сообщают об "интимных горестях" или о "неизлечимой болезни". Такие объяснения вполне приемлемы. Но стоило бы выяснить, не был ли в тот день равнодушен друг отчаявшегося – тогда виновен именно он. Ибо и этой малости могло быть достаточно, чтобы горечь и скука, скопившиеся в сердце самоубийцы, вырвались наружу.
Но если трудно с точностью зафиксировать мгновение, неуловимое движение, при котором избирается смертный жребий, то намного легче сделать выводы из самого деяния. В известном смысле, совсем как в мелодраме, самоубийство равносильно признанию. Покончить с собой значит признаться, что жизнь кончена, что она сделалась непонятной. Не будем, однако, проводить далеких аналогий, вернемся к обыденному языку. Признается попросту, что "жить не стоит". Естественно, жить всегда нелегко. Мы продолжаем совершать требуемые от нас действия по самым разным причинам, прежде всего в силу привычки. Добровольная смерть предполагает, пусть инстинктивное, признание ничтожности этой привычки, осознание отсутствия какой бы то ни было причины для продолжения жизни, понимание бессмысленности повседневной суеты, бесполезности страдания.
Каково же это смутное чувство, лишающее ум необходимых для жизни грез? Мир, который поддается объяснению, пусть самому дурному, – этот мир нам знаком. Но если вселенная внезапно лишается как иллюзий, так и познаний, человек становится в ней посторонним. Человек изгнан навек, ибо лишен и памяти об утраченном отечестве, и надежды на землю обетованную. Собственно говоря, чувство абсурдности и есть этот разлад между человеком и его жизнью, актером и декорациями. Все когда-либо помышлявшие о самоубийстве люди сразу признают наличие прямой связи между этим чувством и тягой к небытию.
<…> Самоубийство совершают потому, что жить не стоит, – конечно, это истина, но истина бесплодная, трюизм. Разве это проклятие существования, это изобличение жизни во лжи суть следствия того, что у жизни нет смысла? Разве абсурдность жизни требует того, чтобы от нее бежали – к надежде или к самоубийству? Вот что нам необходимо выяснить, проследить, понять, отбросив все остальное. Ведет ли абсурд к смерти? Эта проблема первая среди всех других, будь то методы мышления или бесстрастные игрища духа. Нюансы, противоречия, всеобъясняющая психология, умело привнесенная "духом объективности", – все это не имеет ничего общего с этим страстным исканием. Ему потребно неправильное, то есть логичное, мышление. Это нелегко дается. Всегда просто быть логичным, но почти невозможно быть логичным до самого конца. Столь же логичным, как самоубийцы, идущие до конца по пути своего чувства. Размышление по поводу самоубийства позволяет мне поставить единственную проблему, которая меня интересует: существует ли логика, приемлемая вплоть до самой смерти? Узнать это я смогу только с помощью рассуждения, свободного от хаоса страстей и исполненного светом очевидности. Так намечается начало рассуждения, которое я называю абсурдным. <…>
Абсурдные стены
<…> Начало всех великих действий и мыслей ничтожно. Великие деяния часто рождаются на уличном перекрестке или у входа в ресторан. Так и с абсурдом. Родословная абсурдного мира восходит к нищенскому рождению. Ответ "ни о чем" на вопрос, о чем мы думаем, в некоторых ситуациях есть притворство. Это хорошо знакомо влюбленным. Но если ответ искренен, если он передает то состояние души, когда пустота становится красноречивой, когда рвется цепь каждодневных действий и сердце впустую ищет утерянное звено, то здесь как будто проступает первый знак абсурдности.
Бывает, что привычные декорации рушатся. Подъем, трамвай, четыре часа в конторе или на заводе, обед, трамвай, четыре часа работы, ужин, сон; понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, все в том же ритме – вот путь, по которому легко идти день за днем. Но однажды встает вопрос "зачем?". Все начинается с этой окрашенной недоумением скуки. "Начинается" вот что важно. Скука является результатом машинальной жизни, но она же приводит в движение сознание. Скука пробуждает его и провоцирует дальнейшее: либо бессознательное возвращение в привычную колею, либо окончательное пробуждение. А за пробуждением рано или поздно идут следствия: либо самоубийство, либо восстановление хода жизни. Скука сама по себе омерзительна, но здесь я должен признать, что она приносит благо. Ибо все начинается с сознания, и ничто помимо него не имеет значения. Наблюдение не слишком оригинальное, но речь как раз и идет о самоочевидном. <…>
Изо дня в день нас несет время безотрадной жизни, но наступает момент, когда приходится взваливать ее груз на собственные плечи. Мы живем будущим: "завтра", "позже", "когда у тебя будет положение", "с возрастом ты поймешь". Восхитительна эта непоследовательность – ведь в конце концов наступает смерть. Приходит день, и человек замечает, что ему тридцать лет. Тем самым он заявляет о своей молодости. Но одновременно он соотносит себя со временем, занимает в нем место, признает, что находится в определенной точке графика. Он принадлежит времени и с ужасом осознает, что время – его злейший враг. Он мечтал о завтрашнем дне, а теперь знает, что от него следовало бы отречься. Этот бунт плоти и есть абсурд.
Стоит спуститься на одну ступень ниже – и мы попадаем в чуждый нам мир. Мы замечаем его "плотность", видим, насколько чуждым в своей независимости от нас является камень, с какой интенсивностью нас отрицает природа, самый обыкновенный пейзаж. Основанием любой красоты является нечто нечеловеческое. Стоит понять это, и окрестные холмы, мирное небо, кроны деревьев тут же теряют иллюзорный смысл, который мы им придавали. Отныне они будут удаляться, превращаясь в некое подобие потерянного рая. Сквозь тысячелетия восходит к нам первобытная враждебность мира. Он становится непостижимым, поскольку на протяжении веков мы понимали в нем лишь те фигуры и образы, которые сами же в него и вкладывали, а теперь у нас больше нет сил на эти ухищрения. Становясь самим собой, мир ускользает от нас. Расцвеченные привычкой, декорации становятся тем, чем они были всегда. Они удаляются от нас. Подобно тому, как за обычным женским лицом мы неожиданно открываем незнакомку, которую любили месяцы и годы, возможно, настанет пора, когда мы станем стремиться к тому, что неожиданно делает нас столь одинокими. Но время еще не пришло, и пока что у нас есть только эта плотность и эта чуждость мира – этот абсурд.
Люди также являются источником нечеловеческого. В немногие часы ясности ума механические действия людей, их лишенная смысла пантомима явственны во всей своей тупости. Человек говорит по телефону за стеклянной перегородкой; его не слышно, но видна бессмысленная мимика. Возникает вопрос: зачем же он живет? Отвращение, вызванное бесчеловечностью самого человека, пропасть, в которую мы низвергаемся, взглянув на самих себя, эта "тошнота", как говорит один современный автор 2 , – это тоже абсурд. Точно так же нас тревожит знакомый незнакомец, отразившийся на мгновение в зеркале или обнаруженный на нашей собственной фотографии, – это тоже абсурд...
Наконец, я подхожу к смерти и тем чувствам, которые возникают у нас по ее поводу. О смерти все уже сказано, и приличия требуют сохранять здесь патетический тон. Но что удивительно: все живут так, словно "ничего не знают". Дело в том, что у нас нет опыта смерти. Испытанным, в полном смысле слова, является лишь то, что пережито, осознано. У нас есть опыт смерти других, но это всего лишь суррогат, он поверхностен и не слишком нас убеждает. Меланхолические условности неубедительны. Ужасает математика происходящего. Время страшит нас своей доказательностью, неумолимостью своих расчетов. На все прекрасные рассуждения о душе мы получали от него убедительные доказательства противоположного. В неподвижном теле, которое не отзывается даже на пощечину, души нет. Элементарность и определенность происходящего составляют содержание абсурдного чувства. В мертвенном свете рока становится очевидной бесполезность любых усилий. Перед лицом кровавой математики, задающей условия нашего существования, никакая мораль, никакие старания не оправданы a priori. <…>
По-своему интеллект также говорит мне об абсурдности мира. Его оппонент, каковым является слепой разум, может сколько угодно претендовать на полную ясность – я жду доказательств и был бы рад получить их. Но, несмотря на вековечные претензии, несмотря на такое множество людей, красноречивых и готовых убедить меня в чем угодно, я знаю, что все доказательства ложны. Для меня нет счастья, если я о нем не знаю. Этот универсальный разум, практический или моральный, этот детерминизм, эти всеобъясняющие категории – тут есть над чем посмеяться честному человеку. Все это не имеет ничего общего с умом, отрицает его глубочайшую суть, состоящую в том, что он порабощен миром. Судьба человека отныне обретает смысл в этой непостижимой и ограниченной вселенной. Над ним возвышается, его окружает иррациональное – и так до конца его дней. Но когда к нему возвращается ясность видения, чувство абсурда высвечивается и уточняется.
Я говорил, что мир абсурден, но это сказано чересчур поспешно. Сам по себе мир просто неразумен, и это все, что о нем можно сказать. Абсурдно столкновение между иррациональностью и исступленным желанием ясности, зов которого отдается в самых глубинах человеческой души. Абсурд равно зависит и от человека, и от мира. Пока он – единственная связь между ними. Абсурд скрепляет их так прочно, как умеет приковывать одно живое существо к другому только ненависть. Это все, что я могу различить в той безмерной вселенной, где мне выпал жребий жить. Остановимся на этом подробнее. Если верно, что мои отношения с жизнью регулируются абсурдом, если я проникаюсь этим чувством, когда взираю на мировой спектакль, если я утверждаюсь в мысли, возлагающей на меня обязанность искать знание, то я должен пожертвовать всем, кроме достоверности. И чтобы удержать ее, я должен все время иметь ее перед глазами. Прежде всего я должен подчинить достоверности свое поведение и следовать ей во всем. Я говорю здесь о честности. Но прежде я хотел бы знать: может ли мысль жить в этой пустыне? <…>
Абсурдность становится болезненной страстью с того момента, как осознается. Но можно ли жить такими страстями, можно ли принять основополагающий закон, гласящий, что сердце сгорает в тот самый миг, как эти страсти пробуждаются в нем? <…>
Дойдя до своих пределов, ум должен вынести приговор и выбрать последствия. Таковыми могут быть самоубийство и возражение. Но я предлагаю перевернуть порядок исследования и начать со злоключений интеллекта, чтобы затем вернуться к повседневным действиям. Для этого нам нет нужды покидать пустыню, в которой рождается данный опыт. Мы должны знать, к чему он ведет. Человек сталкивается с иррациональностью мира. Он чувствует, что желает счастья и разумности. Абсурд рождается в этом столкновении между призванием человека и неразумным молчанием мира. Это мы должны все время удерживать в памяти, не упускать из виду, поскольку с этим связаны важные для жизни выводы. Иррациональность, человеческая ностальгия и порожденный их встречей абсурд – вот три персонажа драмы, которую необходимо проследить от начала до конца со всей логикой, на какую способна экзистенция.
Философское самоубийство
<…> Жить под этим удушающим небом – значит либо уйти, либо остаться. Необходимо знать, как уходят и почему остаются. Так определяется мною проблема самоубийства, и с этим связан мой интерес к выводам экзистенциальной философии.
Но я хотел бы ненадолго свернуть с прямого пути. До сих пор абсурд описывался нами извне. Однако мы можем задать вопрос о том, насколько ясно это понятие, провести анализ его значения, с одной стороны, и его следствий – с другой.
Если я обвиню невиновного в кошмарном преступлении, если заявлю добропорядочному человеку, что он вожделеет к собственной сестре, то мне ответят, что это абсурд. В этом возмущении есть что-то комическое, но для него имеется и глубокое основание. Добропорядочный человек указывает на антиномию между тем актом, который я ему приписываю, и принципами всей его жизни. "Это абсурд" означает "это невозможно", а кроме того, "это противоречиво". Если вооруженный ножом человек атакует группу автоматчиков, я считаю его действие абсурдным. Но оно является таковым только из-за диспропорции между намерением и реальностью, из-за противоречия между реальными силами и поставленной целью. Равным образом мы расценим как абсурдный приговор, противопоставив ему другой, хотя бы внешне соответствующий фактам. Доказательство от абсурда также осуществляется путем сравнения следствий данного рассуждения с логической реальностью, которую стремятся установить. Во всех случаях, от самых простых до самых сложных, абсурдность тем больше, чем сильнее разрыв между терминами сравнения. Есть абсурдные браки, вызовы судьбе, злопамятства, молчания, абсурдные войны и абсурдные перемирия. В каждом случае абсурдность порождается сравнением. Поэтому у меня есть все основания сказать, что чувство абсурдности рождается не из простого исследования факта или впечатления, но врывается вместе со сравнением фактического положения дел с какой-то реальностью, сравнением действия с лежащим за пределами этого действия миром. По существу, абсурд есть раскол. Его нет ни в одном из сравниваемых элементов. Он рождается в их столкновении.
Следовательно, с точки зрения интеллекта я могу сказать, что абсурд не в человеке (если подобная метафора вообще имеет смысл) и не в мире, но в их совместном присутствии. Пока это единственная связь между ними. Если держаться очевидного, то я знаю, чего хочет человек, знаю, что ему предлагает мир, а теперь еще могу сказать, что их объединяет. Нет нужды вести дальнейшие раскопки. Тому, кто ищет, достаточно одной-единственной достоверности. Дело за тем, чтобы вывести из нее все следствия.
Непосредственное следствие есть одновременно и правило метода. Появление этой своеобразной триады не представляет собой неожиданного открытия Америки. Но у нее то общее с данными опыта, что она одновременно бесконечно проста и бесконечно сложна. Первой в этом отношении характеристикой является неделимость: уничтожить один из терминов триады – значит уничтожить всю ее целиком. Помимо человеческого ума нет абсурда. Следовательно, вместе со смертью исчезает и абсурд, как и все остальное. Но абсурда нет и вне мира. На основании данного элементарного критерия я могу считать понятие абсурда существенно важным и полагать его в качестве первой истины. Так возникает первое правило вышеупомянутого метода: если я считаю нечто истинным, я должен его сохранить. Если я намерен решить какую-то проблему, то мое решение не должно уничтожать одну из ее сторон. Абсурд для меня единственная данность. Проблема в том, как выйти из него, а также в том, выводится ли с необходимостью из абсурда самоубийство. Первым и, по сути дела, единственным условием моего исследования является сохранение того, что меня уничтожает, последовательное соблюдение всего того, что я считаю сущностью абсурда. Я определил бы ее как противостояние и непрерывную борьбу.
Проводя до конца абсурдную логику, я должен признать, что эта борьба предполагает полное отсутствие надежды (что не имеет ничего общего с отчаянием), неизменный отказ (его не нужно путать с отречением) и осознанную неудовлетворенность (которую не стоит уподоблять юношескому беспокойству). Все, что уничтожает, скрывает эти требования или идет вразрез с ними (прежде всего это уничтожающее раскол согласие), разрушает абсурд и обесценивает предлагаемую установку сознания. Абсурд имеет смысл, когда с ним не соглашаются. <…>
Если взять философов-экзистенциалистов, то я вижу, что все они предлагают бегство. Их аргументы довольно своеобразны; обнаружив абсурд среди руин разума, находясь в замкнутой, ограниченной вселенной человека, они обожествляют то, что их сокрушает, находя основание для надежд в том, что лишает всякой надежды. Эта принудительная надежда имеет для них религиозный смысл. <…>
Если абсурд и существует, то лишь во вселенной человека. В тот миг, когда понятие абсурда становится трамплином в вечность, оно теряет связь с ясностью человеческого ума. Абсурд перестает быть той очевидностью, которую человек констатирует, не соглашаясь с нею. Борьба прекращается. Абсурд интегрирован человеком, и в этом единении утеряна его сущность: противостояние, разрыв, раскол. Этот скачок является уверткой. <…>
В этом состоянии абсурда нужно жить. Я знаю, каково его основание: ум и мир, подпирающие друг друга, но неспособные соединиться. <…>
Я решусь назвать экзистенциальный подход философским самоубийством. Это не окончательный приговор, а просто удобный способ для обозначения того движения мысли, которым она отрицает самое себя и стремится преодолеть себя с помощью того, что ее отрицает. Отрицание и есть Бог экзистенциалиста. Точнее, единственной опорой этого Бога является отрицание человеческого разума. <…>
Еще раз заметим, что предпринятое в данном эссе рассуждение совершенно чуждо наиболее распространенной в наш просвещенный век установке духа: той, что опирается на принцип всеобщей разумности и нацелена на объяснение мира. Нетрудно объяснять мир, если заранее известно, что он объясним. Эта установка сама по себе законна, но не представляет интереса для нашего рассуждения. Мы рассматриваем логику сознания, исходящего из философии, полагающей мир бессмысленным, но в конце концов обнаруживающего в мире и смысл, и основание. <…>
Абсурдная свобода
<…> В мире, который окружает, задевает, подталкивает меня, я могу отрицать все, кроме этого хаоса, этого царственного случая, этого божественного равновесия, рождающегося из анархии. Не знаю, есть ли у этого мира превосходящий его смысл. Знаю только, что он мне неизвестен, что в данный момент он для меня непостижим. Что может значить для меня значение, лежащее за пределами моего удела? Я способен к пониманию только в человеческих терминах. Мне понятно то, к чему я притрагиваюсь, что оказывает мне сопротивление. Понимаю я также две достоверности – мое желание абсолюта и единства, с одной стороны, и несводимость этого мира к рациональному и разумному принципу – с другой. И я знаю, что не могу примирить эти две противоположные достоверности. Какую еще истину я мог бы признать, не впадая в обман, не примешивая надежду, каковой у меня нет и которая бессмысленна в границах моего удела?
Будь я деревом или животным, жизнь обрела бы для меня смысл. Вернее, проблема смысла исчезла бы вовсе, так как я сделался бы частью этого мира. Я был бы этим миром, которому ныне противостою всем моим сознанием, моим требованием вольности. Ничтожный разум противопоставил меня всему сотворенному, и я не могу отвергнуть его росчерком пера. Я должен удержать то, что считаю истинным, что кажется мне очевидным, даже вопреки собственному желанию. Что иное лежит в основе этого конфликта, этого разлада между миром и сознанием, как не само сознание конфликта? Следовательно, чтобы сохранить конфликт, мне необходимо непрестанное, вечно обновляющееся и всегда напряженное сознание. В нем мне необходимо удерживать себя. Вместе с ним в человеческую жизнь вторгается абсурд – столь очевидный и в то же время столь труднодостижимый – и находит в ней отечество. Но в тот же миг ум может сбиться с этого иссушающего и бесплодного пути ясности, чтобы вернуться в повседневную жизнь, в мир анонимной безличности. Но отныне человек вступает в этот мир вместе со своим бунтом, своей ясностью видения. Он разучился надеяться. Ад настоящего сделался, наконец, его царством. Все проблемы вновь предстают перед ним во всей остроте. На смену абстрактной очевидности приходит поэзия форм и красок. Духовные конфликты воплощаются и находят свое прибежище – величественное или жалкое – в сердце человека. Ни один из них не разрешен, но все они преобразились. Умереть ли, ускользнуть ли от конфликта с помощью скачка, либо перестроить на свой лад здание идей и форм? Или же, напротив, держать мучительное и чудесное пари абсурда? Еще одно усилие в этом направлении – и мы сможем вывести все следствия. Голос плоти, нежность, творчество, деятельность, человеческое благородство вновь займут свои места в этом безумном мире. Человек отыщет в нем вино абсурда и хлеб безразличия, которые питают его величие.
Я настаиваю на том, что это метод упорства. На каком-то этапе своего пути абсурдный человек должен проявить настойчивость. В истории предостаточно религий и пророчеств, даже безбожных. А от абсурдного человека требуют совершить нечто совсем иное – скачок. В ответ он может только сказать, что не слишком хорошо понимает требование, что оно неочевидно. Он желает делать лишь то, что хорошо понимает. Его уверяют, что это грех гордыни, а ему неясно само понятие "грех"; быть может, в конце концов его ждет ад, но ему недостанет воображения, чтобы представить себе столь странное будущее. Пусть он потеряет бессмертную жизнь, невелика потеря. Его заставляют признать свою виновность, но он чувствует себя невиновным. По правде говоря, он чувствует себя неисправимо невинным. Именно в силу невинности ему все позволено. От самого же себя он требует лишь одного: жить исключительно тем, что он знает, обходиться тем, что есть, и не допускать ничего недостоверного. Ему отвечают, что ничего достоверного не существует. Но это уже достоверность. С нею он и имеет дело: он хочет знать, можно ли жить не подлежащей обжалованию жизнью.
Теперь снова пришла пора обратиться к понятию самоубийства, рассматривая его с другой стороны. Ранее речь шла о знании; должна ли жизнь иметь смысл, чтобы ее стоило прожить. Сейчас же, напротив, кажется, что, чем меньше в ней смысла, тем больше оснований, чтобы ее прожить. Пережить испытание судьбой значит полностью принять жизнь. Следовательно, зная об абсурдности судьбы, можно жить ею только в том случае, если абсурд все время перед глазами, очевиден для сознания. Отвергнуть один из терминов противоречия, которым живет абсурд, значит избавиться от него. Упразднить сознательный бунт значит обойти проблему. Тема перманентной революции переносится, таким образом, в индивидуальный опыт. Жить – значит пробуждать к жизни абсурд. Пробуждать его к жизни – значит не отрывать от него взора. В отличие от Эвридики 3 , абсурд умирает, когда от него отворачиваются. Одной из немногих последовательных философских позиций является бунт, непрерывная конфронтация человека с таящимся в нем мраком. Бунт есть требование прозрачности, в одно мгновение он ставит весь мир под вопрос. Подобно тому, как опасность дает человеку незаменимый случай постичь самого себя, метафизический бунт предоставляет сознанию все поле опыта. Бунт есть постоянная данность человека самому себе. Это не устремление, ведь бунт лишен надежды. Бунт есть уверенность в подавляющей силе судьбы, но без смирения, обычно ее сопровождающего.
Мы видим теперь, насколько опыт абсурда далек от самоубийства. Ошибочно мнение, будто самоубийство следует за бунтом, является его логическим завершением. Самоубийство есть полная противоположность бунта, так как предполагает согласие. Подобно скачку, самоубийство – это согласие с собственными пределами. Все закончено, человек отдается предписанной ему истории; видя впереди ужасное будущее, он низвергается в него. На свой лад самоубийство тоже разрешение абсурда, оно делает абсурдной даже саму смерть. Но я знаю, что условием существования абсурда является его неразрешимость. Будучи одновременно сознанием смерти и отказом от нее, абсурд ускользает от самоубийства. Абсурдна та веревка, которую воспринимает приговоренный к смерти перед своим головокружительным падением. Несмотря ни на что, она здесь, в двух шагах от него. Приговоренный к смертной казни – прямая противоположность самоубийцы.
Этот бунт придает жизни цену. Становясь равным по длительности всему существованию, бунт восстанавливает его величие. Для человека без шор нет зрелища прекраснее, чем борьба интеллекта с превосходящей его реальностью. Ни с чем не сравнимо зрелище человеческой гордыни, тут ничего не могут поделать все самоуничижения. Есть нечто неповторимо могущественное в дисциплине, которую продиктовал себе ум, в крепко выкованной воле, в этом противостоянии. Обеднить реальность, которая своей бесчеловечностью подчеркивает величие человека, – значит обеднить самого человека. Понятно, почему всеобъясняющие доктрины ослабляют меня. Они снимают с меня груз моей собственной жизни; но я должен нести его в полном одиночестве. И я уже не могу представить, как может скептическая метафизика вступить в союз с моралью отречения.
Сознание и бунт – обе эти формы отказа – противоположны отречению. Напротив, их переполняют все страсти человеческого сердца. Речь идет о смерти без отречения, а не о добровольном уходе из жизни. Самоубийство – ошибка. Абсурдный человек исчерпывает все и исчерпывается сам; абсурд есть предельное напряжение, поддерживаемое всеми его силами в полном одиночестве. Абсурдный человек знает, что сознание и каждодневный бунт – свидетельства той единственной истины, которой является брошенный им вызов. Таково первое следствие.
Придерживаясь занятой ранее позиции, а именно выводить все следствия (и ничего, кроме них) из установленного понятия, я сталкиваюсь со вторым парадоксом. Чтобы хранить верность методу, мне нет нужды обращаться к метафизической проблеме свободы. Меня не интересует, свободен ли человек вообще, я могу ощутить лишь свою собственную свободу. У меня нет общих представлений о свободе, но есть лишь несколько отчетливых идей. Проблема "свободы вообще" не имеет смысла, ибо так или иначе связана с проблемой бога. Чтобы знать, свободен ли человек, достаточно знать, есть ли у него господин. Эту проблему делает особенно абсурдной то, что одно и то же понятие и ставит проблему свободы, и одновременно лишает ее всякого смысла, так как в присутствии бога это уже не столько проблема свободы, сколько проблема зла. Альтернатива известна: либо мы не свободны и ответ за зло лежит на всемогущем боге, либо мы свободны и ответственны, а бог не всемогущ. Все тонкости различных школ ничего не прибавили к остроте этого парадокса.
Вот почему мне чужда экзальтация, и я не теряю времени на определение понятия, которое ускользает от меня и теряет смысл, выходя за рамки индивидуального опыта. Я не в состоянии понять, чем могла бы быть свобода, данная мне свыше. Я утратил чувство иерархии. По поводу свободы у меня нет иных понятий, кроме тех, которыми располагает узник или современный индивид в лоне государства. Единственно доступная моему познанию свобода есть свобода ума и действия. Так что если абсурд и уничтожает шансы на вечную свободу, то он предоставляет мне свободу действия и даже увеличивает ее. Отсутствие свободы и будущего равнозначно росту наличных сил человека.
До встречи с абсурдом обычный человек живет своими целями, заботой о будущем или об оправдании (все равно, перед кем или перед чем). Он оценивает шансы, рассчитывает на дальнейшее, на пенсию или на своих сыновей, верит, что в его жизни многое еще наладится. Он действует, по сути, так, словно свободен, даже если фактические обстоятельства опровергают эту свободу. Все это поколеблено абсурдом. Идея "Я есмь", мой способ действовать так, словно все исполнено смысла (даже если иногда я говорю, что смысла нет), – все это самым головокружительным образом опровергается абсурдностью смерти. Думать о завтрашнем дне, ставить перед собой цель, иметь предпочтения – все это предполагает веру в свободу, даже если зачастую слышатся уверения, будто ее не ощущают. Но отныне я знаю, что нет высшей свободы, свободы быть, которая только и могла бы служить основанием истины. Смерть становится единственной реальностью, это конец всем играм. У меня нет свободы продлить бытие, я раб, причем рабство мое не скрашивается ни надеждой на грядущую где-то в вечности революцию, ни даже презрением. Но кто может оставаться рабом, если нет ни революции, ни презрения? Какая свобода в полном смысле слова может быть без вечности?
Но абсурдный человек понимает, что к этому постулату о свободе его привязывали иллюзии, которыми он жил. В известном смысле это ему мешало. Пока он грезил о цели жизни, он сообразовывался с требованиями, предполагаемыми поставленной целью, и был рабом собственной свободы. По сути дела, я не могу действовать иначе, как в роли отца семейства (или инженера, вождя народов, внештатного сотрудника железной дороги), каковым я намерен стать. Я полагаю, что могу выбрать скорее одно, чем другое. Правда, моя вера в это бессознательна. Но этот постулат подкрепляется и верованиями моего окружения, и предрассудками среды (ведь другие так уверены в своей свободе, их оптимизм так заразителен!). Как бы мы ни отгораживались от всех моральных и социальных предрассудков, частично мы все же находимся под их влиянием и даже сообразуем свою жизнь с лучшими из них (есть хорошие и дурные предрассудки). Таким образом, абсурдный человек приходит к пониманию, что реально он не свободен. Пока я надеюсь, пока я проявляю беспокойство о принадлежащих мне истинах или о том, как мне жить и творить, пока, наконец, я упорядочиваю жизнь и признаю тем самым, что у нее есть смысл, я создаю препятствующие моей жизни барьеры, уподобляясь всем тем функционерам ума и сердца, которые внушают мне только отвращение, ибо они, как я теперь хорошо понимаю, всю жизнь принимают всерьез пресловутую человеческую свободу.
Абсурд развеял мои иллюзии: завтрашнего дня нет. И отныне это стало основанием моей свободы. Я приведу здесь два сравнения. Мистики начинают с того, что обнаруживают свободу в самоотвержении. Погрузившись в своего бога, подчинившись его правилам, они получают в обмен некую таинственную свободу. Глубокая независимость обнаруживается в этом добровольном согласии на рабство. Но что означает подобная свобода? Можно сказать, что мистики чувствуют себя свободными, и даже не столько свободными, сколько освобожденными. Но ведь человек абсурда "лицом к лицу" со смертью (взятой как наиболее очевидная абсурдность) тоже чувствует себя освобожденным от всего, кроме того страстного внимания, которое кристаллизуется в нем. По отношению ко всем общим правилам он совершенно свободен. Так что исходная тема экзистенциальной философии сохраняет всю свою значимость. Пробуждение сознания, бегство от сновидений повседневности – таковы первые ступени абсурдной свободы. Но там целью является экзистенциальная проповедь, а за нею и тот духовный скачок, который по самой сути своей непостижим для сознания. Точно так же (это мое второе сравнение) античные рабы не принадлежали себе. Им была знакома свобода, заключающаяся в отсутствии чувства ответственности. Рука смерти подобна руке патриция, разящей, но и дарующей освобождение.
Погрузиться в эту бездонную достоверность, почувствовать себя достаточно чуждым собственной жизни – чтобы возвеличить ее и идти по ней, избавившись от близорукости влюбленного, – таков принцип освобождения. Как и любая свобода действия, эта новая независимость конечна, у нее нет гарантии вечности. Но тогда свобода действия приходит на смену иллюзорной свободе, а иллюзии исчезают перед лицом смерти. Принципами единственно разумной свободы становятся здесь божественная отрешенность приговоренного к смерти, перед которым в одно прекрасное утро откроются двери тюрьмы, невероятное равнодушие ко всему, кроме чистого пламени жизни, смерть и абсурд. Это принципы, которые доступны человеческому сердцу. Таково второе следствие. Вселенная абсурдного человека – это вселенная льда и пламени, столь же прозрачная, сколь и ограниченная, где нет ничего возможного, но все дано. В конце его ждет крушение и небытие. Он может решиться жить в такой вселенной. Из этой решимости он черпает силы, отсюда его отказ от надежды и упорство в жизни без утешения.
Но что значит жить в такой вселенной? Ничего, кроме безразличия к будущему и желания исчерпать все, что дано. Вера в смысл жизни всегда предполагает шкалу ценностей, выбор, предпочтение. Вера в абсурд, по определению, учит нас прямо противоположному. Но это заслуживает специального рассмотрения.
Все, что меня интересует, сводится к вопросу: возможна ли не подлежащая обжалованию жизнь? Я не хочу покидать эту почву. Мне дан такой образ жизни – могу ли я к нему приспособиться? Вера в абсурд отвечает на эту заботу, заменяя качество переживаний их количеством. Если я убежден, что жизнь абсурдна, что жизненное равновесие есть результат непрерывного бунта моего сознания против окружающей его тьмы; если я принимаю, что моя свобода имеет смысл только в положенных судьбой границах, то вынужден сказать: в счет идет не лучшая, а долгая жизнь. И мне безразлично, вульгарна эта жизнь или отвратительна, изящна или достойна сожаления. Такого рода ценностные суждения раз и навсегда устраняются, уступая место суждениям фактическим. Я должен выводить следствия из того, что вижу, и не рискую выдвигать какие бы то ни было гипотезы. Такую жизнь считают несовместимой с правилами чести, но подлинная честность требует от меня бесчестия.
Жить как можно дольше – в широком смысле это правило совершенно незначимо. Оно нуждается в уточнении. Поначалу кажется, что понятие количества в нем недостаточно раскрыто. Ведь с его помощью можно выразить значительную часть человеческого опыта. Мораль и шкала ценностей имеют смысл только в связи с количеством и разнообразием накопленного опыта. Современная жизнь навязывает большинству людей одно и то же количество опыта, являющегося к тому же, по существу, одним и тем же. Разумеется, необходимо принимать во внимание и спонтанный вклад индивида, все то, что он сам "свершил". Но об этом не мне судить, да и правило моего метода гласит: сообразовываться с непосредственно данной очевидностью. Поэтому я полагаю, что общественная мораль связана не столько с идеальной значимостью вдохновляющих ее принципов, сколько с доступной измерению нормой опыта. С небольшой натяжкой можно сказать, что у греков была мораль досуга, точно так же, как у нас имеется мораль восьмичасового рабочего дня. Но многие личности, в том числе наиболее трагические, уже вызывают у нас предчувствие близящейся смены иерархии ценностей вместе с изменением опыта. Они становятся чем-то вроде конкистадоров повседневности, которые уже количеством опыта побивают все рекорды (я умышленно употребляю спортивную терминологию) и выигрывают свою собственную мораль. Спросим себя без всякой романтики: что может означать эта установка для человека, решившего держать пари, строго соблюдая установленные им самим правила игры?
Побивать все рекорды – значит как можно чаще сталкиваться лицом к лицу с миром. Возможно ли это без противоречий и оговорок? С одной стороны, абсурд учит, что совершенно неважно, каков этот опыт, а с другой стороны, он побуждает к максимальному количеству опыта. Разве я не уподобляюсь здесь всем тем, кого подвергал критике, коль скоро речь заходит о выборе формы жизни, которая принесет возможно больше этого человеческого материала, а он снова приведет к той самой шкале ценностей, которую мы хотели отвергнуть?
Абсурд и его полное противоречий существование вновь дают нам урок. Ибо ошибочно думать, будто количество опыта зависит от обстоятельств жизни. Оно зависит только от нас самих. Здесь необходимо рассуждать попросту. Двум людям, прожившим равное число лет, мир предоставляет всегда одну и ту же сумму опыта. Необходимо просто осознать его. Переживать свою жизнь, свой бунт, свою свободу как можно полнее – значит жить, и в полную меру. Там, где царствует ясность, шкала ценностей бесполезна. Будем опять-таки простецами. Скажем, что единственное "непобедимое" препятствие состоит в преждевременной смерти. Вселенная абсурда существует только благодаря своей противопоставленности такому постоянному исключению, каким является смерть. Поэтому никакое глубокомыслие, никакие эмоции, страсти и жертвы не могут уравнять в глазах абсурдного человека (даже если бы ему того захотелось) сорокалетнюю сознательную жизнь и ясность, растянувшуюся на шестьдесят лет. Безумие и смерть непоправимы. У человека нет выбора. Абсурд и приносимое им приращение жизни зависят, таким образом, не от воли человека, а от ее противоположности, от смерти. Хорошенько взвесив слова, мы можем сказать, что это дело случая. Следует понять это и согласиться. Двадцать лет жизни и опыта не заменишь ничем.
По странной для столь искушенного народа непоследовательности греки полагали, что умершие молодыми становятся любимцами богов. Это верно в том случае, если признать, что вступление в обманчивый мир богов означает лишение радости в наиболее чистой форме наших чувств, наших земных чувств. Настоящее – таков идеал абсурдного человека: последовательное прохождение моментов настоящего перед взором неустанно сознательной души. Слово "идеал", однако, звучит фальшиво. Ведь это даже не человеческое призвание, а просто третье следствие рассуждений абсурдного человека. Размышления об абсурде начинаются с тревожного осознания бесчеловечности и возвращаются под конец к страстному пламени человеческого бунта.
Итак, я вывожу из абсурда три следствия, каковыми являются мой бунт, моя свобода и моя страсть. Одной лишь игрой сознания я превращаю в правило жизни то, что было приглашением к смерти, и отвергаю самоубийство. Конечно, я понимаю, каким будет глухой отзвук этого решения на протяжении всех последующих дней моей жизни. Но мне остается сказать лишь одно: это неизбежно. Когда Ницше пишет: "Становится ясно, что самое важное на земле и на небесах – это долгое и однонаправленное подчинение, его результатом является нечто, ради чего стоит жить на этой земле, а именно мужество, искусство, музыка, танец, разум, дух – нечто преобразующее, нечто утонченное, безумное или божественное", то он иллюстрирует правило великой морали. Но он указывает тем самым и на путь абсурдного человека. Подчиниться пламени – и всего проще, и всего труднее. И все же хорошо, что человек, соизмеряя свои силы с трудностями, иногда выносит приговор самому себе. Он один вправе это сделать. <…>
Миф о Сизифе
Боги приговорили Сизифа поднимать огромный камень на вершину горы, откуда эта глыба неизменно скатывалась вниз. У них были основания полагать, что нет кары ужасней, чем бесполезный и безнадежный труд.
Если верить Гомеру, Сизиф 4 был мудрейшим и осмотрительнейшим из смертных. Правда, согласно другому источнику, он промышлял разбоем. Я не вижу здесь противоречия. Имеются различные мнения о том, как он стал вечным тружеником ада. Его упрекали прежде всего за легкомысленное отношение к богам. Он разглашал их секреты. Эгипа, дочь Асопа, была похищена Юпитером. Отец удивился этому исчезновению и пожаловался Сизифу. Тот, зная о похищении, предложил Асопу помощь, при условии, что Асоп даст воду цитадели Коринфа. Небесным молниям он предпочел благословение земных вод. Наказанием за это стали адские муки. Гомер рассказывает также, что Сизиф заковал в кандалы Смерть. Плутон не мог вынести зрелища своего опустевшего и затихшего царства. Он послал бога войны, который вызволил Смерть из рук ее победителя.
Говорят также, что, умирая, Сизиф решил испытать любовь жены и приказал ей бросить его тело на площади без погребения. Так Сизиф оказался в аду. Возмутившись столь чуждым человеколюбию послушанием, он получил от Плутона разрешение вернуться на землю, дабы наказать жену. Но стоило ему вновь увидеть облик земного мира, ощутить воду, солнце, теплоту камней и море, как у него пропало желание возвращаться в мир теней. Напоминания, предупреждения и гнев богов были напрасны. Многие годы он продолжал жить на берегу залива, где шумело море и улыбалась земля. Потребовалось вмешательство богов. Явился Меркурий, схватил Сизифа за шиворот и силком утащил в ад, где его уже поджидал камень.
Уже из этого понятно, что Сизиф – абсурдный герой. Такой он и в своих страстях, и в страданиях. Его презрение к богам, ненависть к смерти и желание жить стоили ему несказанных мучений – он вынужден бесцельно напрягать силы. Такова цена земных страстей. Нам неизвестны подробности пребывания Сизифа в преисподней. Мифы созданы для того, чтобы привлекать наше воображение. Мы можем представить только напряженное тело, силящееся поднять огромный камень, покатить его, взобраться с ним по склону; видим сведенное судорогой лицо, прижатую к камню щеку, плечо, удерживающее покрытую глиной тяжесть, оступающуюся ногу, вновь и вновь поднимающие камень руки с измазанными землей ладонями. В результате долгих и размеренных усилий, в пространстве без неба, во времени без начала и конца, цель достигнута. Сизиф смотрит, как в считанные мгновения камень скатывается к подножию горы, откуда его опять придется поднимать к вершине. Он спускается вниз. Сизиф интересует меня во время этой паузы. Его изможденное лицо едва отличимо от камня! Я вижу этого человека, спускающегося тяжелым, но ровным шагом к страданиям, которым нет конца, В это время вместе с дыханием к нему возвращается сознание, неотвратимое, как его бедствия. И в каждое мгновение, спускаясь с вершины в логово богов, он выше своей судьбы. Он тверже своего камня.
Этот миф трагичен, поскольку его герой наделен сознанием. О какой каре могла бы идти речь, если бы на каждом шагу его поддерживала надежда на успех? Сегодняшний рабочий живет так всю свою жизнь, и его судьба не менее трагична. Но сам он трагичен лишь в те редкие мгновения, когда к нему возвращается сознание. Сизиф, пролетарий богов, бессильный и бунтующий, знает о бесконечности своего печального удела; о нем он думает во время спуска. Ясность видения, которая должна быть его мукой, обращается в его победу. Нет судьбы, которую не превозмогло бы презрение.
<…> Перед тем, кто открыл абсурд, всегда возникает искушение написать нечто вроде учебника счастья. "Как, следуя, по столь узкому пути?.." Но мир всего лишь один, счастье и абсурд являются порождениями одной и той же земли. Они неразделимы. Было бы ошибкой утверждать, что счастье рождается непременно из открытия абсурда. Может случиться, что чувство абсурда рождается из счастья. "Я думаю, что все хорошо", – говорит Эдип 5 , и эти слова священны. Они раздаются в суровой и конечной вселенной человека. Они учат, что это еще не все, еще не все исчерпано. Они изгоняют из этого мира бога, вступившего в него вместе с неудовлетворенностью и тягой к бесцельным страданиям. Они превращают судьбу в дело рук человека, дело, которое должно решаться среди людей.
В этом вся тихая радость Сизифа. Ему принадлежит его судьба. Камень – его достояние. Точно так же абсурдный человек, глядя на свои муки, заставляет умолкнуть идолов. В неожиданно притихшей вселенной слышен шепот тысяч тонких восхитительных голосов, поднимающихся от земли. Это бессознательный, тайный зов всех образов мира – такова изнанка и такова цена победы. Солнца нет без тени, и необходимо познать ночь. Абсурдный человек говорит "да" – и его усилиям более нет конца. Если и есть личная судьба, то это отнюдь не предопределение свыше, либо, в крайнем случае, предопределение сводится к тому, как о нем судит сам человек: оно фатально и достойно презрения. В остальном он сознает себя властелином своих дней. В неумолимое мгновение, когда человек оборачивается и бросает взгляд на прожитую жизнь, Сизиф, вернувшись к камню, созерцает бессвязную последовательность действий, ставшую его судьбой. Она была сотворена им самим, соединена в одно целое его памятью и скреплена смертью. Убежденный в человеческом происхождении всего человеческого, желающий видеть и знающий, что ночи не будет конца, слепец продолжает путь. И вновь скатывается камень.
Я оставляю Сизифа у подножия его горы! Ноша всегда найдется. Но Сизиф учит высшей верности, которая отвергает богов и двигает камни. Он тоже считает, что все хорошо. Эта вселенная, отныне лишенная властелина, не кажется ему ни бесплодной, ни ничтожной. Каждая крупица камня, каждый отблеск руды на полночной горе составляет для него целый мир. Одной борьбы за вершину достаточно, чтобы заполнить сердце человека. Сизифа следует представлять себе счастливым. <...>
Камю А. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде. // Камю А. Бунтующий человек. Философия, политика, искусство. М., 1990. С. 24-31, 34-35, 38-40, 45-46, 51-59, 90-92.
1В безмолвии сердца, подобно Великому Деянию алхимиков – Великое Деяние понималось средневековыми алхимиками не только как изготовление философского камня, способного превращать металлы в золото, но и символически, как внутреннее преображение, переход души от состояния, в котором преобладает материальное начало, к духовному просветлению, познанию Абсолюта. В абсурдном мире Камю "в безмолвии сердца" рождается мысль о самоубийстве.
3Эвридика – в греческой мифологии жена Орфея, умершая от укуса змеи; Орфей спускается за нею в Аид, получает разрешение вывести Эвридику на землю при условии, что он не взглянет на нее прежде, чем приведет в свой дом. Орфей нарушил запрет, по дороге оглянулся, и Эвридика осталась в царстве мертвых. – Прим. Руткевича А.М.
4Сизиф – в греческой мифологии сын царя эолян Эола и Энареты. Камю воспроизводит... ряд мифологических сказаний о Сизифе, но опускает то, что традиция рисовала Сизифа хитрым стяжателем, корыстолюбивым разбойником, который убивал путников, придавливая их огромным камнем (отсюда и наказание в Аиде). Камю отталкивается от другой традиции, которая... изображала Сизифа героем-богоборцем, противостоящим своей хитростью произволу богов. – Прим. Руткевича А.М.
5Эдип – в греческой мифологии царь фиванский, по неведению убивший своего отца и женившийся на собственной матери. Узнав о содеянном, Эдип выкалывает себе глаза и странствует по Греции в сопровождении дочери – Антигоны... – Прим. Руткевича А.М.
Государственный Университет
Высшая Школа Экономики
Факультет «Бизнес-Информатика»
по курсу Философия
на тему: «Камю А. Миф о сизифе. Эссе об абсурде».
студента:
Ткаченко Ольга Сергеевна
группа 174
Кантор Владимир Карлович
Абсурдное рассуждение.
Главной особенностью этой книги является то, что «абсурд, который до сих пор принимали за вывод, берется здесь в качестве исходного пункта». Этим автор сразу подчёркивает своеобразие этого рассуждения.
Абсурд и самоубийство.
Камю считает главной и основополагающей проблемой философии «стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить». Все же остальные вопросы философии он считает второстепенными.
Так ответив на него, философия разрешит вопрос о смысле жизни. «Мне известны и те, кто, как ни странно, готовы покончить с собой ради идей или иллюзий, служащих основанием их жизни (то, что называется причиной жизни, оказывается одновременно и превосходной причиной смерти)».
Камю рассматривает самоубийство не как социальный, а как индивидуальный акт: «самоубийство подготавливается в безмолвии сердца». И лишь последней каплей в этом решении может стать что-либо внешнее, повод к самоубийству, так как «малости могло быть достаточно, чтобы горечь и скука, скопившиеся в сердце самоубийцы, вырвались наружу». При решении вопроса о причине «необходимо понять ту смертельную игру, которая ведет от ясности в отношении собственного существования к бегству с этого света».
Жизнь во многом - это привычка, и добровольная смерть - это «признание ничтожности этой привычки». Какое странное чувство приводит разум человека к таким выводам, разрушая его иллюзии относительно мира, а без этих иллюзий связь человека со вселенной рушиться, он становиться посторонним здесь: «чувство абсурдности и есть этот разлад между человеком и его жизнью». Таким образом, Камю медленно переходит к основной теме своей работы - теме абсурда в жизни: «предметом моего эссе является как раз эта связь между абсурдом и самоубийством».
Но осознание абсурдности не ведёт к разрешению проблемы. Ведь если у честь, что в философии может быть лишь два ответа «да» или «нет», то это не приводит к однозначному ответу, так как «многие, отвечающие "нет", действуют так, словно сказали "да"». Поэтому и не даёт результата мысль о том, что люди уходят из жизни по собственной вили, понимая, что жизнь потеряла смысл.
Абсурдные стены.
Все чувства представляют собой вселенные, что так же верно и для отдельных эмоций. Эмоции дают нам переживание прекрасного или пробуждают чувство абсурда, которое в свою очередь «поджидает нас на каждом углу». Это чувство неуловимо и этим заслуживает к себе особого внимания. «Недоступные анализу иррациональные чувства могут практически определяться, практически оцениваться, объединяться по своим последствиям в порядке умопостижения». Чувства, которые невозможно полностью осознать, открываются нам через поведение людей. Но это не является методом познания, это анализ, так как познание «предполагает метафизическую доктрину».
«Мы начинаем с атмосферы абсурда. Конечной же целью является постижение вселенной абсурда и той установки сознания, которая высвечивает в мире этот неумолимый лик».
Начало абсурда, как и всех мыслей, ничтожно. «Когда пустота становиться красноречивой,… проступает первый знак абсурдности».
«Скука является результатом машинальной жизни, но она же приводит в движение сознание». Это пробуждение приводит к двум исходам: возвращение назад к обыденному, либо окончательное пробуждение, которое может закончиться самоубийством или «восстановлением хода жизни». Тем самым скука приносит пробуждение сознание и зарождение абсурда.
Человек постоянно рвётся в будущее, а когда достигает желаемой точки во времени, то понимает свою зависимость от него и желает отречься. «Этот бунт плоти и есть абсурд».
«Основанием любой красоты является нечто нечеловеческое». Понимая это, человек осознаёт свою отрешённость от вселенной. Она удаляется от нас, становиться враждебной; иллюзорные декорации рушатся. Эта чуждость мира, к которому мы принадлежим - абсурд.
Далее автор приводит ещё несколько проявлений абсурдности, говоря так же, что его интересует не столько проявление этого чувства, сколько его последствия. Камю приводит доказательство Аристотеля о разуме запутавшимся в самом себе во время доказательства - первый порочный круг. «Чтобы понять мир, человек должен свести его к человеческому, наложить на него свою печать», только в таком случае мы можем познать окружающий нас мир. Разум постоянно стремиться к Единому, и, преодолевая это противоречие, он «доказывает существование различия и многообразия, которые пытался преодолеть» - второй порочный круг. Таким образом, наши желания всегда наталкиваются на «непреодолимую стену». Автор верен в том, что истинное познание невозможно. Мы можем сказать, что знаем, что-либо, только если чувствуем, ощущаем, а последующее лишь «мыслительные конструкции». «Выбор между описанием, которое достоверно, но ничему не учит, и гипотезой, которая претендует на всезнание, однако недостоверна». Получается, что состояние умиротворения можно достичь лишь «отказавшись от знания и жизни». Несмотря на это человек всегда стремиться к ясности мира, понимая, «что все доказательства ложны».
Мир неразумен, а столкновение в нём «иррациональности и исступленного желания ясности» - абсурдно. Это и есть единственная связь человека с миром. И когда она осознается, то становиться «болезненной страстью». «Почему сердце не сгорает в миг появления чувства абсурда?»
«Остановка в пустыне».
Здесь Камю рассматривает «темы иррациональной и религиозной мысли» в работах мыслителей различных эпох, «только те положения, по которым они полностью друг с другом согласны».
Хайдеггер: единственная реальность это «забота», её проявления - скука и ужас.
Ясперс: считает познание невозможным, «занят поисками нити Ариадны, ведущей к божественным тайнам».
Шестов: «самая замкнутая система, самый универсальный рационализм всегда спотыкаются об иррациональность человеческого мышления».
Кьеркегор: «не только искал абсурд, по и жил им»,ни какая истина несовершенна и поэтому не может дать успокоения разуму.
Гуссерль: отрицает метод рационализма, «Мыслить - значит научиться заново видеть, стать внимательным».
Все они согласны с тем, что возможности человеческого познания ограничены «стенами».То, что мы не можем понять, для нас иррационально. Абсурд рождается в момент столкновения «призванием человека и неразумным молчанием мира». Здесь призвание человека - это стремление к успокоению, счастью, умиротворению.
Философское самоубийство.
« Чувство абсурда не равнозначно понятию абсурда» . Автор считает, что выводы сделанные вышеупомянутыми авторами схожи, они экзистенциальны. На этом фоне будет рассмотрена проблема самоубийства, «как уходят и почему остаются».
Приостанавливая своё рассуждение, Камю решает детально рассмотреть понятие абсурда. Оно не есть состояние предмета, но рождается лишь при столкновении двух сравниваемых элементов: «действия с лежащим за пределами этого действия миром». «Оно тем больше, чем сильнее разрыв между терминами сравнения». Тем самым абсурд не существует отдельно в мире или в человеке, а является связью между ними. Теперь необходимо вывести следствия из этого факта.
Человек знает, что он хочет, что ему предлагает мир и что его объединяет с миром. И из этой цепочки-триады невозможно выкинуть ни один элемент, потому что это уничтожит всё. Первый принцип метода Камю: «Если я намерен решить какую-то проблему, то мое решение не должно уничтожать одну из ее сторон». «Условием моего исследования является сохранение того, что меня уничтожает», то есть невозможно удалить абсурд - это нарушит ход всего рассуждения. В этой логике нельзя принимать согласие, ведь «абсурд имеет смысл, когда с ним не соглашаются». Человек раз принявший что-либо за истину, уже не сможет избавиться от этого.
Экзистенциалисты принимают на веру то, что их уничтожает - «принудительная надежда».
Ясперс говорит, что все имеет объяснение в бытии, в "непостижимом единении частного и общего", находит в этом средство для возрождения всей полноты бытия - крайнее самоуничтожение, отсюда делая вывод, что величие бога - в его непоследовательности.
Шестов считает, что единственным выходом в разрешении абсурда, в избавлении от иррациональности может быть обращение к Богу, пусть даже он будет «злобным и ненавистным, непостижимым и противоречивым». «Величие Бога в его непоследовательности. Его бесчеловечность оказывается доказательством его существования».
Для Кьеркегора христианство было отчаянием, а после становиться спасением, уничтожающим абсурд, «абсурд - это грех без Бога».
Экзистенциальный подход Камю называет - философским самоубийством, Бог экзистенциалистов - Отрицание (отрицание человеческого разума).
«Абсурд - это ясный разум, осознающий свои пределы.»Рассуждение, предпринятое автором, хранит верность абсурду, т.е. раскол между разумом и миром - объединяющее противоречие. Но это так же требует равновесия, невозможно ставить акцент ни на один из компонентов.
Абсурдная свобода.
Человек всегда стремиться к ясности и связности происходящего и истин. Но высший смысл мира не постижим человеку, поэтому есть только две достоверности «- мое желание абсолюта и единства, с одной стороны, и несводимость этого мира к рациональному и разумному принципу - с другой». Мы можем понимать что-либо лишь в человеческих терминах, тем самым, отделяя себя от мира и теряя смысл. И желание наше преодолеть стены, которые не может побороть наш разум, создаёт всё новые на своём пути.
Далее Камю говорит об экзистенциальном скачке, который требуется сделать человеку для достижения смысла. Похожие приёмы можно увидеть и в работах Кьеркегора, Шестова, Гуссерля, упоминавшихся ранее. Абсурдный человек, не понимая такого требования к себе, сочтёт его неочевидным и захочет делать лишь понятное его разуму. Он желает «жить исключительно тем, что он знает, обходиться тем, что есть, и не допускать ничего недостоверного».
Здесь автор опять возвращается к проблеме самоубийства. «Кажется, что, чем меньше в жизни смысла, тем больше оснований, чтобы ее прожить». Абсурд жив, когда на него всё время обращают внимание, а это означает жить. Мнение о том, что абсурд приводит к самоубийству в корне ошибочно. Он рождается из противоречия, несогласия, а самоубийство - это напротив примирение и согласие со своей несостоятельностью, «с собственными пределами». Для абсурдного человека самоубийство ошибка, так как оно есть отречение.
Бунт абсурда придаёт жизни смысл и цену. «Нет зрелища прекраснее, чем борьба интеллекта с превосходящей его реальностью».
Проблема свободы не может быть рассмотрена без проблемы Бога. Но в присутствии его свобода не возможна или другой вариант - человек полностью свободен. «Единственно доступная моему познанию свобода есть свобода ума и действия». Другие понятия её невозможны для разума. Человек не знающий абсурда живёт с простым обыденным понятием свободы, «даже если зачастую слышатся уверения, будто ее не ощущают», но у него нет «высшей свободы». Однако для абсурдного человека «нет завтрашнего дня», это становиться основанием свободы.
«Вселенная абсурдного человека - вселенная льда и пламени». Из решимости жить здесь человек черпает сила на существование.
Для абсурда большее значение имеет количество опыта или жизни, а не их качество. «Такую жизнь считают несовместимой с правилами чести, но подлинная честность требует от меня бесчестия». Это приводит к отсутствию иерархии опыта и «шкалы ценностей». Для осознания опыта за прожитую жизнь необходимо полно пережить свой бунт.
Камю пишет: «я вывожу из абсурда три следствия, каковыми являются мой бунт, моя свобода и моя страсть».
Абсурдный человек.
Для абсурдного человека нет вечности. Он принимает то время, которое «ему отпущено жизнью». Мораль воспринимается только одна: данная Богом, он живёт без этого бога. Вся жизнь пронизана бунтом. Человек изначально невиновен, но вседозволенность не означает полной безнаказанности. «Абсурд показывает лишь равноценность последствий всех действий». Абсурдный человек принимает ответственность за свои действия, а не вину за них. Этот опыт долга послужит последующему времени. «Итогом поисков абсурдного ума оказываются не правила этики, а живые примеры, доносящие до нас дыхание человеческих жизней». Сама природа опыта для такого ума безразлична, так как первый приносит пользу только когда осознаётся.
Донжуанство.
Дон Жуан любит всех женщин одинаково пылко и не стремиться найти возвышенного чувства. Он принимает один из принципов абсурдного познания: отдаёт предпочтение не качественной, а количественной характеристике опыта. «Он покидает женщину вовсе не потому, что больше ее не желает. Но он желает другую, а это не то же самое». Его нельзя назвать несчастным, потому что «печальными бывают по двум причинам: либо по незнанию, либо из-за несбыточности надежд». А в нём нет надежд, и он знает пределы своего разума, в них-то он и гениален. Дон Жуан являясь вульгарным символом соблазнителя, осознаёт это, и потому абсурден. В этом бесконечном потоке любви он не теряет себе, не растворяется в другом человеке, оставляя силы души на бунт с миром. По мнению автора, герой готов к расплате за свою жизнь, готов понести насмешки и наказания.
Камю приводит два варианта смерти Дон Жуана: смерть от руки недоброжелатель, желающего покарать распутника и добровольное заточение в монастырь. Последнее вряд ли можно считать раскаянием; он «поклоняется и служит Богу так, как ранее служил жизни».
Театр.
Для современного человека театр это место, где можно набраться опыта, применительного к своей жизни, без затраты на то большого количества сил. Это есть надежда на что-либо лучшее для себя, но для абсурдного человека не существует надежды. Он «появляется, когда с надеждами покончено, когда ум уже не восхищается игрой, а вступает в нее». Судьба актёра абсурдна: он живёт своими ролями, и они живут в нём. Абсурдно противоречие в единстве многих душ в одном теле. Эти роли живут в различных эпохах, и актёр, исполняя их, путешествует во времени. Но несмотря ни на что главная кара жизни настигнет его именно в его время - смерь. «Как и для абсурдного человека, преждевременная смерть непоправима для актера. Ничем не возместишь те лица и века, которые он не успел воплотить на сцене».
Камю сравнивает актёров с путешественника: их путь - это время, а цель - души.
Церковь не принимает такого поведения актёров, считая его еретическим.
Завоевание.
За всю жизнь человек ищет доказательства лишь одной истине. «Если она очевидна, для жизни достаточно ее одной». Приходит время и индивид надо сделать выбор: созерцание или действие. Именно это и будет означать, что он стал человеком. Камю выбирает для себя действие, ибо не терпит компромиссов. Это означает принять сторону абсурда, борьбы. Величие для завоевателя не значит победы, потому что Высшую победу над миром человек не в силах свершить.
«Человек есть цель в себе. И он является своей единственной целью». Цель эта познание истины. Понимая своё величие своего разума, хотя бы на некоторое время, человек возвеличивает себя, считая «богоравным». Завоеватель - человек, живущий такими моментами величия. Единственная роскошь для него - «человеческие отношения».
Для разума нет вечности, она не постижима. И поэтому главное наказание - смерть, которое всё заканчивается. Завоеватель пытается завоевать и её, призывая раньше времени.
Те же люди, что спорят с действием, выбирают созерцание, вечность мира. Они поклоняются смерти, принимая её. Они противоположность завоевателю. Переживая испытания своей судьбы, человек может сочувствовать сам себе. Но на это способны лишь сильные духом.
Миф о Сизифе.
«Боги приговорили Сизифа поднимать огромный камень на вершину горы, откуда эта глыба неизменно скатывалась вниз. У них были основания полагать, что нет кары ужасней, чем бесполезный и безнадежный труд».
Камю считает героя этого мифа абсурдным человеком. «Таков он и в своих страстях, и в страданиях». Сизиф получает наказание за свои земные страсти, неподчинение богам и искреннюю любовь к миру.
Интересно состояние героя в момент недлительной остановки - паузы между бесконечными страданиями. Именно в этот момент к нему возвращается сознание. Трагичность мифа основана на сознательном поведении Сизифа.
Камю сравнивает жизнь современного человека с этим мифом, считая её столь же трагичной и во многом абсурдной. Действия людей рутинны, однообразны и не приносят никакоё пользы.
Ясность сознания героя побеждает судьбу и обращает страдания в радость. Это счастье и в памяти о мире и жизни, так любимой Сизифом и в том, что его сердце заполнено «борьбой за вершину».
«Сизифа следует представлять себе счастливым».
Моё отношение к затронутым проблемам в этой работе .
Я разделяю мнение Камю в том, что самоубийство это уход от проблем, осознание своей беспомощности и слабости. Но в тоже время это смелый шаг.
Жизнь каждого из нас абсурдна в какой-то мере. Каждый борется с препятствиями судьбы, желая подчинить её себе. Понятно также и наличие «стен» для человеческого разума. Мир не может позволить человеку сравняться с ним, познать Истину бытия. Мы не всесильны, нам это показывают каждый раз, как только кто-то стремиться преодолеть стены. На его пути сразу же возникают новые. Умным считает себя только тот, кто ещё не видит своих стен, предела возможностям разума.
Интересен также факт, что абсурд существует только при борьбе, несогласии. Ведь хотя бы минутное примирение уничтожает его, нет больше почвы для существования абсурда.
Миф о Сизифе - известная легенда из древнегреческой мифологии. Камю даёт ей новую жизнь. Мысль о схожести труда Сизифа с работой современных людей неоспорима. Ведь мало пользы в бюрократии, статистике и подобных видах деятельности. Они не создают нового, а лишь повторяют рутинные действия. Счастье Сизифа в его труде и том, что он видит смысл в этом.
Литература.
1. http://fp.nsu.ru/lib.htm
2. http://uli.h10.ru/camus5.htm